Читаем без скачивания Словенская новелла XX века в переводах Майи Рыжовой - Иван Цанкар
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
— Ну, а теперь посмотрите на людей!
За ним сидела дама из предместья, она смеялась до слез и не переставая восклицала:
— Ой, не могу! Ой, лопну!
Служители вынесли на арену деревянный щит с крупной, четкой надписью: «Шпиридоновы, летающие ангелы, всемирно известный аттракцион». Размотав длинную веревочную лестницу, они отстегнули две высоко висевшие трапеции, на которых поблескивали металлические перекладины. Установилась тишина, какая бывает перед началом особенно интересного представления. Убрав щит с надписью, служители придерживали занавес. В последнюю минуту один из них выскочил на арену и расправил ковер. Дизма увидел, что к арене подтащили большую сетку, которая была еще свернута.
— Опасная штука, — заметил Медья.
А на арене уже стояли три сестры в небесно-голубых трико с серебряными звездами на груди. Они были очень похожи друг на друга, отличаясь только ростом — старшая была на голову выше средней, а средняя на столько же выше младшей. Этой младшей оказалась она. Вспыхнув, Дизма крепко прижался к своему стулу, сердце его громко стучало. Он смотрел на девочку, не спуская глаз. Старшие сестры уже поднимались вверх, а она стояла под лестницей, с улыбкой поглядывая на них. Густые волосы ее были туго стянуты на затылке. Вот она быстро, как белка, стала взбираться по лестнице, слегка обрисовались маленькие груди. Она казалась Дизме такой легкой и нежной, будто тело ее было воздушным и вся она была воплощением чистой красоты. Лампы погасли, только яркий луч прожектора освещал сестер. На груди у них сверкали серебряные звезды. Девушки все время были в движении. Дизма вцепился в стул, руки его дрожали. Там, наверху, сильно раскачавшись, сестры вращались, как живое колесо. Затем в воздухе повисла цепочка тел, младшая была самой нижней. Временами оттуда доносились легкие возгласы. И снова живая цепочка взвилась вверх, и все три сестры уже стояли на трапеции. Люди молча смотрели, что происходит там, в вышине. Неожиданно громко грянула музыка и сразу смолкла. Подбежавшие служители натянули над ареной сетку. В цирке воцарилась гробовая тишина. Старшая сестра раскачала среднюю, та пролетела по воздуху и ухватилась за противоположную трапецию. Все трое внимательно следили друг за другом. Средняя сестра протянула с дальней трапеции руки, старшая подняла младшую себе на плечо и крепко обхватила ее запястья. Дизма услышал тихое восклицание: «Эли!» Люди стали подниматься со своих мест. В этот миг старшая гимнастка раскачалась вместе с младшей, руки разжались, и Эли по воздуху скользнула к средней сестре, которая, качаясь на своей трапеции, подхватила ее на лету. Кто-то стал было аплодировать, но на него зашикали. Высоко под куполом старшие сестры вертелись на трапециях, как два живых колеса, а младшая плавала по воздуху от одной к другой. Временами только раздавалось, как шелест: «Эли!» Неожиданно цепь сомкнулась. Эли соединила обеих сестер, еще миг — и все трое уже стояли на одной трапеции, кланяясь публике.
Вспыхнули лампы, музыка заиграла веселый марш, зрители неистовствовали. Медья хлопал в ладоши. А Дизма сидел на своем стуле, дрожа всем телом, и не мог вымолвить ни слова, так у него пересохло в горле. Его горящие глаза были устремлены на Эли, которая первой спустилась на землю и убежала с арены. Когда она была близко от ложи, Дизма успел заметить, что выражение ее лица изменилось и глаза снова печальны. Аплодисменты без конца вызывали акробаток на арену, и всякий раз девочка заученно улыбалась. Дизма слышал, как отец объяснял Фице:
— Таким еще в детстве переламывают кости.
Ощущая озноб во всем теле, Дизма замер от какого-то сладостно-щемящего чувства. Теперь он знал ее имя. Губы его беззвучно шевелились: «Эли, Эли!»
Служители начали устанавливать железную клетку — ограду, чтобы выпустить на арену диких зверей. Вдруг перед ложами показалась Эли. Одетая в широкий плащ, она предлагала зрителям купить фотографии трех сестер Шпиридоновых, летающих ангелов. Медья купил у нее фотографию. Дизма жадно ловил взгляд Эли, но девочка к нему не обернулась; кротко поблагодарив, она проскользнула дальше между рядами. Отец вынужден был дернуть мальчика за руку, так он засмотрелся на Эли. На снимке лица ее не было видно — она была сфотографирована высоко на трапеции. Но Дизма все равно крепко прижал карточку к сердцу.
