Читаем без скачивания Лестница Ламарка - Татьяна Алферова

– Варя, я в магазин, – предупредил, и она согласно кивнула, поняла. Мы думали одинаково, ей тоже не терпелось дождаться утра, остаться со мной.

– Лучше иди вон в тот, – показала из окна магазин на перекрестке. – Возвращайся скорей, – поцеловала скользящим поцелуем, как жена, поглядела со значением. – Аккуратней там. Сетка есть?

Я посыпался с лестницы. Купил вина гостям и бутылку шампанского для нас с Варей – отпраздновать наше общее событие. Взлетел на пятый этаж, как на крыльях, дверь оказалась заперта. Я позвонил, улыбаясь, представляя, как Варя торопится на звонок из кухни и кричит гостям: "Я сама, я сама открою", – чтобы поцеловать меня лишний раз. Дверь открыла пожилая дама в фиолетовом халате. Молодой человек, вы ошиблись адресом.

Дом был точь-в-точь как Варин, под углом к магазину. Я поплелся обратно на перекресток и обнаружил, что таких домов – пять. Обошел каждый, заходил и на пятый, и на четвертый этажи, Вари нигде не было. Улицы перепутались, я не помнил, какая из них наша. Накатывалась ночь, звонить в квартиры стало неловко. Я решил вернуться наутро, искать снова. Утром меня вызвали в другой город по делам. Приехав, искал ее месяц, другой, поджидал у ближайшего метро – бесполезно, Вари не было нигде. Осенью укатил в экспедицию, а когда воротился, продолжать поиски уже не стоило. Что бы я сказал ей?

Алик замолчал, в темноте мне показалось, что он улыбается, и я удивилась.

– Подарить сюжет? – спросил смущенно, ответ ему был не нужен. Июльская ночь мягкими серыми лапами обняла нас и подтолкнула к столу. Хотелось горячего крепкого чая, чтобы перебить кислый привкус вина. Через два дома лаял рыжий пес, его не пускали домой на ночь. Электричек уже не было слышно, изредка шуршало что-то в саду, в темных кустах, стерегущих границы участка. Сладко до слез пахла припозднившаяся с цветением жимолость и жалась к освещенным окнам.

– Странно, что Варино лицо показалось тебе знакомым, – сказала я, не умея молчать долго, пытаясь перебить одуряющий ночной и сладкий запах.

– Нет, – засмеялся Алик, – как раз не странно. Потом вспомнил, что точно так выглядела Симонетта то ли у фра Анжелико, то ли у Мазаччо, ее же не только Боттичелли писал. Странно, что сразу не сообразил. В молодости-то ведь пытался красить, историю искусств изучал и прочее. В художественной школе учился.

– Надо же, я и не знала, – вежливо удивилась.

– Да говорил я тебе, говорил, ты просто не запомнила, разве все упомнишь.

Жизнь длинная. Это только лето короткое.

4. Киев. Незнакомый адрес

Хорошо, что однажды с письмом он прислал мне свою фотографию, иначе я не помнила бы его лица.

В конце июля кончилась наша институтская производственная практика, и три моих сокурсницы уехали домой, в Питер, а я задержалась на сутки – не помню почему. Из комнаты – на время практики нас поселили в студенческом общежитии, пустовавшем во время летних каникул, – нас выселили в день их отъезда. Небольшая дорожная сумка с надписью "Аэрофлот" на синем боку вмещала мои пожитки и отчет об успешном прохождении практики, подписанный замначальника строительного управления. Я сидела душным июльским вечером с сумкой под ногами посередине голого широкого вестибюля на девятом этаже общежития, почти в центре Киева. Темный вечер совсем уж собрался скатиться в ночь, внизу шумели плотные тополя, их хорошо было слышно с балкона, но на балкон ходят курить, а сигареты у меня кончились, и деньги тоже. В те усредненно-благополучные времена особым шиком казалось спустить все деньги подчистую перед возвращением, оставляя лишь пятак на метро. Билеты на поезд до Питера, тогда еще Ленинграда, но мы снисходительно цедили – "Питер", покупались заранее, чаще всего в самом Питере, и покупались "туда-обратно". Нам, третьекурсницам достаточно престижного института, такая игра в нищету заменяла общественные протесты, о которых мы все же грезили подчас, хотя "Пражская весна" застала большинство в старшей группе детского сада. Наши "мужики" могли, в конце концов, напиться и подраться, нас же после обильной выпивки неэстетично рвало в туалете. "Нищета" привлекательнее.

