Читаем без скачивания Словенская новелла XX века в переводах Майи Рыжовой - Иван Цанкар

— Отец, конь уже ждет! — Фице теребил отца, который с достоинством отвечал на поклоны знакомых. Не обратив никакого внимания на слова Фице, он язвительно процедил:

— Вон сидят Орешковы; мяса купить у них денег нет, а в цирк пожаловали. — Он взглянул на часы и недовольно проворчал, что представление запаздывает, будто присутствие столь важного лица, как он, делало всякую задержку недопустимой. На эстраде все еще тихонько басили трубы, но оживленная беготня служителей возвещала, что представление вот-вот начнется. Перед занавесом появился хозяин цирка. Мальчики сразу же его узнали. Сейчас он не мог не вызвать их восхищения. Во фраке и цилиндре он казался еще выше и представительнее; они почувствовали, что только директор мог обвести арену таким невозмутимым взглядом. Он медленно снял с правой руки перчатку, служитель из-за портьеры протянул ему бич. Музыка на миг умолкла. Все взгляды тотчас устремились к занавесу. Директор ловко выскочил на середину арены и, слегка поклонившись, щелкнул бичом. Служители мгновенно выстроились в ряд, оркестр грянул марш. Бархатный занавес раздвинулся, на арену вылетел стройный белый жеребец с черной отметиной на лбу. На коне сидела гибкая наездница, которая тут же с легким возгласом поднялась на ноги и, покачиваясь на лоснящейся спине лошади, приветливо улыбалась публике. Конь мчался по кругу, директор поворачивался, следя за ним взглядом и подгоняя, когда нужно, щелканием бича. Нагнувшись к арене, девушка на всем скаку встала на одну ногу и, раскинув руки, удерживалась в этом положении. Она показалась Дизме удивительно красивой: стройные лодыжки, напряженные мышцы бедер, порхающая белая юбочка — наездница была похожа на изящного мотылька. У мальчика замирало сердце, он судорожно сжимал лежащие на коленях руки. Вдруг девушка тихонько соскользнула на землю и, перебежав арену, хотела снова вскочить на идущего галопом коня. Директор щелкнул бичом, конь ускорил бег. Девушка вдруг оступилась и приглушенно вскрикнула. Дизме показалось, что на глазах у нее сверкнули слезы, а лицо исказилось от боли. Перебежав на другую сторону арены, она поджидала там стремительно скачущего коня. Резко просвистел бич, девушка звонко крикнула, разбежалась еще раз, почти повисла над ареной, мгновенье — и вот она уже стоит на широкой лошадиной спине. Ее приветствовали восторженные аплодисменты. Медья тоже хлопал в ладоши, улыбаясь и подмигивая мальчикам. Конь промчался мимо них за кулисы. Юная наездница, соскочив с коня, еще раза два выбегала на арену. На земле она показалась Дизме такой маленькой, что ей впору было бы еще играть с ними во дворе.

Надвинув цилиндр глубоко на лоб, Медья восхищался представлением:

— Вот это искусство!

— Что, отец?

— Девушка на лошади.

Не успел он докончить, как на арену вынесли огромный ковер. Пока служители расстилали его, вперед вышел толстый человечек в круглой зеленой шляпе. Сначала никто не мог понять, что он собирается делать. Он взмахнул рукой, словно хотел кого-то поймать. Дизма и Фице облокотились на перила. Высоко, под самым куполом цирка, вдруг зазвучала песня жаворонка. Зрители отчетливо слышали, как он опускается из заоблачных высот все ниже и ниже.

— Подражает птицам! — воскликнули все трое в один голос.

Невидимый жаворонок слетел человеку на ладонь и снова исчез в «заоблачных высях». Хлопая в ладоши, мальчики сами над собой посмеивались:

— А я думал, у него настоящая птица!

Чирикали невидимые воробьи, кричали совы, всполошилась целая стая куропаток, затем сладко запела канарейка. Восторженный гул пронесся по рядам зрителей, когда артист принялся ловить незримых цыплят, разбегавшихся от него во все стороны.

— Чем только люди ни зарабатывают на хлеб! — рассуждал Медья, чувствуя, что не может объяснить любопытным ребятам удивительное искусство человека, воспроизводящего птичьи голоса.

Мрачно затрубил на эстраде рог, и на арену вышла пара молодых индейцев. Юноша прислонился к деревянной стене, девушка взяла остро наточенные ножи и принялась с размаху кидать их туда, где стоял индеец. Один за другим вонзались ножи в мягкое дерево, и вскоре голова пария была окружена острыми лезвиями. Медья отвернулся:

— Черт возьми, не могу смотреть!

Но мальчики не могли оторвать глаз от страшного зрелища.

— Отец, ну взгляни же! — громко кричал Фице. Индеец стоял у стены, расставив ноги и раскинув руки. Ножи вплотную окаймляли все его тело, так что казалось, будто он пригвожден к стене.

— Прямо дрожь пробирает, — бормотал отец.

