Читаем без скачивания Ричард Длинные Руки – паладин Господа - Гай Орловский

— Повелитель… он говорит правду.

Агиляр взревел:

— Как?.. Как он может говорить правду?.. Нигде нет таких прелестных танцовщиц!

Маг поклонился.

— Повелитель, я не говорю, что где-то есть лучше. Я только говорю, что гость говорит правду. Он действительно видел женщин, что танцуют и раздеваются лучше… Ты же знаешь, я могу отличать, кто говорит правду, а кто врет.

Агиляр задержал дыхание, я думал, взорвется, настолько его раздуло, лицо стало багровым; теперь он в самом деле тянул на все шестьдесят, но дыхание вырвалось из легких, грудь опустилась, Агиляр взглянул на меня уже без вражды.

— Ладно… Обидно, я полагал, что придумал такие танцы первым. С другой стороны, это значит, что ничего необычного в этом нет, верно?.. А как церковь на это смотрит?

— Церковь? — переспросил я. — Какая церковь?.. Ах да, церковь… Ну, больше ей не на что смотреть?… Может быть, в своих монастырях устраивают и круче, не знаю. Я хочу сказать, что я не ригорист. Я в эти земли приехал совсем недавно, а в моих краях церковь… несколько иная.

Агиляр слушал с большим вниманием, спросил жадно:

— А какая?

Я подумал, порылся в памяти, ответил честно:

— А никакая. Она делает вид, что ее вовсе нет. Жмется к стенке, чтобы ее никто не задавил. А задавить может всякий, у нас церковь что-то вроде ме-е-е-лкой такой серой мышки! Ее даже кошки не трогают, знают, что она уже не просто пресная, у нее вкус будет, как у мокрой тряпки.

Агиляр смотрел на меня с великим изумлением. Гости притихли, даже от танцовщиц отвлеклись, посматривали то на меня, то на короля Агиляра. Шершела шумно вздохнула.

— У вас дивное королевство, — сказал наконец Агиляр. — Я даже не знаю, хорошо ли, чтобы так унижать церковь… У нас она сильна! Даже чересчур. Настолько сильна, что возникает понятное желание как-то урезать ей крылья, подпилить клюв и остричь когти…

Я кивнул.

— Не надо объяснять, я все заметил. У вас она как раз урезана.

— Да, — ответил Агиляр. — Но, повторяю, я не знаю, хорошо ли это… Первое желание у всякого человека — урезать, но первое желание редко бывает верным. Я все больше раздумываю, все больше прихожу в смятение… Хорошо ли это, что у вас церковь… вот так? Счастливы в вашем королевстве?

Я развел руками.

— Ваше высочество, это слишком сложный вопрос. Могу сказать только, что мы очень сильны. Вы даже не представляете, насколько сильны… но одновременно в той же мере мы и несчастны. Мы ненавидим и на каждом шагу предаем друг друга. Мы предаем любимых, они предают нас. Мы предаем правителей, они нас и друг друга, и все мы прекрасно понимаем, что верность… верность осталась только вот в ваших королевствах.

Я не знаю, было бы лучше, если бы Церковь говорила во весь голос?.. Но то, что церковь измельчилась и прогнила, мне не нравится. Не нравится, как не нравится всякий спившийся человек, прогнившая структура, дом, мост…

За столом царило ошарашенное молчание. Танцовщицы уже развязывали пояски, а голые сиськи под музыку ходят из стороны в сторону. Я поднялся, развел руками:

— Ваше высочество, прошу разрешения откланяться. Я устал, мне утром в путь. А вам не хочу портить впечатления от танцев…

Агиляр посмотрел исподлобья, лицо мрачное, сделал разрешающий знак пальцами, словно медленно, отряхнул с них воду.

— Отдыхайте, сэр Ричард. Честно говоря, я не ждал от вас таких речей… Вы ведь так молоды! Но меня, уже старика, заставили снова ворочать жернова мыслей. Иногда даже в обратную сторону…

Я еще раз поклонился, развел руками, мол, виноват, заставил думать короля, у которого все хорошо и который должен только развлекаться, вышел из-за стола, а потом совсем тихонько — из зала.

Глава 17

Меня никто не провожал, все щелкали хлебалами на танцовщиц. Там дошло до самого пикантного места, даже стражи у дверей жадно подглядывают в щелочку. Я побрел в комнату, что наверняка уже содрогается от храпа Гендельсона. Широкий коридор хорошо и ярко освещен, никаких тебе загадочных теней, стены украшены портретами в массивных рамах, вроде бы даже позолоченных…

Я свернул в свой коридор, ноги сами по себе замедлили шаг. Шагах в пяти женщина прислонилась головой к колонне, обняв ее одной рукой, смотрит на меня внимательно, без заигрываний. Золотистые волосы гладко зачесаны, открывая чистый высокий лоб. Умное строгое лицо, внимательные глаза, гордо приподнятые скулы. На ней строгое черное платье, правда, открытое на груди так, что оба полушария наружу полностью, я хорошо видел розовые ореолы и красные ниппели, но дальше платье глухое, даже плечи закрыты, более того — рукава до середины кисти, без намеков на пышные манжеты.

Я шагнул еще и еще, убедился, что платье плотное, толстое, кожаное и что одето на голое тело. Опускается почти до щиколоток, ноги в таких же черных сапогах, что достигают колен, так вот у этого платья спереди разрез… не широкий, а как раз достаточный, чтобы я покрутил в удивлении головой. Разрез начинается от низа живота, там такие же золотистые волосики, как и на голове, дальше полы черного платья опускаются почти вертикально.

Да, сказал я себе, как хорошо, что Гендельсон свалился еще за столом. Он бы не понял этого… ну, смены открытых эрогенных зон. Не самой смены, а закон моды гласит, что нельзя до бесконечности делать вырез на платье или же укорачивать, нужно в самый критический момент вернуться к закрытому до самого горла, зато укоротить подол… или же в случае с и без того коротким платьем, когда уже дальше некуда, — сделать подол до пола, зато вывалить на всеобщее обозрение ранее закрытые сиськи…

А здесь, похоже, перепробовали много раз то и другое, изощрялись в простом и сложном, и сейчас вот такое… гм… совсем уж на ценителя.

— Здравствуйте, — сказал я очень вежливо. — Не превращайте меня в лягушку, ладно? Я здесь человек новый, вы меня не обижайте. Но приласкать можете, я особенно так уж отбиваться не буду.

Она слегка улыбнулась, мол, шутку поняла, оценила.

— У нас здесь есть кому вас приласкать, — ответила мягким чарующим голосом, — но лично я, дорогой сэр, сейчас жду совсем не вас, уж простите… Как же я могла знать, что появится такой великолепный рыцарь?

— Вот чем и плохо, — сказал я, — когда расписание забиваешь на недели, а то и месяцы вперед. Увы, мне.

Хотел пройти мимо, но она сказала великосветским тоном:

— Но я могу вставить вас в расписание на завтра… У нас намечается втроем, но почему бы не присоединиться и четвертому?

— Это будет здорово, — ответил я с жаром. — Оттянемся по полной! Благодарю.