Читаем без скачивания Похождения скверной девчонки - Марио Варгас Льоса

— Любое давление может сыграть отрицательную роль, вызвать ухудшение, — сказала доктор Рулен с загадочной улыбкой. — Она сама, своими силами должна постепенно вновь приспособиться, адаптироваться к реальной жизни.

Я не слишком хорошо понимал, о чем они оба толкуют, но не стал уточнять. Мне хотелось уйти, покинуть клинику и больше никогда не вспоминать о том, что я здесь услышал. Хотя и знал, что это невозможно. В поезде, по дороге в Париж, я совсем раскис. Меня грызла лютая тоска. Стоит ли удивляться, что скверная девчонка выдумала историю про Лагос? Разве всю жизнь она не выдумывала то одно, то другое? Но мне трудно было смириться с мыслью, что раны во влагалище и прямой кишке она получила от Фукуды, которого я ненавидел всеми фибрами своей души. Каким образом он покалечил ее? Щипцами или зубчатым вибратором, которые предлагают клиентам в «Шато Мэгуру»? Я знал, что эта картинка — голая Курико стоит на четвереньках, со вздутым после приема порошков животом, и выпускает очереди газов, потому что это зрелище и эти запахи вызывают эрекцию у японского гангстера — интересно, только у него одного, или он предлагал полюбоваться на нее еще и своим приятелям? — будет преследовать меня месяцы, годы, может, весь остаток жизни. Так вот что скверная девчонка считала — и с каким неуемным восторгом сказала мне об этом в Токио! — жизнью, наполненной до краев! И ведь сама позволяла проделывать с собой подобные вещи. Она была не только жертвой, но и соучастницей Фукуды. Значит, в душе у нее свило гнездо нечто столь же фальшивое и порочное, как и у мерзкого японца. Еще бы не казался ей святым придурок, который по уши влез в долги, чтобы она вылечилась и через некоторое время могла улизнуть с кем-нибудь побогаче и поинтереснее, чем бедный несмышленыш! И все-таки, несмотря на всю свою злость и возмущение, я хотел поскорее добраться до дома, чтобы увидеть скверную девчонку, прикоснуться к ней и дать понять, что люблю ее как никогда прежде. Бедняжка. Сколько она выстрадала. Чудо, что она вообще выжила. Я готов посвятить остаток своей жизни тому, чтобы вытащить ее из этого колодца. Идиот!

В Париже главной моей заботой стало, как скроить беспечную мину, чтобы скверная девчонка не догадалась, какие мысли бродят у меня в голове. Когда я вошел в квартиру, Илаль учил ее играть в шахматы. Она жаловалась на то, что игра слишком трудная и надо много думать, куда проще и веселей играть в шашки! «Нет, нет, нет, — настаивал писклявый голосок. — Илаль тебя научится». «Илаль тебя научит», — поправила она.

Потом мальчик ушел, и я, чтобы скрыть свое душевное состояние, сел за переводы и до самого ужина стучал на пишущей машинке. Так как стол в гостиной был завален моими бумагами, ужинали мы на кухоньке — там стоял маленький столик с двумя табуретками. Она приготовила омлет с сыром и салат.

— Что с тобой? — спросила она внезапно. — Ты какой-то странный. Может, ездил в клинику? Тогда почему ничего мне не рассказываешь? Какая-нибудь неприятная новость?

— Нет, наоборот, — заверил я. — С тобой все в порядке. Они сказали, что теперь тебе необходимо забыть и про клинику, и про доктора Рулен, и вообще про прошлое. Именно так они и сказали: ты должна про них забыть, чтобы выздоровление было полным.

По ее глазам я заметил: она знает, что я не говорю всю правду, но решила не приставать с расспросами. Мы пошли пить кофе к Гравоски. Наши друзья пребывали в страшном возбуждении. Симон получил предложение из США: пару лет поработать в Принстонском университете, занимаясь исследованиями по программе научного обмена с Институтом Пастера. Оба считали перспективу очень заманчивой: Илаль выучит в Нью-Джерси английский, Элена будет работать в городской больнице. Они уже начали наводить справки, даст ли ей больница Кошена отпуск без сохранения содержания на столь долгий срок. Ни о чем другом они сейчас говорить просто не могли, и мне вообще не пришлось открывать рта, я только слушал, вернее, притворялся, что слушаю, за что был им безмерно благодарен.