Индейцы раскланялись и ушли. На арену с пронзительным криком выбежали клоуны. Мальчики вскочили со своих мест и громко рассмеялись, увидев пестро одетых шутов, которые кувыркались, давали друг другу пощечины, ходили на голове, а затем принялись что-то живо обсуждать. Мальчики не поняли, о чем идет речь. Отец пояснил:

— Они поспорили, сможет ли этот клоун-толстяк пронести до дверей на носу корзину яиц.

Служитель поставил на арену корзину с яйцами, и спорщики унялись. Долговязый клоун взял одно яйцо, попробовал, не поддельное ли. По руке у него растекся желток. Уверившись еще раз, что яйца настоящие, он передал корзину толстому клоуну, который водрузил ее на шест, а шест поставил себе на нос. Первое время он удачно балансировал, постепенно приближаясь к ложе, в которой сидело семейство Медьевых. Перед самой ложей он вдруг споткнулся, шест накренился, из корзинки посыпались яйца. Зрители вскрикнули. Медья испуганно отскочил назад, в расположенные выше ряды. Но яйца оказались ненастоящими и были привязаны к корзинке. Все произошло так быстро, что зрители громко захохотали, а Медья, красный как рак, вернулся в свою ложу. Толстый клоун раскланивался перед ним, извиняясь, отчего Медья почувствовал себя еще более неловко. Усмехаясь, Фице нагнулся к Дизме:

— Если б мы ему такое устроили, что бы тут было…

Кувыркаясь, клоуны удалились с арены, а вместо них снова появился директор — был его номер. Выбежало десять прекрасных лошадей, которые тут же выстроились по росту. Оркестр играл величественный марш, благородные животные расходились в разные стороны, опускались на колени, танцевали, а под конец взобрались друг на друга, так что на арене выросла живая черная пирамида.

Клоун объявил антракт.

— Почтеннейшая публика приглашается в цирковой зверинец!

Медья с любопытством осматривал конюшню и расхваливал прекрасных животных. Оглядываясь по сторонам, Дизма вдруг заметил среди рабочих только что выступавшего индейца и счел такое превращение невероятно унизительным для артиста. По зверинцу прогуливались цирковые дамы, они были сильно накрашены — среди городских барынь Дизме ничего подобного еще не приходилось видеть. Он потихоньку наблюдал за отцом, который то и дело засматривался на этих дам, — мальчики напрасно тормошили его, спрашивая, какие звери сидят в той или иной клетке. Дизма чувствовал, что для отца цирк тоже представляет собой таинственный мир, где живут люди, не признающие никаких условностей и предрассудков, к которым сам он привык. Отца привлекали дамы, ведущие себя совершенно свободно, потому что им была чужда замкнутость домашнего очага, и жили они только своим высоким искусством.

Звонок позвал зрителей на свои места. Чтобы еще больше заинтересовать публику, директор изменил порядок номеров. На арену вышли слоны и с ними девушка в одеянии магараджи. Огромные, могучие животные повиновались ей как послушные дети: они все время покорно смотрели на нее своими маленькими глазками и шевелили ушами. По ее команде слоны послушно кружились, садились на землю, ходили друг за другом, ступая передними ногами на бортик арены, раскачивались и танцевали. Лишь изредка кто-нибудь из них забывал, что надо делать, и неуклюже поворачивался не в ту сторону. Даже детвора остро чувствовала, какая страшная сила укрощена в этих огромных существах. Зрители вяло аплодировали, безмолвно глядя на арену, словно им было не по себе при виде этих серых, бессловесных меланхоликов.

После слонов опять выбежали клоуны; они острили и паясничали, пока на низенькой эстраде посреди арены служители расставляли игрушечную мебель — кроватку, столик, стулики. Дизма и Фице смотрели, боясь пошевелиться. Маленькая дрессированная обезьянка сняла пальто, села за стол и, заказав стаканчик ликера, выпила его залпом. Затем закурила сигарету. Затягиваясь, она страдальчески моргала глазами. Бросив окурок, обезьянка села на велосипед и принялась кататься по арене. Громкий хохот смущал бедное животное. Она забыла, что должна была сесть на стул у постели и разуться. Хозяин безжалостно дернул ее за ухо. Она не сразу поняла, чего от нее хотят, но наконец разулась и стала раздеваться — сняла чулочки, курточку и штанишки. Беспомощно постояв у кровати в одной рубашонке, обезьянка нажала на кнопку, и на тумбочке загорелась лампочка. Открыв дверцу тумбочки, она вытащила оттуда беленький ночной горшочек. Дети задыхались от смеха. Когда она села на горшок, Дизма и Фице запрыгали от восторга. Наконец она залезла под одеяло и погасила свет. Зрители аплодировали, не жалея ладоней. А у маленькой обезьянки грустно блестели глаза. Она печально раскланивалась, приученная благодарить за аплодисменты, хотя сама, вероятно, и не сознавала, какой бурный успех она имела. Когда зрители успокоились, Медья сказал, сам не зная зачем: