Читаем без скачивания Театр. Том 2 - Пьер Корнель
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Кое-кто упрекал меня в неправдоподобности образа матери, жертвующей сыном для спасения чужого ребенка; на это у меня есть два возражения: во-первых, Аристотель, единственный для нас непререкаемый авторитет, дозволяет упоминать иногда о противоречащих здравому смыслу и невероятных на первый взгляд вещах, но при условии, что они лежат за пределами сюжета или, выражаясь языком латинских переводчиков этого философа, extra fabulam, как, скажем, подмен младенцев в нашей пьесе, и приводит в пример Эдипа{98}, убившего царя Фив и целых двадцать лет пребывавшего в неведении о том, кто пал от его руки; во-вторых, коль скоро, как я упомянул выше, самоотверженный поступок кормилицы — истинная правда, нам не следует спрашивать себя, правдоподобно ли он выглядит: действительность всегда может стать предметом поэтического изображения, хотя поэзия далеко не всегда следует ей. Право поэта отклоняться от правды тоже не следует превращать в обязанность, и правдоподобие является непременным условием разработки сюжета, но никак не выбора его или тех исторических событий, на которые он опирается. Все, что выведено в драматическом произведении, должно казаться вполне вероятным, а это, согласно Аристотелю, обусловлено одной из трех предпосылок — достоверностью, правдоподобием, народным мнением. Я иду дальше и, рискуя, что такое утверждение сочтут парадоксом, смею заявить, что сюжет высокой трагедии должен быть правдоподобен и сам по себе. Это нетрудно доказать с помощью того же Аристотеля, который не считает материалом для пьесы убийство, например, врага врагом: оно правдоподобно, но не пробуждает в человеке ни сострадания, ни страха — двух страстей, составляющих душу трагедии; мудрец советует отдавать предпочтение тем из ряда вон выходящим событиям, в которых участвуют близкие между собой люди, — убийству сына отцом, мужа супругой, сестры братом; они не всегда правдоподобны, но в них верят, потому что они исторически достоверны или слывут таковыми; выдумывать же такой сюжет просто не дозволено. Этим Аристотель и объясняет, почему древние брались обычно за одни и те же темы: в жизни не часто встречаются семьи, где происходят конфликты, могущие служить возвышенным и убедительным образцом столкновения страсти с долгом.
Здесь не место углубляться в этот вопрос: я кратко затронул его вовсе не из честолюбивого желания выдвинуть собственные правила, возможно, вообще неприемлемые для ученых, а лишь по необходимости защитить себя от возражений, согласиться с которыми было бы все равно что уничтожить мое произведение, разрушить самые его основы. Поэтому я изложил свое мнение на манер де Монтеня{99} — не потому, что оно бесспорно, а потому, что оно мое. До сих пор мне удавалось следовать ему; но я допускаю, что другие добьются большего, отправляясь от противоположной точки зрения.
ДЕЙСТВУЮЩИЕ ЛИЦА
ФОКА
восточно-римский император.
ИРАКЛИЙ
сын императора Маврикия, считающийся Маркианом, сыном Фоки, возлюбленный Евдокии.
МАРКИАН
сын Фоки, считающийся Леонтием, сыном Леонтины, возлюбленный Пульхерии.
ПУЛЬХЕРИЯ
дочь императора Маврикия, возлюбленная Маркиана.
ЛЕОНТИНА
константинопольская патрицианка, бывшая воспитательница Ираклия и Маркиана.
ЕВДОКИЯ
дочь Леонтины, возлюбленная Ираклия.
КРИСП
зять Фоки.
ЭКЗУПЕР
константинопольский патриций.
АМИНТАС
друг Экзупера.
ОКТАВИАН.
МАЛЬЧИК
слуга Леонтины.
СТРАЖА.
ЗАГОВОРЩИКИ.
Действие происходит в Константинополе.
ДЕЙСТВИЕ ПЕРВОЕ
ЯВЛЕНИЕ ПЕРВОЕ
Фока, Крисп.
Фока.
Крисп! Хоть слепит глаза корона горделиво,
Брильянты, что на ней горят, всегда фальшивы,
И ощущаем мы, лишь восходя на трон,
Всю тяжесть скипетра, который нам сужден.
Те радости, что власть сулит на расстоянье, —
Источник вечного и тайного страданья:
Боязнь лишиться их мешает их вкушать.
Занять престол легко, но трудно удержать,
Особенно таким, как мне, простолюдинам.
Безвестный воин, стать сумел я властелином,
Но пурпур, что добыл преступным мятежом,
Преступным вынужден отстаивать путем,
А чем я головы усердней отсекаю,
Тем на себя грозу вернее навлекаю.
Тиран, посеявший боязнь и гнев в сердцах,
Пожнет в свой день и час отчаянье и страх.
От них я двадцать лет, что правлю, не избавлен.
Мой трон на трупах тех, кто мной казнен, восставлен —
Всех опасался я и потому губил
Любого, кто царить меня достойней был.
Но кровь Маврикия с его пятью сынами,
Что на глазах отца убиты палачами,
Напрасно пролита, коль скоро стать она
Орудьем моего свержения должна;
Коль двадцать лет спустя считают почему-то,
Что избежал один царевич смерти лютой;
Коль веру этому враждебный мне народ,
Как ты доносишь, Крисп, с охотою дает;
Коль волен первый же обманщик самозваный
В Константинополе затеять бунт нежданный,
И чернь, обретшая кумира наконец,
За лжецаревичем ворвется во дворец.
Но кто ж это молвой был поднят из могилы?
Крисп.
Ираклием его столица окрестила.
Фока.
Смутьяны бы могли быть поумней чуть-чуть:
Я именем таким не устрашен отнюдь.
Для всех настолько смерть Ираклия бесспорна,
Что ясно каждому, сколь эта басня вздорна.
Он был еще так мал, что раненный копьем,
Вдруг начал истекать не кровью — молоком,
И в миг, когда смотрел на это я в испуге,
Меня настигла весть про смерть моей супруги.
Еще мне помнится, что прятал от меня
Какой-то доброхот ребенка два-три дня,
Но помогла дитя найти мне Леонтина,
За что я отдал ей на воспитанье сына:
Мой Маркиан, когда остался сиротой,
Был тех же лет, что тот, кто смерти предан мной.
Нет, этот слух нелеп, коль поразмыслить здраво.
Крисп.
Но легковерному народу он по нраву.
С ним тем не менее покончить навсегда —
А значит, бунт пресечь