Последующие недели и месяцы я много работал. Надо было выплачивать долги по кредитам и что-то оставлять на прожитье — а теперь, когда мы поселились вдвоем, расходы выросли. Я соглашался на любые контракты, какие только подворачивались, а по вечерам — или рано утром — еще два-три часа трудился над переводом документов, полученных в агентстве господина Шарнеза, который, как обычно, старался мне помочь. Я мотался по Европе, работал на самых разных конференциях и конгрессах, таскал с собой переводы и по ночам в гостинице или пансионе стучал на портативной машинке. Обилие работы меня не пугало, и, по правде сказать, я был счастлив, потому что жил с любимой женщиной. Она, казалось, полностью выздоровела. Мы никогда не вспоминали ни про Фукуду, ни про Лагос, ни про клинику в Пти-Кламаре. Ходили в кино, иногда — слушать джаз в какой-нибудь сен-жерменский погребок, а по субботам ужинали в не слишком дорогом ресторане.

Единственная роскошь, которую мы себе позволяли, это спортивный зал. Мне казалось, что скверной девчонке он очень помогает, почему и записал ее в зал с теплым бассейном на улице Монтеня, и она охотно его посещала: несколько раз в неделю занималась аэробикой с тренером и плавала. Теперь, когда она умела плавать, бассейн стал любимым ее развлечением. Если меня не было дома, она засиживалась у Гравоски, которые наконец-то — Элена добилась разрешения на отпуск — готовились весной ехать в США. Иногда они брали скверную девчонку с собой в кино, на выставки или вели куда-нибудь ужинать. Илаль научил-таки ее играть в шахматы, правда, как и в шашках, на победу у нее шансов не было.

Однажды скверная девчонка сказала, что, раз она чувствует себя отлично — а это подтверждалось прекрасным внешним видом и вновь проснувшимся жизнелюбием, — то хотела бы подыскать себе работу, чтобы не сидеть сложа руки и вносить свой вклад в семейный бюджет. Ей больно смотреть, как я гроблю себя, забыв про сон и отдых. А она тем временем играет с Илалем или ходит в спортивный зал.

Однако стоило начать поиски работы, как снова всплыла проблема документов. У нее имелось три паспорта: просроченный перуанский, французский и английский, два последних — фальшивые. По сути, она считалась нелегалкой, а значит, на работу ее никто не возьмет. Особенно сейчас, когда в Западной Европе, и прежде всего во Франции, нарастает паранойя, связанная с наплывом иммигрантов из стран третьего мира. Правительства ужесточили порядок выдачи виз и преследовали иностранцев, которые не обзавелись разрешением на работу.

Английский паспорт с фотографией, на которой скверная девчонка благодаря макияжу совершенно на себя не похожа, был выдан на имя миссис Патриции Стюарт. По ее объяснению, после того как мистер Дэвид Ричардсон доказал, что она не развелась с предыдущим мужем, их английский брак признали недействительным — и она автоматически утратила английское гражданство. Еще один французский паспорт, «правильный», полученный ею в качестве супруги Робера Арну, она предъявлять побаивалась, потому что не знала, не заявил ли месье Робер Арну на нее в полицию и не начал ли против нее судебного дела, обвинив в двоемужии или еще в чем похуже. А вдруг он захотел отомстить? Фукуда добыл ей для африканских вояжей другой французский паспорт — помимо английского — на имя мадам Флоранс Милхаун. На фотографии она была совсем молодой и с прической, какой обычно никогда не носила. С этим паспортом она и прибыла в последний раз во Францию. Я опасался, что, если кто-то заинтересуется ею и копнет поглубже, ее вышлют из страны или применят еще более суровые санкции.

Короче, препятствие было вполне серьезным. Но тем не менее скверная девчонка продолжала поиски, звонила по объявлениям из «Эко», прежде всего в туристические и рекламные агентства, художественные галереи и компании, которые ведут дела с Испанией и Латинской Америкой и которым требуются сотрудники со знанием испанского языка. На мой взгляд, человеку со столь сомнительным статусом устроиться на постоянную работу практически невозможно, но я боялся ее разочаровать и поэтому, наоборот, ободрял и советовал не отчаиваться.

За несколько дней до отъезда Гравоски в Соединенные Штаты мы устроили им прощальный ужин в «Клозри де лила». Скверная девчонка долго рассказывала, как трудно найти такое место, куда возьмут не глядя на документы. И тут Элене пришла в голову мысль:

— А почему бы вам не пожениться? — Потом она повернулась ко мне: — У тебя ведь французское гражданство, правда? Значит, если ты на ней женишься, она тоже станет француженкой. Вот и все проблемы! Она получит полноценный французский паспорт.

Элена бросила идею мимоходом, даже в шутку, а Симон подхватил ее, посоветовав только не слишком торопиться, он, мол, должен непременно присутствовать на свадьбе — в качестве шафера. А так как во Францию они вернутся года через два, не раньше, то нам придется обождать. Если, конечно, не решим устроить свадьбу в Принстоне, в Нью-Джерси, и тогда он будет не только свидетелем, но еще и крестным. И т. д. и т. п. Когда мы вернулись домой, я полувсерьез сказал скверной девчонке, которая в этот момент раздевалась: