Читаем без скачивания Величие и проклятие Петербурга - Андрей Буровский

Ручаться за правдивость этих историй я не стал бы, но, во всяком случае, истории эти рассказывались в 1730—1770-е годы, еще до появления Медного всадни­ка. Говорили, что великан зашибает встречных дубин­кой, а если кого-то не бьет до смерти, то этим-то хуже всех — встреча с призраком Петра I предвещает несча­стье, преждевременную смерть самых близких людей. Если ты, не дай тебе Бог, столкнулся с Петром, и он не прикоснулся к дубинке, только зыркнул на тебя кроваво-красными бесовскими глазами, то беги изо всех сил домой, беги сразу же, торопись, если хочешь успеть проститься с дорогими тебе существами.

В 1782 году в Петербурге появился Медный всад­ник, и тут же соответствующие истории стали связы­вать именно с ним. Конечно, «Медный всадник» Алек­сандра Сергеевича Пушкина — это авторское литера­турное произведение, бессмертие которого зависит уже от талантливости автора, а не от свойств народной легенды. Но Пушкин-то опирался именно на легенду!

По крайней мере, с самого начала 1790-х годов из­вестен этот пласт городского фольклора: памятнику Петру приписывали способность срываться с поста­мента и скакать по городу в поисках кровавой жертвы. Происходило это, как нетрудно догадаться, в темные осенние ночи, когда ветер гнал воду из залива в Неву, грозя наводнением, а низкие тучи сеяли дождь и не пускали к Петербургу свет звезд. Страшный всадник, если верить легендам, отправлялся на охоту и в метель, в пургу, когда декабрьский день продолжался считаные часы, и жители Петербурга почти все время жили при свете тогдашних, очень несовершенных фонарей и све­чей. Правда ли это? Неправда ли? Тоже очень трудно сказать, непросто различить блеск огонька за дымовы­ми пластами.

Главное — задолго до пушкинского «Медного всад­ника» поговаривали в Петербурге о том, что в высокую воду, в сильные осенние шторма или в зимнюю вьюгу памятник Петру срывается с постамента, скачет по го­роду, и якобы даже видели трупы раздавленных чудо­вищным всадником. Правда? Выдумка? Но, во всяком случае, легенда была, а кое-какие остатки ее живут в городе и до сих пор; Пушкин писал, основываясь на ле­генде.

В этом месте я позволю себе привести одну старую историю...

Глухая ночь на 24 сентября 1792 года выдалась ненастной. Луна ныряла между туч, ее чаще всего не было видно. Было очень темно, холодно не по сезону; то начинал лить, то останавливался дождь. С моря по­рывами дул ветер, усиливался к ночи. Ветер гнал воду из Финского залива, течение Невы замедлилось, и всерь­ез ждали наводнения.

Вечером этого дня пожилой чиновник 12-го класса Николай Сергеевич Петров пошел в гости к старинному приятелю, фонарщику Сидоркину.

Чтобы прослужить всю жизнь и в 53 года остаться чиновником 12-го класса, нужно было быть еле грамот­ным, никаких особенных талантов не проявлять и к тому же не иметь никаких покровителей и «сильных» родст­венников. Из чего следует сделать вывод, что был Петров человеком совершенно заурядным и принадлежал к самым низам петербургского населения. Наверное, еще его родители озаботились дать сыну какое-никакое об­разование, на уровне хотя бы элементарной грамотно­сти, и «поклонились» от своих возможностей какому-то значительному лицу. Впрочем, кто были родители Пет­рова, мы не знаем, и все это — чистейшей воды домыс­лы (хотя, с большой степенью вероятности, примерно так и было). Во всяком случае, Петров прослужил всю жизнь в городском муниципалитете, и при том не сде­лал совершенно никакой карьеры.

О простонародном происхождении говорят и фами­лия Петров, и тесная дружба с фонарщиком — челове­ком вообще не из чиновного мира, рядовым городским мещанином. В те времена городские власти нанимали на каждые 20 фонарей по фонарщику, который должен был зажигать их вечером, тушить утром, поддерживать в рабочем состоянии. Наверное, Петров и Сидоркин происходили из одной среды и хорошо понимали друг друга.

В этот вечер Петров пришел в гости к Сидоркину — тот нанимал квартиру в Гавани; наверное, эту квартиру тоже давали ему городские власти. Скорее всего, он с самого начала хотел уговорить товарища переночевать у себя — сам Петров жил на Выборгской стороне, в собственном доме. Выборгская сторона ведь повыше, мелкие наводнения, когда вода поднимается меньше чем на сажень, ей не страшны.

Можно сделать множество предположений, почему товарищи не сразу отправились на Выборгскую сторо­ну: заговорились; заигрались в карты; выжидали, не стихнет ли ветер с Финского залива. Скажем откровен­но — мы не знаем всех этих причин; мы можем только предполагать, о чем думали друзья и почему они вышли так поздно.

