Читаем без скачивания Супердвое: убойный фактор - Михаил Ишков

— Три, — уточнил барон. — Природа расставила их таким образом, что, откуда ни посмотри, создается впечатление, будто их только два. На берегу существует единственная точка, откуда можно различить весь архипелаг. Вон в той стороне.

Он махнул рукой в сторону дикого берега и спросил.

— Не желаете прогуляться? Там, кстати, нас поджидает человек, выполнивший указание Кремля сохранить мировое военно-политическое статус-кво. Этот ангел-хранитель или, как шутили в НКВД, áгент-хранитель, в 1943 году спас фюрера от заслуженной кары, тем самым ускорив развязку великой драмы, называемой Второй мировой войной. История благодарна ему за это. Что касается мордоворотов… Когда они вломились в подъезд, меня там уже не было. Это я к тому, что не следует доверять очевидности, как, впрочем, и прятаться за иронию.

Пока мы шли по пляжу в сторону, противоположную бегу солнца, Шеель рассказывал о Японии, где ему довелось побывать после войны. О местных достопримечательностях — о цветении сакуры, о восхождении на Фудзияму, но подробнее всего о необычных садах, в которых японцы вместо деревьев с непревзойденным умением расставляют камни и группы камней. Галечную или песчаную подстилку они приглаживают особыми грабельками, придавая ей волнистый рисунок, что якобы должно настраивать посетителей на созерцательный лад.

— Объектов, — объяснил барон, — всегда должно быть нечетное количество. Например, вам сообщают, что всего камней тринадцать и предлагают пересчитать их. Я, помню, с ходу взялся за дело, однако, сколько не переходил с места на место, всякий раз выходило двенадцать. Последний камень постоянно ускользал от меня.

Сначала, дружище, эта загадка позабавила меня, затем насторожила, потом подступило раздражение. Оно огрубило ситуацию — о какой тайне можно говорить на таком, в общем-то, микроскопическом клочке земли. Что здесь можно спрятать! Когда же до меня дошло, что для разгадки недостаточно ходить по плоскости, тем более приседать или вставать на цыпочки, наступило прозрение. Оно подсказало — смирись с неполнотой бытия, попытайся отыскать новое измерение в самом себе, в окружающем пространстве. Так в человеке просыпается мудрость. Слияние истины и блага породило проницательность — у меня обострился слух, очистилось зрение. Я обрел способность взглянуть на себя со стороны и только потом заглянуть за горизонт. Мне, например, померещилось, будто я каким-то невероятным образом, без всяких усилий, воспаряю в вышину и уже оттуда, из божественного зенита, наблюдаю весь сад целиком и отыскиваю заветный тринадцатый камень.

Барон уверил меня.

— Для того, чтобы постичь истину, вовсе не надо особым образом расставлять валуны. На земле, куда ни глянь, полным-полно таких уголков. Просто мы не замечаем очевидное, прячемся за иронию или цепляемся за какой-нибудь «изм» типа «этого не может быть, потому что этого не может быть никогда». Это не менее глупо, чем попытка подцепить миллионера на «мордоворотах»…

Он говорил и говорил, а я слушал и слушал, и эта увертюра, это предуготовление к встрече с человеком, по приказу Кремля защитившим главного военного преступника всех времен и народов; приглашение посетить заповедный исторический сад, в котором история для сокрытия своих тайн вместо каменных глыб всяко-разно расставила события, а на подстилку, для пробуждения мудрости, насыпала безжалостно перемолотые человеческие судьбы, — произвело на меня оздоравливающее воздействие. С каждым шагом я становился проще, у меня обострялся слух, очищалось зрение. Я видел и слышал все — в том числе давние вопли Гитлера, глуховатый голос Сталина, отменявшего подготовленное на фюрера покушение, распоряжения Трущева, обращавшего особое внимание на воспитательную работу, и множество других голосов, повествующих о таинственных буднях минувшей войны.

Скоро мы добрались до выступающего в море и чем-то напоминающего крокодила, округлого мыса, разрывавшего искусственные каменные навалы у берега. Отсюда, с вершины скатившейся громадной каменной глыбы, которую нам пришлось преодолеть, чтобы спуститься к скрытой от чужих глаз бухточке, — открылся третий остров.

Морская ширь скинула покровы, и оказалось, что природный замок, казавшийся ближайшим к берегу островом, сливался, а заодно и скрывал самую дальнюю в архипелаге сушу, напоминавшую прожаренную на солнце коровью лепешку.

У подножия скалы на надувном матрасике загорал усохший до мощей старик. Рядом в пластиковом кресле, в тени, восседала худенькая, длинноногая старушенция в закрытом купальнике и роскошной широкополой шляпе.

Когда мы спустились вниз, худющий старик приподнялся на локте, помахал мне рукой. Рука напоминала палку.

