Читаем без скачивания Листопад в декабре. Рассказы и миниатюры - Илья Лавров

— Хорошо как! — сонно сказала Дашенька. — Это мы с тобой путешествуем?

— Да, странники мы, — откликнулся он, и рука его ощутила, как бьется ее сердце.

На том берегу, из-за черного, зубчатого забора леса высунулся краешек луны. Пляшущий костер озарял там избушку, сидящих у костра рыбаков и полувытащенные на берег лодки. Костер плясал яростно, развевались его рыжие космы и рыжая рубаха.

Пронзительная точка в сердце стала расти, увеличиваться, а простор вокруг начал уменьшаться. Появилось лицо Люси, но Вьюков тут же отогнал его. Обычно он не чувствовал своего сердца, а сейчас будто взбежал на гору.

— Папа, расскажи что-нибудь! Я люблю, когда ты рассказываешь, — прошептала засыпающая Дашенька.

В темноте плескалась о борт дебаркадера бегущая вода, погромыхивали на стене ведра.

— Как ты думаешь, есть звуки в глубинах морей и океанов? — спросил Вьюков, убирая волосы со лба Дашеньки.

— Там вода, рыбы, а они молчат… — Губы у Дашеньки совсем ослабли, плохо двигались. Вьюков знал, что и пальцы ее сейчас уснули, она не сможет сжать их в кулачки.

— Вот и не угадала, — продолжал он. — Ученые придумали приборы. Эти приборы стали ловить в воде разные таинственные звуки. Оказывается, их издают рыбы. Они разговаривают.

Дашенька тихонько-тихонько засмеялась, слушая новую сказку.

— В глубинах нет тишины, там много звуков, сигналов. А в Южной Америке даже поющую рыбу нашли.

Ночью она высовывает морду из воды и издает печальный, протяжный звук. Поет.

— Поет, — прошептала Дашенька и улыбнулась, не открывая глаз.

— А недавно приборы поймали в океане звуки, еще неизвестные ученым. В глубинах раздавалось глухо: бум, бум, бум! Долго ученые ломали головы: что же это за звуки? И наконец поняли. Знаешь, что это было?

Губы Дашеньки шевельнулись, они беззвучно сказали «нет».

— Это стучало сердце кита. А оно весит несколько сот килограммов. В глубине океана звучали его удары.

Рука Дашеньки поползла по груди отца, остановилась. Рука тихонько вздрагивала. Вьюков опять услышал свое сердце…

Очнулась Дашенька от голосов, от света и топота. К дебаркадеру приставал «Храбрец», небольшой старенький пароход, весь усыпанный огнями.

Улыбалось похудевшее, бледное лицо папы. Он осторожно опустил ее на ноги, поправил на ней сползшую шапочку, а Дашенька валилась и тихонько, хрипло, со сна, смеялась — так ей почему-то стало радостно.

Держась за руку папы, она шла по зыбкому мостику. В страшной щели между дебаркадером и пароходом бурлила черная вода.

Под ногами вздрагивала палуба, узенькая железная лестница ныряла в живот пароходика, а там пылали какие-то печи, освещая голых по пояс, чумазых людей, шевелились, дышали, погромыхивали машины. Оттуда била жаркая струя, пахнущая гарью. А потом Дашеньку обдало холодом с реки. Дашенька то засыпала на ходу, то просыпалась и все время чувствовала, как любит папу.

Люди, топая, переговариваясь, волоча мешки и чемоданы, спрятались в каюты под палубой, а они, чтобы все видеть, остались на палубе, открытой со всех сторон. Только над головой был брезентовый палубный тент.

Дашенька стала дрожать от ветра, и ей очень захотелось домой, к маме. Она почувствовала себя такой несчастной, бездомной, что заплакала.

— Устала? Эх ты, путешественница, — ласково проговорил отец, расстилая спальник на скамейке.

Дашенька забралась в него, папа застегнул мешок до самого ее подбородка. Голову охватывал ватный колпак. И опять Дашеньке стало уютно и весело, она совсем проснулась, задрыгала ногами в мешке.

— Разгулялась? — спросил отец. — А ты посмотри на реку. Ты еще не видела Обь ночью. — Говоря это, он вспомнил, что и он-то все это видел давным-давно.

Они уже отчалили. Несмотря на глухую ночь, Обь жила: большими и малыми созвездиями проплывали пароходы, катера, баржи-самоходки. Реяли, прыгали над водой огоньки бакенов, а на берегах и островах пылали рыбачьи костры.

Дашенька смотрела по сторонам, всему дивилась, и Вьюкову глаза ее казались взрослыми.

Когда проплывали мимо небольшого городка, с берега запахло сосновыми бревнами, от маслозавода — подсолнечным жмыхом, от пекарни — горячим хлебом.

— Вкусно пахнет, — сказала Дашенька.

А потом река опустела. Берега утонули во тьме. Только слышалось, как бурлила вода под винтом.