Во всяком случае, ветер не стих, вода прибывала, волны глухо колотились в камни набережной, и товари­щи, от греха подальше, глухой ночью двинулись на Вы­боргскую. В котором часу, они и сами не знали, потому что наручных часов в то время не существовало. Позже Сидоркин покажет, что стояла вторая половина ночи — наверное, друзья определяли это по своему состоянию и по положению луны на небе.

Более точно определили время солдаты, несшие ка­раул в Адмиралтействе. Напомню, что тогда Адмирал­тейство еще не было чисто управленческим, чинов­ничьим учреждением. В огромном четырехугольнике, огражденном глухой высокой стеной, строили корабли, спускали их в Неву тут же, в пределах видимости из окон Зимнего дворца, напротив здания Двенадцати кол­легий и Меншиковского дворца.

Солдаты слышали дикие крики примерно в два часа пополуночи, но им и в голову не пришло сойти с карау­ла, выйти на площадь и посмотреть, в чем дело. Да и мало ли кого убивают или грабят в городе... Главное — служба. А может быть, у солдат были и другие сообра­жения ни в коем случае не выходить из-за стен.

Наутро полиция обнаружила труп Николая Сергееви­ча Петрова — почти у самых стен Адмиралтейства; при­мерно там, где сейчас стоит памятник Пржевальскому.

Что характерно, ночью полиция решительно ничего не слышала и до утра о происшедшем не узнала... при том, что крики раздавались в самом центре города, в нескольких сотнях шагов от Зимнего дворца.

Предположений здесь может быть два. Первое со­стоит в том, что такая уж она была эффективная, на­дежная, эта петербургская полиция. Второе предполо­жение построено на том, что полиция сознательно не совалась по ночам... по крайней мере, в некоторые мес­та города вполне определенно не совалась. Как мы уви­дим, не исключено, у полиции были на то веские осно­вания.

Во всяком случае, труп нашли утром. Николай Сер­геевич лежал лицом вниз, как будто вбитый в полужид­кую грязь. Все кости были переломаны, как будто его настигли и били дубинами. Когда труп грузили на теле­гу, он был «как тряпичный», по образному выражению документов того времени. На лице застыло выражение крайнего ужаса.

Кто этот мертвец, у кого был и от кого шел, устано­вить оказалось предельно просто. Труднее было полу­чить связные показания от Сидоркина, хотя он-то ос­тался живехонек. Михаила Сидоркина нашли на дороге за первой рогаткой, верстах в 10 от места происшест­вия. Судя по всему, он так и бежал, так и мчался сквозь ненастье, пока не свалился. Солдаты у «рогатки» под­няли неизвестного, влили спиртного, потребовали рас­сказать, «кто таков». Он отбивался, пока не понял, что перед ним солдаты, пытался что-то произнести, но ска­зать все равно ничего не мог — лишился языка. Петро­ва Сидоркин опознал, закрыл руками лицо и затрясся при виде трупа.

Сидоркин смог говорить только через два дня, но его показаний мы не знаем. Или полиция вообще не допрашивала Сидоркина (что совершенно невероятно), или материалы этих допросов не сохранились. Позже мы узнаем вероятную судьбу этих важнейших докумен­тов.

Итак, два дня важнейший свидетель ничего не мо­жет произнести, только трясется и не отпускает от се­бя людей, вцепляется в их одежду, волнуется, мычит, если его пытаются оставить одного в комнате. Если но­чью пытаются потушить или вынести из его комнаты свечу — впадает в настоящую истерику. Приглашенный врач советует не обижать, оставлять все время с ним солдата, свечу не гасить — пусть пройдет испуг. Совет оказался правильным, но и за эти двое «немых» суток полиция предпринимает очень любопытные шаги.

В те времена полицию Санкт-Петербурга возглавлял особый чин — обер-полицеймейстер. У обер-полицейместера был помощник — полицеймейстер.

Для каждой из 10 частей города вводилась долж­ность пристава, или участкового пристава. Части горо­да делились на кварталы, примерно по 50—80 домов, и в каждом квартале был квартальный надзиратель, а ему в помощь избирался населением на 3 года квартальный поручик.

Кто должен был заниматься смертью мелкого чи­новника, одного из мельчайших и незаметнейших жите­лей города? Конечно, квартальный и должен был вести следствие. В нашем же случае происходит вот что: уже утром 25 сентября квартальный зовет пристава. Не по­тому, что в силу каких-то причин не может сам рассле­довать дело; не в порядке доклада начальству, чтобы начальство «было в курсе». Квартальный попросту пе­редает начальству материалы дела — необъяснимо и неожиданно.