Читаем без скачивания Тоомас Нипернаади - Аугуст Гайлит

- Слишком много требуешь, - произнес  Нипернаади, - жизнь спас, а Кати не отдам.

- Вот-вот, Кати не отдашь, - со вздохом повторил хозяин Хансуоя. - Что ты, дурак чокнутый, нет, ничего подобного. И я бы не отдал, даже на Хансуоя не променял бы. Черт бы побрал, мне-то что прикажешь делать?

- Ложись спать, - ответил Нипернаади, пожелал хозяину спокойной ночи и вышел.

Хозяин Хансуоя смотрел ему вслед большими затравленными глазами, но все-таки стянул сапоги и лег в постель.

Хлеб убран, работы на полях окончены. Одна телега за другой въезжала во двор хутора, и золотое зерно  сыпалось из тяжелых мешков в белые закрома. Земля уже дышала поздней осенью, ночи стали свежи и прохладны. С каждым днем солнце проходило свой путь все ниже, пылающий диск остыл, охладел, нагревал только задымленные квадраты окошка. Все чаще на небе появлялись серые свинцовые тучи, а потом по целым дням слезились холодной моросью. Из лесов и садов ветер разносил желтые и медно-красные листья, поля и луга стали желто полосатыми, словно тигровые шкуры. На оголенных ветвях деревьев кое-где торчат одинокие багровые листочки, а поредевшие леса продувало ветром, как решето. Временами уже падали невесомо-прозрачные снежинки, сияли и лучились на солнце среди желтых листьев. Зима была уже не за горами.

Хозяин Хансуоя коротал дни чаще всего дома, в задней комнате, расстроенный и угрюмый, даже еду носили ему туда. Если же выходил во двор, то не говорил ни слова, только огрызался и отворачивался. Яан безнадежно махал рукой, Лийз ругалась и злилась. А  Нипернаади, казалось, вообще не обращал внимания на хуторских. Днями напролет он бродил по лесам и полям, любовался водой, наблюдал за птицами, а вечером, вернувшись домой, был совсем не словоохотлив. Иногда разве бренчал на своем каннеле и был доволен. Частенько возле него останавливалась Кати, будто намереваясь что-то сказать, но когда  Нипернаади вопросительно поднимал брови, она застенчиво убегала. Чаще всего бежала к Яаку в заднюю комнату, и там они вдвоем шептались часами, а когда в конце концов Кати выходила, глаза у нее были красные. Лийз презрительно косилась на  Нипернаади, Моормаа честил его дураком, а Яан только вздыхал и качал головой.

И вдруг  Нипернаади сообщил, что завтра собирается покинуть Хансуоя.

- Сколько мне еще прохлаждаться? - заявил он, - надо наконец домой идти!

Улучив момент, когда в комнате никого не было, к нему подошла Кати и спросила:

- Я слышала, ты собираешься завтра уходить, это правда?

- Правда, - сказал  Нипернаади. - Я по горло сыт этой жизнью — видеть вокруг себя одни постные физиономии, и заплаканные глаза.

- Куда же ты пойдешь? - спросила Кати и села рядом с ним на кровать.

- Пойду домой, - ответил  Нипернаади. - К себе на хутор, потому что это не мой хутор.

Кати уставилась на него большими глазами, в которых застыл вопрос.

- Так это не твой хутор? - спросила она, подчеркивая каждое слово. - Яак тоже это говорил, а я не верила. Он сказал, что твой хутор отсюда километров за двадцать. Это правда?

- Да, Кати, - радостно сказал  Нипернаади, - мой Хансуоя километрах в двадцати отсюда, но это вовсе не хутор, это мыза с красивым белым домом и красными хлевами. И сорок коров у меня в хлевах, рыжих, черных и пестрых. Бог мой, этот хуторок рядом с моей усадьбой жалкое батрацкое жилье, это и не хутор даже, а подгнившая развалюха. Мой дом стоит на пригорке, а внизу, в долине, течет быстрая речка. Сейчас у меня, должно быть, красотища: речка несет палые листья, весь поток золотится. Стаями плещутся гуси и утки, а когда они выходят из воды, лапы у них ярко-красные.

- Значит, ты обманул меня? - спросила Кати, но без всякого упрека в голосе.

- Нет, Кати, не обманул, - уязвлено отозвался  Нипернаади. - Но только когда там, во ржи, ты стала сокрушаться и показала свои разбитые ноги, я подумал: эта девушка не пройдет и двух километров. И я решил так: придется отвести ее на хутор моего родственника Яака Лыоке, там она подправится, подлечится, попривыкнет к тяжкой доле хозяйки, а потом дойдет и до моей усадьбы. И еще я так подумал: сказать ей, что хутор не мой, а родственника, так и не пойдет. Кати чурается чужих, стесняется их, она скорее умрет на дороге, чем согласится пойти на чужой хутор. Что мне было делать? Ноги у тебя были в крови, сама ты изнемогла. И что же — тащить тебя еще целый день по незнакомым дорогам? Тогда-то мы и пришли сюда, к моему родственнику, чтобы немного отдохнуть, попривыкнуть к новому занятию и потом двинуть домой.

