Читаем без скачивания Величие и проклятие Петербурга - Андрей Буровский

В другом варианте телесное сохранение тела покой­ного (бальзамирование) или куклы (восковой или брон­зовой фигуры) не столь невинно: это желание продлить какое-то подобие жизни умершего. Язычник мог делать нечто подобное, не видя ничего дурного в такой некро­филии, таков уж уровень языческого сознания. Языч­ник считает, что душа человека, или одна из его душ, вполне может оставаться в мумии или в этом изображе­нии.

Но христиане-то верят, что душа после смерти от­летает — вся и сразу. Если в изображении покойного или в его мумии продолжается жизнь — это никак не может идти от Бога. Бог душу в тело вложил, он же ее и забрал, когда кончилась телесная жизнь.

Опять же — я ничего не утверждаю, не делаю ника­ких выводов. Я лишь задаюсь вопросом: чего хотели приближенные Петра, когда хотели сохранить подобие жизни в его изображении? Какие же представления о Петре они имели и что связывали с Петром?

В Петербурге упорно говорили и говорят о встре­чах не с одним Петром, а, по крайней мере, еще с двумя императорами: с Николаем I, которого видят иногда в сильную метель на Дворцовой площади, и с Павлом I, который расхаживает в полнолуния по Инженерному замку. Но оба эти призрака совершенно безвредны! Со­хранилось даже свидетельство некого мещанина, не на­шедшего ничего умнее, как спросить у Николая I:

—  Вы ли это, Ваше царское величество?!

На что получил великолепный, истинно царский от­вет:

— Ты что, сам не видишь, дурак?!

Но призрак вовсе не покарал мещанина за недовер­чивость, тем более не стал бить его дубиной или топ­тать конем; рассердился за глупость и за отсутствие фантазии, и только.

Страшные черты вестника смерти, потустороннего убийцы, охотящегося на одиноких путников, молва при­писывает именно Петру и только Петру. Встреча с Ни­колаем I, кстати говоря, в конце XIX века считалась сча­стливым предзнаменованием: увидел императора Нико­лая, жди повышения по службе. Многим ли повезло — не могу знать, но несколько десятков свидетельств встреч с Николаем существуют. И никаких неприятных последствий!

Действительно ли призрак Петра I встречали Петр III и Павел I? Опять же ни за что не поручусь, но ведь и в этих встречах Петр выступает как вестник несчастий, которые должны обрушиться на царствующую династию, носитель всевозможных ужасов. И стоит ли удивляться, что оба императора болели после встречи с дедом и пра­дедом и оба были убиты заговорщиками? Там, где речь заходит о Петре, ничего другого не следует и ожидать.

Кстати, о памятниках... В Скандинавии рассказыва­ют о потусторонней жизни нескольких памятников, но далеко не все они, эти оживающие памятники, опасны. Свойства памятников тесно связаны с характером того, кому они поставлены, и если швед побеседует с памят­ником Карлу IX, это совсем даже неплохо. Последний раз такая беседа состоялась, по слухам, всего лет пят­надцать назад, в 1986 году, но сообщил о ней человек, тогда бывший студентом. По собственному признанию, тогда он не просыхал третью неделю, и сообщение приходится признать малодостоверным. Рассказывал мне об этой истории швед, с которым мы пили часа три в ресторане «Детинец» в Новгородском кремле. Опять же — трудно принимать всерьез.

Но если есть в этой истории слово правды и если действительно студент с памятником посидели на кам­нях возле залива и покурили одну трубку — парню это совершенно не повредило. А если все это неправда — то все равно про памятник Карлу IX рассказывают вовсе не как о бесе, способном причинять кому-то вред.

А вот про памятник Густаву-Адольфу рассказывают такое, что не всегда и повернется язык рассказывать к ночи. Приписывается, например, ему наклонность к лю­доедству... И как будто имелись и свидетельства тому, хотя и давние, XVIII века.

Так что и тут Медный всадник встраивается в до­вольно мрачную закономерность, оказывается в компа­нии столь же опасной, сколь и неприятной.

То есть, говоря попросту, в народном сознании Петр не только при жизни был Антихристом. И после смерти он стал бесом, также опасным для еще живых православных людей. Только теперь, к счастью, у него нет таких масштабных возможностей творить зло, как при жизни.

