Читаем без скачивания Словенская новелла XX века в переводах Майи Рыжовой - Иван Цанкар

На следующее утро он долго сидел на постели, удивленно оглядываясь по сторонам. То, что так живо виделось ему вечером, теперь было чем-то далеким и ненастоящим. Лишь одно он знал твердо и определенно: Эли взаправду живет на свете. Он стал сомневаться, удастся ли ему уговорить отца взять Эли к ним в дом на воспитание. От этих мыслей у него защемило сердце.

У реки он увидел Пика. С тех пор, как приехал цирк, Пик приходил сюда редко. Дети верили, что он знает все цирковые тайны, и Дизме именно сегодня хотелось у него кое-что выведать.

— Ну, видел наших кикимор? — презрительно спросил он Дизму. — Так вертеться любой сумеет.

Дизма покраснел и смолчал, а Фице и в голову не пришло за них заступиться. Он только повторил слова отца:

— Да им еще в детстве переламывают кости.

Пик нарочито громко рассмеялся:

— Твой отец — дурак!

Оба мальчика обиженно на него взглянули, а Пик был доволен, что по-своему отомстил Медье, который давно уже запретил ему переступать порог своего дома. Через некоторое время Дизма глухо спросил:

— А ваши еще не ушли?

Пик замотал головой:

— Ушли рано утром. Сегодня будут выступать только старшие — так мне Эли сказала, она останется вечером дома.

Дизма разволновался, услышав, что Пик запросто разговаривает с Эли. В действительности парнишка, видимо, узнал это от матери, но был не прочь похвастаться:

— Когда захочу, тогда с ней и разговариваю, да не больно охота: слишком она глупая.

Дизма вспыхнул:

— А ну, заткнись! Ведь я ее…

Он отвернулся, не договорив. Пик дико захохотал.

— Вот погоди, я скажу этой твоей кувыркалке Шпиридоновой, что ты в нее втрескался!

Дизме было стыдно, что он выболтал свою тайну. Ну ничего, он сильнее Пика — тот не посмеет, будет молчать.

— Попробуй, скажи только слово! — пригрозил он. Пик прыгал перед ним, хихикая:

— Пошли со мной, там ты ее увидишь. Я по утрам ношу воду в цирк.

Дизма сразу согласился. Желание увидеть Эли было сильнее, чем страх перед отцом. Только у Фице не хватило смелости уйти со двора.

По дороге Пик рассказывал Дизме удивительные вещи. Он был младше, но, пользуясь своей свободой, знал о жизни куда больше, чем Дизма.

— Вчера вечером, — говорил он, — перед самым их приходом я спрятался под кроватью. Подсмотрел, как они раздевались. Я еще никогда не видел женщин почти без одежды.

У Дизмы громко колотилось сердце. Он живет так близко от Эли, их дома имеют даже общую стену, а увидеть ее он не может. Фрголинову Пику всегда везет. Он видит ее каждый день вблизи. От волнения у Дизмы путались мысли.

Пик прошмыгнул в конюшню, где его уже хорошо знали, схватил ведро, и мальчики пошли за водой. Работник молча указал им, какую лошадь нужно напоить. Вчерашние парадно разодетые служители сегодня были обычными работниками. Некоторые, засучив рукава, чистили до блеска лошадей, другие подметали конюшню, курили, растрясали подстилку. С арены доносились голоса — мужские и женские. Дизма все время вытягивал шею, надеясь увидеть Эли. Он стал потихоньку расспрашивать Пика. Но тот отрезал:

— Не мое это дело. Если надо, сам туда загляни.

Дизма поставил ведро на место, а Пик тем временем подобрал брошенный окурок и, остановившись среди татуированных рабочих, прикурил у них совсем как взрослый. Робко потоптавшись перед занавесом, Дизма наконец набрался храбрости и слегка раздвинул тяжелый бархат. И арена выглядела сегодня совершенно по-иному. Артисты были в обычной одежде, одни репетировали, другие просто о чем-то разговаривали. На бортике арены сидела Эли. На ней было розовое платье. Небрежно закинув ногу на ногу и подперев голову рукою, она смотрела вверх, на трапеции, где ее сестры, громко переговариваясь, разучивали новые упражнения.