— Алексей Константинович.

Затем барон представил меня старушенции.

— Прошу любить и жаловать — моя супруга, Магдалена-Алиса фон Шеель.

Магди улыбнулась и протянула мне руку.

Целовать или не целовать?..

Я отделался рукопожатием.

Магди засмеялась.

Смутившись, я сослался на то, что напарился и ради сохранения обретенной мудрости бросился в воду. Уже оттуда, вынырнув и радостно бултыхаясь, бросил взгляд в сторону суши.

Первый и Второй о чем-то весело переговаривались между собой. Они болтали по-немецки. Я с трудом понимаю этот язык, хотя и учил его в школе, но меня не проведешь — тайна, связывавшая эти застарелые осколки былых времен, явила себя во всей своей очевидности.

Я даже бултыхаться перестал.

Старик Закруткин мало походил не только на Алекса-Еско, но и на фотографии, которые мне довелось рассматривать у Трущева. Крушение успевшего сложиться в воображении образа этаких хитрованов-разведчиков, подменявших друг друга во вражеских штабах, в спальнях роковых красавиц, в драках и перестрелках с гестаповскими мордоворотами, обижало более всего. Даже издали между ними не было ничего общего. Один до преклонных лет сохранил приятные для глаз обводы мужского тела, выступавшие мускулы и свежесть кожи. Другой, в сетчатой майке, через которую на груди клочьями лезли седые волосы, потешный, высохший, — был чересчур голенаст.

Выбравшись на гальку я не сумел скрыть непонимание. Моя физиономия, по-видимому, отменно повеселила заядлых нелегалов.

Вот чего времени не удалось лишить их, так это простоты и доброжелательности.

Закруткин так и заявил.

— Теперь маскировка ни к чему, согласен? С годами, дружище, все больше хочется быть самим собой.

Их неожиданная внешняя несхожесть через несколько минут забылась, и ощущение, что перед тобой один и тот же человек, только представленный в разных ипостасях, скоро овладело мной. Удивление было ошеломляющим. Я не мог понять, как это может быть, и долго разглядывал то Первого, то Второго. Старики-разбойники, повеселившись, подбодрили автора. Второй указал на шрам над глазом у Первого, а тот в свою очередь обратил мое внимание на левую ушную раковину Второго.

Ее верх был чуть-чуть срезан, будто ножом.

— Вражеская пуля, — объяснил Анатолий Константинович. — Ротте пытался застрелить его.

Вечером мы вместе поужинали. За столом чокнулись за победу, даже история, прикинувшаяся баронессой фон Шеель, пригубила отвратительную «русскую» водку, которой потчевали нас турки. Обменявшись мнениями, мы все четверо перешли на местное виски, оказавшимся вполне интернациональным напитком. Старичье бодрилось, подшучивало над «салагами, сдавшими позиции в этом огромном и яростном мире». От имени всего прогрессивного человечества они потребовали вернуть их.

Я пообещал. Чем еще я мог отплатить ветеранам за чудесный вечер, сомкнувший былое и думы.

Уже в номере, усталый, рухнувший на постель, я в полной мере оценил невероятную удачу, которая поджидала меня в пятизвездном отеле на побережье древней Анатолии, где по слухам зародилась жизнь.

Или чуть южнее, в Африке или Палестине, но что это меняло?

Я долго не мог заснуть, внутри все трепетало. После полуночи, где-то в три часа утра, когда молодые пьяные немцы вместе с развеселившимися русскими барышнями, составив из стульев поезд и отпрыгав на нем вокруг расставленных на улице столов, наконец угомонились, я, прихватив ноутбук, направился на балкон, где находился единственный в номере стол.

Вставил в приямок переданный за ужином диск. На экране высветилось видео.

Съемка производилась в комнате с нейтрально окрашенными стенами. Из мебели два кресла и между ними журнальный столик, на котором стояли высокие стаканы.

Справа расположился Шеель, слева Закруткин.

Первым заговорил господин барон.

«…до Берлина поезд добрался затемно. Благополучно прошел проверку документов и едва успел отшагать с полкилометра, как завыла сирена. Гул вражеских самолетов неумолимо накатывался сверху. До Принц-Альбрехтштрассе, где находился ближайший люфтшуцбункер,[50] было далековато. Пришлось спрятаться за ближайшим деревом, и уже оттуда наблюдать, как английские бомбы, словно бумагу, прошивали грандиозную стеклянную крышу Ангальтского вокзала, как со вспышками рвались внутри этого запомнившегося мне с детства, похожего на сказку чудо-сооружения. Затем, стряхивая с обуви капли горящего фосфора, добрался до указанной гостиницы. Такого ужаса, какому в день приезда союзники подвергли мой Берлин, я даже в Саратове не испытывал.