Знаешь, Кати, у меня огромный лес, и когда над ним проносятся осенние бури, шум и шелест неописуемый — словно стоишь беспомощным ребенком перед Господом богом. Ох, как завывает, как раскачиваются ели и сосны, будто бушует, яростно рокочет море. Никогда ты не слыхала ничего похожего, вот увидишь. А поля у меня — стоишь на краю, и другого края не видать, они уходят далеко-далеко в синеву. А в доме моем просторные и теплые комнаты, я уже знаю, куда тебя устроить — в ту угловую комнату, что покрыта мягкими шкурами и коврами — туда я тебя и определю. А белая борзая станет тебе другом, эта верная собака по кличке Лоо как тень будет ходить за тобой. И тогда я буду любить тебя.

- Завтра ты уходишь и хочешь взять меня с собой? - робко спросила Кати.

- Ну конечно, - веско сказал  Нипернаади, - где же я тебя оставлю? Яак сам обещал отвезти нас в повозке и впрячь в нее двух жеребцов. Теперь мы уже не пойдем пешком, лошади у Яака резвые, не пройдет и часа, как мы будем дома. Я уже сообщил — в письме — чтобы нас ждали и устроили достойный прием.

Ах, Кати, как только ты увидишь мой прекрасный богатый дом, ты сойдешь с ума от восторга. Там есть башенка, и если подняться на самый верх, то видна вся земля до самого моря. Хорошо все-таки, что я сначала привел тебя сюда, к Яаку. Теперь твой переход к прекрасной жизни произойдет постепенно: иначе, переберись ты из своей лачуги прямо в мой роскошный дом, - наверняка потеряла бы голову. Убежала бы прямо из-под двери, только и видал бы я, что твои розовые пятки. Я знаю тебя, Кати, не возражай.

Он взял ее ладошку в свои руки, гладил, говорил нежно и сердечно.

- Завтра мы уйдем отсюда, - повторил он, - завтра утром, с восходом солнца. И я счастлив, что увезу домой свою милую Кати, которая вскоре станет моей женой. Сам не знаю, за что я люблю тебя, нашел в крошечной лачуге, полюбил, и вот кончается мое холостяцкое житье. Ты такая красивая, а когда ты смеешься, свой смех пронзает мне сердце, щемит в каждом кровяном шарике, пульсирует в каждой жилке. Тогда мною овладевает такая радость, я чувствую себя снова молодым, прямо ребенком, и хочется схватить тебе за руку и бежать по лугам, по холмам.

Но в последнее время ты совсем не смеешься, ты ходишь серьезная, задумчивая, и глаза заплаканные. Интересно, что же с тобою творится? И поговорить со мной ты не хочешь, я вижу только твои узенькие плечи, когда ты бежишь в заднюю комнату изливать Яаку свои горести. Да, да, лучше не говори, я-то знаю, что у тебя есть причины грустить и сердиться. Уже сколько недель мы здесь живем, а я все еще не отвел тебя к пастору. Такое положение для девушки может стать двусмысленным. Уже шепчутся там и сям, шушукаются, смотрят искоса, а сердце у девушки хрупкое.

Ах, Кати, я и правда должен просить у тебя прощения, уж больно я затянул с этим делом. Но завтра мы приедем ко мне в имение, и тогда уж не мы пойдем к пастору, а пастор пожалует к нам домой и скажет те слова, которые мы оба жаждем услышать. Потерпи еще до завтра, и я все устрою. Ах, Кати, я так рад и счастлив, а когда я думаю еще и о том, что мы пригласим к себе всю твою семью, на душе у меня теплеет. Тогда мне хочется поцеловать тебя, Кати, взять тебя  на колени и поцеловать.

- А Яак отпустит нас? - робко спросила Кати.

- Да что мы — крепостные  записаны за его хутором? - спросил  Нипернаади. - Ни запретить, ни отказать он не может, чихали мы на него. Что он может нам сделать, если мы хотим уехать домой? Не бойся ты этого старикана, этого горе-матадора, пьяницу этого, я сам поговорю с ним обо всем. А ты знай увязывай свои вещи в узелок и слушай меня. Только я могу тебе приказывать, и я велю: «Кати, собирай свой узелок, завтра мы едем домой!»

Кати внезапно расплакалась.

- Боже, - сказала она сквозь слезы, - что же мне делать! Яак ни за что меня не отпустит!

- Ты не хочешь ехать со мной? - резко спросил  Нипернаади. - Уцепилась за старика и хочешь стать у него хозяйкой? Хочешь с ним идти под венец? Этот несчастный матадор тебе милей, чем я? Говори же, чего хлюпаешь?

Вскочил, яростно затопал по комнате, забарабанил пальцами по закопченному окошку.

- Я бы поехала, - безвольно сказала Кати, - куда угодно поехала бы с тобой, да Яак не отпустит.

- Ах вот как мне платят за мои благодеяния, - грустно произнес  Нипернаади. - Я спас старику жизнь, вылечил его, собрал его урожай, а теперь он отбирает у меня мою Кати! Вот угодил — прямо в разбойничье гнездо, ничего не скажешь! Странно, что мой пиджак еще на мне. Отчего бы им не отобрать у меня сапоги, рубашку, каннель? Пусть берут их и вышвыривают меня в лес нагишом.