Читаем без скачивания Заблудившийся во сне - Владимир Михайлов

Но на этот раз я почему-то не узнавал их.

В поле моего зрения не оказалось ни тумбочки, ни легких больничных стульев из какого-то прочного пластика, ни приборного шкафа, на чьих шкалах я мог бы сейчас увидеть, как оценивается мое состояние бесстрастными наблюдателями и анализаторами. Недоставало также обеих капельниц, которым полагалось медленно ронять жидкость сквозь воткнутые в мое тело иглы. Отсутствовали многочисленные датчики, которые я привык ощущать на теле, а больше всего — на голове. Да и вообще… Каким-то непривычным был свет. И опирался я всем телом не на знакомую койку — механизированную, автоматизированную, компьютеризированную и так далее. Не на нее.

Я был не в Институте? Не в той палате, в которой освободился от тяжести тела, откуда направился в мгновенный перелет в Пространство Сна? В таком случае, мне следовало оказаться дома; возможно, в моей памяти что-то перепуталось за время блуждания в ПС, и я теперь уже не очень хорошо помнил, откуда именно уходил в Пространство Сна. Так порой случается; тогда воспоминания возвращаются несколько позже, однако в любом случае противовесом клинике могло явиться только мое собственное жилье, третьего не было дано. В полном соответствии с формальной логикой, какую преподавали, а может, и сейчас преподают в школе.

Нет, то не была моя обитель, и почивал я не на своем диване, на котором давно уже знал каждую неровность, вылежанную моим телом за немалые годы, — а на каком-то ложе солдатского типа, склепанном из железных полос, на комковатом матрасе, под тонким и грубым одеялом, от каких давно успел отвыкнуть. А помимо этой койки, в небольшой комнатке не было ничего из других вещей, с которыми я мог бы поздороваться, как со старыми знакомыми. Два простых стула, стол, и на нем что-то, отсюда не вполне различимое: то ли кейс, то ли какая-то электроника, но не нашего уровня. Окно; оно было совершенно черным — может быть, на дворе стояла глухая ночь, но возможен был и другой вариант: окно (которого в Институте быть не могло, а тут было, но ничуть не похожее ни на одно из окон моей квартиры) загородили ставнями или завесили каким-то непроницаемым для солнца материалом, как если бы шла война и требовалась светомаскировка. Свет в помещении исходил из плафона, прикрепленного к потолку. Не нашлось ни единого предмета, который намекал бы на уют, на то, что комната эта предназначена для жизни. Ни одной вещицы, о которой я мог бы сказать, что прежде сталкивался с нею в жизни. Я знал, что никогда раньше не бывал здесь. Почему коллеги решили перенести мою спавшую плоть в столь неприглядную каморку? Ради безопасности?

Это казалось по меньшей мере нелепым. Впрочем, я еще не усматривал в этом никакой прямой опасности для себя.

Кроме меня, в помещении не было никого живого. Хотя по таким стенкам вполне бы могли бегать и тараканы, а в углах под потолком — таиться пауки. Но на той стене, в которой была единственная дверь, под самым потолком я углядел знакомое устройство: портативную следящую телекамеру. За мной наблюдали, или, во всяком случае, имели возможность наблюдать.

Самое время было — вставать на свои ноги.

Но это оказалось не так легко, как представлялось мне по памяти.

Пока я шевелился под одеялом и лишь слегка поворачивал голову, мне казалось, что я обладаю свободой движений, хотя бы в этих четырех стенах. Но когда я предпринял попытку откинуть одеяло, чтобы сесть на койке, я быстро убедился в том, что тело, да и не только тело не желает мне повиноваться. При всем старании не удавалось даже выпростать руки из-под кусачего покрывала: оно было, видимо, то ли пристегнуто, то ли стянуто шнурами где-то под койкой, и добраться до этих застежек было весьма затруднительно, чтобы не сказать — невозможно. Даже сверху оставалось свободным ровно столько места, чтобы я мог без помех поворачивать голову — не более того. Оставалось разве что позвать на помощь; но это вряд ли было бы наилучшим выходом из положения. Когда внезапно оказываешься неизвестно где, крик — не самое разумное: он может привлечь тех, кого ты вовсе не жаждешь встретить. За мною наверняка приглядывают; скрытые наблюдатели только в редких случаях оказываются доброжелателями. Поэтому прежде всего не следует выказывать растерянности. Наоборот, пусть им кажется, что я воспринимаю все как должное и уверен, что полностью контролирую обстановку. Тем более что, изображая такое состояние, ты достаточно быстро и на самом деле войдешь в него.

Выполняя программу «Все хорошо, прекрасная маркиза», я замурлыкал под нос некую мелодию, изобретавшуюся на ходу, но несомненно мажорную. Такая привычка у меня сложилась издавна, и наблюдатели наверняка были об этом осведомлены: в наше время перед тем, как начать операцию против человека, собирают максимум информации о нем, а этот мой обычай никак не являлся секретным, и по его поводу любили острить мои коллеги, полагавшие, что лет через десять я, пожалуй, начну признавать и Бетховена, по пока что предпочитаю в музыке самого себя.

Сотрясая таким образом воздух, я медленно напрягал мускулы под одеялом, мысленно представляя, что становлюсь тяжелым монолитом, камнем с острыми гранями, который без труда прорежет не только одеяло, но и цинковый гроб, окажись я вдруг в такой упаковке. Я чувствовал, как постепенно тело наливается тяжелой силой, а дух обретает привычную рабочую уверенность.

Решив, что достаточный для начала действий уровень достигнут, я прижал тяжелые пальцы к одеялу с обеих сторон и короткими движениями принялся пропиливать его. Покров поддавался легко, словно бумага. Появилась возможность просунуть наружу пальцы. Тогда я медленно, чтобы трудно было заметить извне, перенес левую руку к правой, ухватил пальцами края прорехи и рванул. Одеяло с треском разорвалось. В следующую секунду я уже сидел на постели. А еще через миг распахнулась дверь и в комнату вошел человек.

Мгновенный взгляд убедил меня в том, что этот человек мне знаком, когда-то и где-то мы с ним встречались. Но то ли здесь, то ли в Пространстве Сна — хоть убейте, сию минуту это никак не приходило в память. Среднего роста и телосложения, с несколько удлиненным лицом и редкими волосами, он носил хорошо сшитый темно-синий штатский костюм, однако осанка и движения выдавали в нем близкое знакомство с мундиром. Я встал, попутно констатировав, что, в отличие от вошедшего, сам я одет в мою собственную пижаму, черную с серым — одну из двух, что в эту пору имелись в моем гардеробе. Собственно, ни во что другое я и не мог оказаться облаченным. В явь возвращаешься таким, каким уходил — если только во время твоего отсутствия никому не взбрело в голову переодеть твое тело; но это случается лишь, если за телом нужен специальный уход — такой, каким сейчас наверняка пользовалась плоть Груздя там, где она сохранялась в надеждах на возвращение его сущности. Мне, хвала аллаху, подобных услуг не требовалось.