Темнота намертво прилипла к окнам, ни звездочки, ни света уличного фонаря, темно, как бывает только на юге. Пару раз через вестибюль прошли такие же практиканты, не обращая на меня внимания, один раз пожилой мужчина, наверное, комендант – покосился подозрительно, но ничего не сказал. Наступило ленивое затишье. Жара на улице спала, но здесь оставалось душно и неуютно. Горела тусклая дежурная лампочка над лифтами, читать при ней было утомительно, да и не хотелось читать. Я смотрела в пустое черное окно – с девятого этажа не видно тополей, неба тоже не видно. Скучно не было, было немного пусто, странно и просторно. В таком состоянии можно просидеть долго, как сидят кошки, не думая и не сосредотачиваясь на чем-то определенном; некоторые даже любят ночные залы ожидания, а в вестибюле сидеть не в пример лучше, чем на вокзале.

Он вбежал по лестнице с нижнего этажа, мельком взглянул на меня и прошел в глубь коридора. В полуночной тишине слышно было, как он стучит в одни двери, другие, дергает их за ручки, но никто ему не открыл. Вернулся, насвистывая безо всякого огорчения, направился дальше по лестнице на последний десятый этаж, и там, видимо, попал куда-то, потому что снова появился, считай, через час. Посмотрел на меня более пристально, подошел:

– Ты чего здесь сидишь?

– Из комнаты выселили. Утром домой уезжаю. У тебя сигареты не найдется?

– Я не курю, но сейчас отыщем. Пошли.

Я направилась за ним следом, повесив на плечо сумку. Он прошел по неосвещенному коридору, задержался у одной из дверей, пошарил рукой над косяком и выудил пару сигарет потом у второй, с тем же результатом. Протянул мне:

– Хватит?

– Что это у вас за обычай?

– Оставляют для тех, кто ночью "пулю" пишет, вдруг у них сигареты кончатся. В таком деле без курева никак.

Я сама училась играть в преферанс, неумело "расписывала пулю" и знала, как хочется курить за карточным столом. И никто еще не ведал о таком благе, как круглосуточные ларьки или магазины "24 часа".

Он посмотрел в сторону пустого вестибюля и без паузы продолжил:

– Хочешь, пойдем ко мне, я сегодня один, без соседа. Чего здесь торчать?

Мы спустились на восьмой этаж, в его комнату. Шикарная комната – на двоих, с душем. Мы-то с подругами жили в четырехместной. Соседа на самом деле не оказалось. Кровати были условно застелены, из-под смятых покрывал торчало белье и тощие подушки, но в целом все выглядело очень аккуратно, ни грязной посуды на столе, ни книг на полу, даже табаком не пахло в отличие от нашей девичьей обители.

– Если хочешь, кури здесь, – он подал мне пустую банку вместо пепельницы. – Ты откуда? Из Ленинграда? Здорово. А я из Харькова. Тоже на практике, здесь много наших, из института.

На этом светская беседа закончилась. Сигарета докурилась до половины, когда он погасил свет и принялся развязывать тесемки на вороте моей блузки. Я не сопротивлялась до самого конца, остановив его на последней детали туалета дежурным и отработанным:

– Нет, не трогай, мне сегодня нельзя.

Он легко поверил, он все делал легко. В темноте его веснушки стали невидны, и горбоносое лицо на подушке показалось, чуть ли не красивым. Мы до одурения целовались и почти не разговаривали. Лучше бы не говорили вовсе, потому что в те времена на "у тебя очень красивая шея" я реагировала однозначно:

– Все так говорят. И еще говорят – угадай что?

Он не обижался, быстро перечислял обнаруженные достоинства, чтобы не разговаривать уже до самого утра. Мы так и не заснули. Неуверенно рассветало, я заметила, что глаза у него карие, несмотря на светлые волосы. Когда стало светло, как днем, он засмеялся и удивился:

– Ни за что бы не поверил, что могу ночь напролет целоваться и все. Хочешь чаю? О, уже трамваи ходят.

Я подскочила на постели:

– Мне к восьми на вокзал. До метро еще добираться.

– Чего тут добираться, села на трамвай и поехала, – он ненадолго задумался, глядя, как я поспешно одеваюсь. – У тебя, что, талонов не осталось?

Стыдно мне, конечно, не было, я отчаянно гордилась:

– У меня денег – два пятака на метро: здесь и в Питере.

Он чуть-чуть посвистел, я догадалась, что он свистит, когда принимает какое-нибудь решение, посверлил взором потолок.

– Как тебя зовут? – вспомнил, надо же, но я и сама не интересовалась его именем. Мы наконец познакомились.

– Аня, подожди полчасика, не больше. Не беспокойся, я вернусь и провожу тебя, – и быстро выскочил за дверь. Он не боялся оставить меня в своей комнате, так же как я не боялась идти сюда с ним сегодня, вернее, уже вчера. Через полчаса действительно вернулся, неся в руке новенький красный червонец – серьезные деньги.

– Зачем ты занимал? – забеспокоилась я. Видимо, от прибывающего солнечного света вместе с жарой проснулась и та моя дурацкая манера, которая не позволяла – это обязывает, – чтобы за меня платили чужие. Разве не чужие?