Ни дрессированные тигры, ни львы его больше не занимали, он мечтал еще раз увидеть ее. Она показалась всего на миг, когда старый лев скакал через обруч. Одета девочка была так же, как утром; не взглянув на арену, она тут же равнодушно отвернулась и исчезла. Дизма не успел даже разглядеть ее лица.
По дороге домой Медья расхваливал цирк. Когда они свернули в темные улочки, мальчики повисли на отце с двух сторон. Дизма забыл обо всем на свете, сегодня он хранил в сердце великую тайну. Он дрожал, не зная отчего — то ли от холода, то ли от звучавшего в ушах возгласа «Эли!» Он спросил отца, что ему больше всего понравилось. Медья восхищался лошадьми и смеялся над шутками клоунов, которые запомнил. Дизма сказал с обидой:
— А мне больше всего понравились летающие ангелы.
Если бы отец был повнимательнее, он почувствовал бы, что у мальчика дрожит голос. Но он повторил то же самое:
— Таким еще в детстве переламывают кости.
Дизма с любопытством расспрашивал, как это делается. Отец объяснял тоном знатока:
— Директор знает своих людей и заранее решает, чему будет их учить. Детям размягчают кости, а потом заставляют тренироваться всю жизнь.
Дизма задумался над этим, но для него Эли и с переломанными костями все равно была взаправдашним ангелом, какого он раньше мог вообразить только на небесах. Чтобы еще поговорить о ней, Дизма спросил отца про жизнь цирковых артистов. Медья делал вид, будто знает все на свете, и каждое его слово дети воспринимали как непререкаемую истину.
— Плохая у них жизнь, — рассказывал он сыновьям, — директор платит им мало, верно, думает, что и людям, и животным полезно жить впроголодь. Все утро и весь день они готовятся к вечернему представлению, потом выступят — и спать. Пока кто-нибудь не разобьется.
Дизма содрогнулся, слова застревали у него в горле:
— Отец, а много их разбивается?
Медья и не подозревал, как волнуется сын.
— Много, почти все.
Дизма еле сдерживался, чтобы не разреветься, на глазах у него сами собой навертывались слезы. С тоскою думал он об Эли. А если она и вправду разобьется?.. Нет, этого не случится! Всем сердцем почувствовал он вдруг, почему у нее такие печальные глаза, отчего они устремляются к солнцу и ни на кого не смотрят. Эли страдает, Эли каждый день терпит тяжкие муки — что ни вечер, смотрит в лицо смерти. Ему очень захотелось рассказать ей, как он ее жалеет. Он готов для нее на все, чего бы она ни пожелала. Какая была бы радость, если бы она вдруг появилась у них в доме!
Когда мальчики легли спать и Дизма свернулся клубком под одеялом, воображение его сразу же принялось рисовать картины небывалого счастья. Отец мог бы взять Эли в их семью на воспитание, еды бы хватило на всех. Для нее подошла бы маленькая комнатка внизу. Проснется Дизма утром — а она уже сидит на крыльце. Кухарка приносит завтрак. Они вместе едят, весело поддразнивают друг друга, смеются. А потом играют во дворе. Больше не было бы шумных, диких игр, которые так ненавидит отец. Они примостились бы с Эли где-нибудь в уголке и говорили бы до самого вечера. А после ужина сидели бы на крыльце обнявшись, шептались и смотрели на небо, на яркие звезды над кудрявым орехом. Дизма держал бы в своей руке ее нежную белую руку. Эли перестала бы грустить, все бы время весело смеялась.
Лежа в темноте, Дизма так размечтался, что не видел уже грани между желаемым и действительным. Он твердил себе, что стоит только сильно захотеть, очень сильно — и все исполнится. Ему так живо рисовались картины их счастливой жизни, что он временами разжимал пальцы, чтобы дотронуться до ее руки. Но постепенно зримый образ Эли начал тускнеть. Дизма еще чувствовал ее присутствие, но уже не видел выражения лица, не знал, улыбается она или печальна, не мог представить себе ее волосы, одежду. Плотно зажмурив глаза, он шепотом восклицал: «Эли, Эли!» Но в эту минуту сон затуманил его сознание.
На следующее утро он долго сидел на постели, удивленно оглядываясь по сторонам. То, что так живо виделось ему вечером, теперь было чем-то далеким и ненастоящим. Лишь одно он знал твердо и определенно: Эли взаправду живет на свете. Он стал сомневаться, удастся ли ему уговорить отца взять Эли к ним в дом на воспитание. От этих мыслей у него защемило сердце.
У реки он увидел Пика. С тех пор, как приехал цирк, Пик приходил сюда редко. Дети верили, что он знает все цирковые тайны, и Дизме именно сегодня хотелось у него кое-что выведать.
— Ну, видел наших кикимор? — презрительно спросил он Дизму. — Так вертеться любой сумеет.