Дашеньке стало жутко от этой тьмы, от клокотанья за бортом. Она свернулась калачиком в тепле ватного мешка. Вьюков закутался в плащ, поднял воротник, натянул до бровей кепку, сунул руки в рукава и замер.

«Я ли не старался для дома? — начал он в мыслях укорять Люсю. — Рылся, точно крот, устраивал гнездо. Самый вкусный кусок оставлял тебе с Дашенькой. А сам ломал хребет, надрывался, работая, аж шея скрипела. И что получил?»

Но тут же упреки оборвались. Рядом с вольной ночной Обью эти мысли показались нудными, жалкими.

Ветхий пароходишко пыхтел против могучего течения, упрямо пробиваясь к далекой пристани. Иногда он, приветствуя встречных собратьев, рявкал неожиданно зычно и молодо. Гулкое эхо раскатывалось далеко по воде, по невидимым плесам, островам и протокам…

— Проснись! Проснись, пёса, — тихонько говорил Вьюков.

Когда Дашеньке было года четыре, она однажды встала на четвереньки и закричала: «Я — пёса! Гав-гав!»

Дашенька открыла глаза и улыбнулась, и Вьюков улыбнулся ей. И оба они обрадовались друг другу, словно не виделись сто лет.

— Смотри, над Обью розовый туман. Это он от зари розовый, — сказал, волнуясь, Вьюков. — Скоро приплывем. — И он расстегнул спальный мешок. Из него дохнуло теплом, запахом детского тела…

Когда ветхий «Храбрец», отваливая от маленькой пристани, молодо и звучно загудел, Дашенька помахала ему рукой.

Они сделали привал на отлогом, почти вровень с водой, песчаном берегу.

А есть высоченные берега, словно стены! Не любила их Дашенька. Возле них вода ходит кругом. Там, поди, и дна нет. Упадешь, и проглотит эта глыбь! Бр-р-р! В ней только водяным жить. А на этом гладком берегу валяйся, прыгай, песок его чистый-чистый! И белый. Тянется его полоска между водой и тальниками. В тальниках тоже песок. Наверное, весной их заливает вода.

А сейчас тальники чернеют в розовом тумане. Сейчас не вода, а туман залил их.

Плещет вода на песок, вдоль ее кромки бегут друг за другом три скворца. Они оставляют дорожку-веревочку из следов-крестиков. Вот за ними еще побежали скворцы и еще. Что-то клюют на ходу. А! Вода, конечно, вместе с пеной и веточками выбрасывает жуков, разных букашек и всякие зернышки, семена.

Дашенька сказала папе о скворцах. «Ты смотри-ка, а я и не заметил их», — подумал он.

Пока Вьюков разводил костер, Дашенька разделась. Дно было песчаное, плотное, а вода теплая-теплая. Легкий туман развеялся. От взошедшего солнца по воде побежали ослепительные блики. Надо бы в такое утро носиться что есть духу, вопить от восторга, но Дашенька только улыбалась, стоя по пояс в воде, шлепала по ней алыми ладошками, смотрела на другой песчано-тальниковый берег и без слов напевала сочиненную ею песенку. Стояла такая тоненькая, гибкая, словно прутик!

Дашенька зачерпнула из Оби ковшичком из ладоней, бросила горсть капель в лицо: умылась. Потом присела — из воды торчала только пушистая темная голова.

Вьюков не вытерпел, сдернул с себя одежду и ринулся в Обь, взметнув клубы брызг. Он услыхал веселый крик Дашеньки. Скворцы, бегавшие вдоль пенной кромки, испугались, взлетели…

Пили чай, когда раздвинулись тальники и появился сухонький старик в синей спортивной куртке и в лыжных брюках. На голове у него была ветхая, с обвисшими полями шляпа, на спине — рюкзак, а в руке длинный таловый прут с ободранной кожицей. На конце скользкого белого прута болталась кисть из листьев. Старик постоял, хлопая по ноге прутом и глядя на Дашеньку с Вьюковым.

Подошел к ним, легкий на ногу, ловкий, пружинистый.

— Мир вашему костру. Не гаснуть ему вовеки!

— Спасибо. С нами чай пить. — Вьюков поднялся, пожал незнакомцу маленькую, но твердую, как из дерева, руку.

Путник снял рюкзак, шляпу, опустился возле костра в клубы дыма. У него были седые волосы и густейшие черные брови.

— Путешествуешь? — спросил он у Дашеньки, бережно проведя по ее голове ладонью. Она была такой шершавой, что шелковые волоски цеплялись за нее.

Одно это движение сразу же расположило Вьюкова к подошедшему.

— Мы к бабушке в Петушки, — доверчиво сообщила Дашенька.

— Я тоже… в Петушки. Только мои Петушки далеко. Я вот к ним все иду, иду и никак не могу дойти. Тебя как звать?

— Дашенькой.

— Славное имя. А я — дед-скороход. — Путник засмеялся раскатисто.

Засмеялась и Дашенька.

— Тебе сколько лет?

— Шесть.