Читаем без скачивания Красная Борода - Сюгоро Ямамото

— Прости меня, — шептала она, крепко обнимая малютку. — Но если ты останешься со мной, я буду несчаст­лива. Из дальних краев вернулся человек, которого я так долго ждала. Он очень мне дорог, без него я просто не смогу дальше жить. Пойми меня, Котаро, и прости.

Когда-то она буквально вытащила его из огня, стоя по пояс в воде, прикрывала своим телом — лишь бы спасти это начинающее жить существо. И потом, не сознавая, что с ней происходит, не умея даже поменять пеленки, она все же — правда, не без помощи других — вырастила его. Конеч­но, все произошло благодаря случайному стечению обсто­ятельств, но она воспитывала малютку не просто из чувства долга. А может, будет лучше, если теперь кто-то другой возьмет к себе Котаро и если он исчезнет из ее жизни, это принесет ему счастье?

—  Да, Котаро, тебя, наверно, подберет богатый чело­век и воспитает лучше, чем бедная О-Сэн.

На ужин она купила яиц и сварила белый, очищенный рис с овощами. Потом вытащила из шкафа большой узел, который передала ей О-Цунэ в ту ночь, когда началось наводнение. О-Сэн рассчитывала отдать его родственникам О-Цунэ и Кандзю, но никто из них не пришел, и узел так и лежал неразобранным. Она хотела что-нибудь подобрать для Котаро, но ничего не нашла подходящего и тогда вдруг вспомнила про узел. В нем были вещи, принадлежавшие О-Цунэ, — не такие уж дорогие, но сравнительно новые: кимоно с короткими рукавами, добротная накидка, пояс для кимоно из камчатой ткани, два нарядных нижних кимоно, которыми О-Цунэ, по-видимому, пользовалась в молодо­сти. Она отобрала несколько вещей, добавила к ним стиран­ное детское белье, игрушки, сладости, связала все это в небольшой узел и, когда все уже было подготовлено, села с мальчиком ужинать.

—  Кушай больше, Котаро. Кто знает, когда тебе удастся поесть в следующий раз, — приговаривала она.

Мальчик ухватил деревянную ложку и, радостно улыба­ясь, стал уплетать содержимое тарелки. Он еще не научился самостоятельно управляться с ложкой и разбрызгивал кашу по столу. Обычно О-Сэн отбирала у него ложку и сама кор­мила его. Мальчик плакал, требуя ложку обратно. Сегодня она не стала этого делать — пусть ест, как умеет. Потом О-Сэн быстро проглотила остатки остывшей каши, поела немного риса с овощами и убрала со стола.

Около семи вечера она посадила Котаро за спину, подхватила узел и вышла из дому. Миновав небольшой сад позади дома, О-Сэн, постоянно оглядываясь, как бы ее не заметили соседи, выбралась на улицу и пошла к храму Сэнсодзи. Был безветренный и сравнительно теплый для осени вечер. Наверное, поэтому многие вышли на улицу подышать свежим воздухом, из чайных домиков доносились песни захмелевших посетителей.

Ни о чем не надо думать, только молиться о счастье Котаро, повторяла про себя О-Сэн, пытаясь заглушить голос сердца, бившегося так, что казалось, вот-вот оно выс­кочит из груди. О-Сэн сжала губы и пошла вперед, то и дело оглядываясь, словно за ней гнались по пятам.

Добравшись до Сэнсодзи, она долго бродила по прихрамовому двору, пытаясь отыскать подходящее место.

—  Нет, у меня не хватит решимости оставить здесь Котаро, — пробормотала она, внезапно остановившись.

Да и есть ли вообще в этом мире подходящее место, где можно было бы бросить ребенка на произвол судьбы. Но все же надо решиться — ведь она для этого сюда и пришла...

Она огляделась вокруг. Впереди возвышался небольшой холм с башенкой, под крышей которой висел колокол. Рядом был пруд... Знакомое место. О-Сэн вспомнила, как в детстве приходила сюда поглазеть на карпов и черепах. Здесь, решила она и стала поспешно развязывать ремешок, которым Котаро был привязан к спине. Она осторожно взяла на руки ребенка и тихонько опустила его на землю. Он еще не проснулся, но инстинктивно уперся в землю ладошками, как это делают котята.

—  Спи, Котаро, спи и не капризничай, — прошептала О-Сэн.

Она приподняла малютку, ласково коснулась ладонью его щеки и, закутав в теплую куртку, снова опустила на зем­лю.

—  Прости меня, Котаро, — шепнула она. — Пусть тебя подберет добрый человек. Ты остаешься здесь ради меня, а значит, и тебе воздастся за доброе дело. Я буду всю жизнь молиться за тебя.

Она высвободила руку, которой придерживала спину Котаро, придвинула поближе узел с вещами и улеглась рядом, чтобы Котаро поскорее уснул.

Издалека донеслась песня — ее пели загулявшие в чай­ном домике гости. С той стороны слышались звуки сямисэна. Убедившись, что Котаро крепко уснул, О-Сэн тихонько поднялась. Ноги подкашивались, в горле пересохло.