У Дизмы сдавило грудь, перехватило дыхание. Он боялся, что девочка встанет и уйдет. Ах, если бы она на него оглянулась! И сегодня у нее были грустные глаза. Дизма забыл о прелести ее лица и рук, так поразившей его в первый день, сейчас он был зачарован только глазами. Он не заметил, как за спиной у него остановился работник, которому нужно было пройти на арену. Незнакомый голос вернул его с неба на землю, кто-то закатил ему такой подзатыльник, что он упал на солому, едва не угодив под копыта лошади. Боль обожгла его, в ушах звенело. Чувствуя себя глубоко оскорбленным, он готов был наброситься на широкоплечего работника и задушить его. Придя немного в себя, он сразу же подумал об Эли: вот, оказывается, с какими людьми ей приходится жить. Он молча поднялся, пытаясь сдержать слезы и скрыть свой позор. Если бы такое случилось дома, он отомстил бы обидчику. Но здесь он чувствовал себя настолько беспомощным, что готов был отдать все на свете, лишь бы так же, как Фрголинов Пик, невозмутимо стоять в компании этих рабочих, засунув руки в карманы или покуривая сигарету. Подавленный своим бессилием, он подошел к Пику и робко позвал его домой. В душе мальчика созревало новое решение. Он хорошо запомнил слова Пика о том, что Эли останется вечером дома одна. Но Пик не стал его слушать, он чувствовал себя среди рабочих как рыба в воде. Возвращаясь с арены, через конюшню прошли сестры, Эли была последней. Она остановилась возле черного пони и улыбнулась ему. Заметив ее, Дизма оцепенел. Приблизившись к кормушке, она погладила маленькую лошадку между ушей. Как ласково светились при этом ее глаза! Дизме очень хотелось подойти и вместе с ней погладить пони, но он не смел пошевельнуться. Он стоял как пригвожденный, чувствуя себя бесконечно счастливым. Эли оглянулась вслед уходящим сестрам и поспешила за ними. В проходе стоял работник, он и не подумал уступить ей дорогу. С болью в душе Дизма видел, что она сама должна была посторониться и обойти его. Никто не обращал на нее внимания, никто не замечал, что она так красива, как статуи святых великомучениц в церкви.

Когда Дизма стал приставать к Пику с вопросом: «Почему ты с ней не заговорил?», — тот пренебрежительно махнул рукой. В эту минуту Дизме показалось, будто между ним и Эли установилась какая-то внутренняя связь и стоит им теперь перемолвиться хоть словечком, как они сразу бросятся друг к другу.

За обедом у Дизмы горела голова, на ум приходили несуразные вещи. Он почти не слышал, о чем разговаривали отец и Фице. Есть ему не хотелось, все казалось сухим, куски застревали в горле. Взглянув на него пристально разок-другой, отец заметил его состояние.

— Почему ты не ешь?

— Не хочется.

Отложив ложку, он приготовился к нелегкому разговору. Чем дольше он раздумывал, как бы лучше изложить свою просьбу отцу, тем больше у него путались мысли. Жар в голове усиливался, перед глазами плыл туман. Отец уже пообедал и теперь сидел, поглядывая в окно. Дизма понимал, что наступила решающая минута. Без всякой связи с тем, о чем только что шел разговор, он выпалил:

— Отец, а что, если нам взять к себе в дом ту девочку из цирка — согласилась бы она?

Фице уставился на него с изумлением, его наивные глазенки радостно заблестели. Обернувшись к сыну, Медья нахмурил брови и, не сказав ни слова, встал из-за стола. В крайнем смущении Дизма выскочил на крыльцо и, выбежав на двор, забился в самый темный угол дровяного сарая. Громкий стук сердца отдавался в висках. Между ним и отцом зияла пропасть, и от этого тягостного сознания он застонал и залился горькими слезами. Долго оплакивал он свое одиночество, несбывшуюся мечту об Эли, без которой мир казался ему теперь пустым и унылым. Он думал, что не сможет больше ни с кем ни играть, ни разговаривать — без Эли все на свете было ненастоящим, лишенным смысла. Он слышал, что его зовут, но не тронулся с места. Почувствовав, что и в печали есть своя сладость, он упивался ею. Из-за поленницы вылезла большая крыса и некоторое время подозрительно его разглядывала. Но он не шевельнулся, и крыса беззаботно принялась обнюхивать земляной пол сарая. Проходил час за часом, Дизма крепко зажмуривал глаза и весь трепетал, когда в темноте перед ним возникала Эли. Новая надежда вызвала на губах его улыбку, дерзкая мысль казалась ему сейчас легко осуществимой. Он ждал вечера и обдумывал свой замысел. Когда на дворе все затихло, он прошмыгнул к реке и дальше, через соседний дом, на дорогу. Осторожно заглянул он в окно к Фрголиновым. Девушки еще не ушли. Дизма спрятался в чужих сенях, чтобы, не дай бог, его кто-нибудь здесь не заметил. Он видел, как возвращался домой отец. Медья шагал, высоко подняв голову, цилиндр был надвинут глубоко на глаза. Вскоре дверь Фрголиновых распахнулась, и все три сестры вышли на улицу. «Ужинать идут», — подумал Дизма. Когда они, миновав старинное распятие, исчезли за поворотом, мальчик потихоньку выскользнул из своего убежища и, осторожно приоткрыв дверь, прошмыгнул к Фрголиновым в сени. Но комната девушек была заперта. Вернувшись на улицу, он подкрался к окну, которое на его счастье было неплотно закрыто. Одним прыжком Дизма очутился в комнате.