Читаем без скачивания Страсти по Митрофану - Наталия Терентьева

Эля видела, что Никита смотрит на нее с нескрываемым удовольствием, снимает ее до бесконечности. Это приятно, но не более того. Нет, не раздражает, но и гармонии в жизнь не добавляет. Эля бы предпочла познакомиться здесь с хорошей девушкой, чтобы можно было с ней делиться своими девичьими переживаниями, а не с Никитой, который совершенно некстати в нее влюбился и атакует ее.

– Хорошо поешь и отлично выглядишь! Споемся! – сказал ей Петерис и подмигнул.

Эля улыбнулась в ответ и, сама не зная зачем, посмотрела за кулисы. Там стоял Митя со страшным выражением на лице, смотрел на нее, на Петериса… Митя был в очках, значит, видел, что в пустом зале, где сейчас только бегали с проводами звуко- и светооператоры, сидит еще и Никита и снимает ее, снимает.

Эля помахала другу рукой. Митя показал ей фигу, развернулся, демонстративно толкнул плечом огромную ширму, стоящую на сцене, и ушел. Зачем приходить было? И так ясно, что Эля тут не одна, и так ясно, что она всем нравится…

Волочить шлейф… Волочить за ней шлейф… Не будет он волочить за ней шлейф… Не будет он принимать эти тычки… Он сам – звезда… Просто никто пока этого не знает… Да и дело не в этом… Он не согласен униженно ждать, пока она освободится от своих дел и обратит на него внимание. Или вовсе не обратит… Митя, стуча ногой по каждому встречному препятствию, прошел быстрым шагом с полкилометра, потом резко повернул обратно и пошел в гостиницу. Все, точка. Больше он ее не знает. Все, ни одного слова с ней не скажет. Сядет послезавтра рано утром в самолет и улетит. И все. Конец. Это конец. Ничего больше не будет. Никогда.

У гостиницы он заметил фигуру Эли в красной курточке. Ну, конечно, звезда стоит на очень длинных ногах, с распущенными волосами, которые развевает ветер, в красной куртке и принимает комплименты от поклонников!

– Митрофанушка, ты что такой серьезный? – Его догнала Ольга Ивановна, за которой вереницей тянулся ее ансамбль. – Ну что, закопали тебя сегодня, болезный, да? Ох, я в зале чуть не зарыдала. Думаю, какие свиньи! Спой, говорят, без виолончели! Ничего они здесь в музыке не понимают! Куда мы приехали! Попса здесь тухлая, больше ничего! Ну что ты, дружочек, невесел, что ты голову повесил… – Ольга Ивановна взяла его за плечо – крепко, тяжелой, теплой рукой. – Ох, да ты весь дрожишь… Ты не заболел?

– Нет, – буркнул Митя.

– А что, Элька, кинула тебя, да? Стоит вон с каким-то парнем, а парень-то, парень-то богатый небось… Я по одежде людей вижу… И часы у него золотые… Коза эта Элька, зачем ты с ней дуэтом играешь? Ты – солист.

– Эля… Не надо так говорить про нее. Ни слова. Не смейте, – сам удивляясь тому, что он говорит, произнес Митя. – Ни слова. Молчите!

– Да как скажешь, миленочек мой! – засмеялась преподавательница. – Как скажешь. Ох, как закрутила тебя девка… Она такая… Не первого уже крутит…

– А… кого еще? – удивился Митя.

– А ты ее спроси! – с широкой улыбкой ответила Ольга Ивановна. – Ее спроси. Я-то что… Я просто добра тебе хочу. Вижу, парень талантливый, доверчивый… Слушай, у меня такая колбаска есть, мы вчера в Ригу ездили, я купила. И тминная водочка… местный колорит… – Ольга Ивановна подмигнула Мите. – Тебе уже можно расслабляться? По маленькой? Или еще сам маленький?

– Не маленький я…

– Ну вот… – Ольга Ивановна опять сжала его плечо. – А раз не маленький, так пошли, угощу… Голодный небось, не кормят же! Обещали, а не кормят…

– Я… Не знаю… Нет, наверно… Спасибо…

Митя увидел, как Никита что-то вновь и вновь говорит Эле, с такой гадской, такой откровенной улыбкой, ведь все ясно… Что она с ним стоит! На глазах у всех!

– Извините! – бросил Митя и подскочил к Никите, изо всех сил толкнул его, Никита пошатнулся от неожиданности, но удержался на ногах. – Вон пошел от нее!

– Митя, Митя… – Эля попыталась удержать своего друга.

– Что – Митя? Что? Что ты… с ним… тут… – Мальчик не знал, что еще сказать, открывал и закрывал рот, а Никита стоял себе и вполне спокойно улыбался, как будто Митя только что не толкнул его.

– Привет! – вдобавок сказал Никита.

Митя посмотрел на него самым страшным взглядом и произнес только: «Эх!» Потому что на самом деле он хотел бы с ним дружить, общаться. Но позволить ему так смотреть на Элю он не мог.

– Мы пойдем, Никит! – сказал Митя. – Эля устала.

– Да что вы говорите! Неужто? Отчего бы это? – засмеялся тот. – А я вот Элю в ресторан зову, мне кажется, ей надо как следует поесть – мяса, икры… Она бледная.

– Без тебя разберемся!!! – заорал Митя что есть силы. Ведь он же по-человечески хотел. Зачем Никита его провоцирует. – Сами поедим!

– Да что ты можешь ей предложить! – мило, все так же мило и дружелюбно сказал Никита и еще похлопал его по плечу.

Митя дернулся. Он увидел, что неподалеку остановилась Ольга Ивановна, за ней россыпью стояли все дети из ансамбля и все, все до единого, уставившись, наблюдали эту сцену. Цирк. Клоуны приехали. Все смеются над ним, все. Из-за кого? Из-за Эли.

– Да пожалуйста! – рявкнул Митя, достал телефон, демонстративно набрал номер отца. Вот кто ему сейчас больше всех нужен. Небрежно кивнул Эле и Никите, развернулся, спокойно, совершенно спокойно пошел к лестнице. – Батя! Ну, как ты?

– Плохо, сынок. Тебя услышал, сразу стало лучше. У тебя как? Ты где?

– Я в номер иду. Кипятка попью и спать.

– Сколько часов ты сегодня играл?

– Мало, батя.

– Ты убиваешь меня, сына. Иди, играй. В одиннадцать позвонишь мне.

Митя, стараясь не оглядываться на Элю и на остальных, кто хохотали над ним – молча, про себя, но точно хохотали, убивались от смеха, так он был жалок и смешон, – пошел в гостиницу, споткнулся на ступеньке, ударил ее ногой, все-таки обернулся. Эля, отвернувшись, чуть опустив голову, слушала Никиту. Ольга Ивановна собирала детей, подталкивала их в противоположную сторону, им еще идти было до своей гостиницы. Может, зря он отказался от колбасы? Только сейчас он почувствовал, как голоден.

Митя в нерешительности остановился. Эля махнула рукой Никите и быстро подошла к нему, взяла его за руку.

– Пошли, – спокойно сказала она, как будто они до этого мирно шли по улице, смотрели, как медленно садится солнце, кутались от ветра, слушали нервные крики чаек, смеялись, мечтали о будущем.

Митя хотел вырвать руку, но, почувствовав ее теплую ладонь в своей, не смог. Нет, не смог. Эля прислонилась головой к его плечу.

– Устал ты, да, сегодня? Ну и денек у нас был. Пошли пить чай ко мне.

– С курабье?

– С курабье.

Он ведь совсем не о том спросил, о другом… А она о чем ответила? Он не понял.

Перед ее дверью Митя в нерешительности остановился.

– Я… Я не пойду.

– Почему?

– Мне… Мне надо репетировать.

– Хорошо, – кивнула Эля. – Не забудь проветрить перед сном. Очень душные номера.

Митя смотрел на нее и не верил своим глазам. Это что – такая выдержка? Или ей совсем все равно? Как будто ничего не было? Может быть, она целуется так каждый день? И с Никитой уже целовалась? И с этими, которые в школе вокруг нее вертятся – ловкий смазливый Дуда и долговязый Костик Волоконский, всегда красный, всегда смеющийся… Может, он все время и красный такой, что с Элей целуется на переменах, только он, Митя, дурак наивный, ничего не понимает…

– Что? – Эля взглянула на него.

Иногда кажется, что ей не пятнадцать лет, а сто. Или девяносто. Из молодого лица смотрят такие старые, такие мудрые, такие древние глаза.

Митя отмахнулся, пытаясь как будто что-то снять с лица, налипшее и мешающее ему смотреть и дышать.

– Ничего. Всё. Я пошел к себе в номер. Мне надо репетировать.

– Иди.

Митя стоял и не двигался.

– Иди, тебе же репетировать надо!

– Иду.

Эля открыла дверь, вошла в номер. Обернулась, улыбнулась. А, ну ясно! Смеется! Это же было ясно с самого начала – заманивает и смеется, как и говорил отец. Ну, он не совсем такими словами говорил, но что-то в этом роде. Его предупреждали, а он попался.

– Я пошел. Не стучи ко мне. И не пиши. Я работаю. Готовлю программу к поступлению.

– Ага, – кивнула Эля.

Если бы она сейчас хотя бы слово сказала, хотя бы глазами, а не так вот равнодушно… Митя хотел крикнуть, больше всего он хотел сейчас крикнуть, громко, так чтобы слышали все – и она, и это наглый Никита, и Ольга Ивановна, и отец в Москве: «Да пошла ты!!!» Но он сдержался. Он – сдержался. Он – самец. Он настоящий мужик. Идет по жизни один, гордый, сильный. Ему никто не нужен.

Митя дошел до своего номера, отпер дверь, прикрыл ее, не захлопывая – ни почему, просто так, бросился на застеленную кровать. Полежал, слушая, как кто-то распевается на другом этаже. «I guess I loved you… less… less… that I could…» Дурацкие слова, очень тупые, очень. Тупейшие. Кто только такую муть сочиняет? «Думаю, я любил тебя… меньше, меньше, чем мог…» Или могла. Или любила. По-английски непонятно. А ему и по-русски сейчас вообще ничего не понятно. И все очень больно. И все не так.