—  Ну вот и все, теперь надо поскорее уйти, — пробор­мотала она и быстро пошла прочь.

Когда О-Сэн уже удалилась на значительное расстояние, ей вдруг показалось, что она слышит плач ребенка, и сле­дом отчетливо донеслось: «Мама!» — как будто Котаро прокричал это слово прямо ей в ухо... Вот он ухватился за ее плечи ручонками, прижался к ней дрожащим тельцем и как-то странно смеется: «Ха-ха, мама идет — и я иду с ней. Ха-ха!» Именно так он смеялся, когда они бежали из дому, спасаясь от наводнения. Ему было страшно, но он смеялся... Ноги у О-Сэн подкосились. Она остановилась, не в силах сделать и шага, и горестно застонала.

—  Прости меня, Котаро, прости, — закричала она и заткнула уши, но голос малютки продолжал доноситься до нее, болью отдаваясь в груди: «Мама, прости! Котаро хоро­ший мальчик. Ха-ха-ха».

О-Сэн почувствовала, как волосы у нее на голове встали дыбом. Она дико вскрикнула и помчалась обратно.

Котаро плакал. Он высвободился из куртки и полз по земле в ту сторону, куда она ушла. Его головка при каждом движении приподнималась и снова клонилась к земле, по щекам текли слезы, и он все время звал ее: «Мама, мама!» О-Сэн подхватила его и, не помня себя, закричала:

—  Прости меня, Котаро, я нехорошо поступила. Прости твою глупую маму!

Она сунула его ручонки за пазуху, высвободила грудь, прижала к ней его губы и, плача, бормотала:

—  Больше никогда тебя не брошу! Ты мой ребенок, Котаро! Разве не я тебя вырастила? Что бы ни случилось, я тебя не оставлю. Даже если этого потребует Сёкити. Ты слышишь меня, Котаро? Мы всегда будем вместе...

Мокрым от слез лицом малютка прильнула к груди О-Сэн. Крепко прижимая его к себе, она закутала его в куртку, подхватила узел и пошла к дому.

На следующее утро, когда О-Сэн с Котаро за спиной развешивала для просушки белье, появился Сёкити. Криво усмехаясь, он некоторое время наблюдал за ней, потом подошел поближе.

Сделав над собой усилие, О-Сэн улыбнулась и, глядя ему в глаза, сказала:

—  Прости меня, Сёкити. Вчера вечером я ходила к храму Сэнсодзи, чтобы оставить там ребенка, но...

—  А разве это не он у тебя за спиной?

—  Я попыталась оставить, но не смогла... А ты сам смог бы, Сёкити?

—  Теперь мне все ясно, — пробормотал он.

—  Почему ты мне не веришь?! — воскликнула О-Сэн, с трудом пытаясь удержать слезы. — Когда-нибудь ты все равно узнаешь правду. А я буду тебя ждать.

Не произнеся ни слова, Сёкити повернулся и пошел прочь.

—  Я буду ждать, Сёкити! — дрожащим голосом крикнула ему вслед О-Сэн.

Сёкити даже не обернулся.

Часть третья

В начале декабря Котаро забо­лел корью. Незадолго до этого распространились слухи, что в Торигоэ началась эпидемия оспы, и О-Сэн, регулярно доставлявшая готовую работу в мастерскую Саносё, вна­чале подумала, что занесла заразу домой и Котаро подхва­тил оспу. Она не находила себе места от беспокойства. Лишь на пятый день доктор по характеру сыпи сказал, что у ребенка явно корь. По-видимому, он заразился ею от сына Томосукэ, заболевшего неделею раньше. Ведь жена Томосукэ кормила обоих грудью. Спустя полмесяца Котаро выз­доровел, а сын Томосукэ продолжал болеть. Хотя сразу пос­ле исчезновения Кандзю и О-Цунэ Томосукэ и его жена сбли­зились с О-Сэн, старались по возможности помогать, а жена даже подкармливала Котаро молоком, последнее время они охладели к ней. Сам Томосукэ был человеком честным, порядочным. Его жена О-Така отличалась спокойным, ровным характером, была отзывчива и всегда доброжела­тельно относилась к окружающим. Именно она после наводнения помогла О-Сэн залатать крышу, приносила ей из мастерской обрезки от досок, дарила Котаро кое-что из одежды своего сына. Тем более О-Сэн показалось стран­ным, что О-Така с некоторых пор стала ее избегать. Слу­чайно встретившись на улице, она по-прежнему заговари­вала с О-Сэн, но в их общении чувствовалась какая-то натя­нутость, исчезли былая теплота и доброжелательность. Что же случилось, терялась в догадках О-Сэн, неужели она чем-то невольно обидела этих хороших людей?

Однажды, в канун новогодних праздников, к О-Сэн после долгого перерыва заглянула О-Така. Она была не одна. Позади нее у входа стоял низенький плотный мужчина лет сорока пяти с бронзовым от загара лицом, на котором остро поблескивали глаза.