Получается совершенно удивительная вещь! Ка­кие бы функции ни выполнял Петербург, какие бы роли он ни играл: роль столицы, порта, промышленного центра, центра европеизации остальной России, он иг­рает еще одну роль, выполняет еще одну совершенно удивительную функцию. Это своего рода колоссальная гробница для его создателя, Петра I.

Город, невероятным образом построенный там, где строить его было совершенно не нужно. Город, само существование которого вызывает изумление, город — вызов стихиям, естественному течению событий и нор­мальному порядку вещей. Этот город оказывается при­мерно тем же, чем была Долина Царей или Город Мерт­вых для древних египтян. Разница в том, что Город Мертвых существовал отдельно от города живых; в нем находили последнее упокоение не только фараоны, но и множество их приближенных и слуг, вплоть до самых что ни на есть простолюдинов, случайно оказавшихся работниками в доме или в поместье фараона или его приближенных..

А Санкт-Петербург — это самый что ни на есть жи­вой город; город, который живет и развивается. Не го­воря ни о чем другом, Санкт-Петербург все меньше по­ходит на военно-феодальный «парадиз», которым хотел видеть его Петр. Но одновременно Петербург — это усыпальница, колоссальная гробница одного человека.

По представлениям египтян, да и других народов Древнего Востока, фараон и должен жить в своей гробнице — жить не в переносном смысле слова, не на правах литературной или культурной метафоры, а в са­мом буквальном, непосредственном смысле слова. При­мерно так, как живет Петр в Петербурге. В конце кон­цов, в египетских источниках есть упоминания боев, которые вели жрецы, охранявшие Город Мертвых — натуральных боев с применением оружия, с ранеными и убитыми. В среде современных ученых полагается считать, что врагами жрецов были грабители, проникавшие в Город Мертвых, чтобы ограбить усыпальницы фараонов и их вельмож.

Но как раз Петр I, который то охаживает встречных дубиной, то обрушивается на зазевавшихся многотон­ной массой бронзового коня, позволяет дать и другую трактовку этим очень давним событиям.

Петр же продолжает жить в своей гробнице-Петер­бурге и по сей день. Если какому-то материалисту по­кажется неприемлемым мое утверждение — что он жи­вет там как некое материальное существо, то пусть бу­дет так он живет в Петербурге в массовом сознании, или скорее уж тогда — в массовом подсознании русских людей.

Глава 4

ЖИЗНЬ В ГОРОДЕ-ПАМЯТНИКЕ

Вздрагивает огонек лампадки,

В полутемной детской тихо, жутко,

В кружевной и розовой кроватке

Притаилась робкая малютка.

Что там? Будто кашель домового?

Там живет он, маленький и лысый...

Горе! Из-под шкапа платяного

Медленно выходит злая крыса.

«Мама! Мама!», но у мамы гости,

В кухне хохот няни Василисы.

И горят от радости и злости

Словно уголечки, глазки крысы.

       Н.С. Гумилев

Медный всадник — далеко не единственный па­мятник, одушевляемый городской молвой. В стихотво­рении В. Нарбута «Аничков мост» содержится пророче­ство и о грядущей скачке Клодтовых коней:

Не тот ли снова властно сдержитНесокрушимый этот вал,Кто сам стремится, длань простерши,Кто даже бурю усмирял?И не пред ним ли, цепенея,Опять взлетевши на дыбы,Застынут, как пред оком змея,Крутые конские горбы?

Среди сотрудников Зоологического музея в 1960-е годы ходил любопытный слух — что чучела в музее, случается, двигаются сами собой. Говорили об этом с усмешкой, далеко слух не шел. Но сам по себе слушок был, об этом я знаю от сотрудников музея.

Рассказывают и о странных самостоятельных дви­жениях статуй в Летнем саду. Вроде бы никакой опас­ности... Так, поменяла статуя руку или оперлась на другую ногу. Иногда в тумане бывают заметны эти дви­жения, особенно поздним вечером. Все это опять же на уровне даже не городской легенды, а так — невнятного слуха, ни к чему не обязывающей болтовни. Но мне до­водилось общаться с дамой, которая при первых же су­мерках спешила из Летнего сада. На всякий случай.

Есть устойчивое поверье, что памятник Петру I на­против Михайловского замка в летние ночи начинает шевелиться: немного меняет позу, озирается вокруг. Слух? Или правда в сумерках белых ночей «что-то та­кое происходит»?