Читаем без скачивания Театр. Том 2 - Пьер Корнель

по этому поводу в первом моем «Рассуждении»{88}. Тимаген, слушающий Лаонику, только затем и введен, чтобы слушать, ибо весть о смерти Селевка в пятом действии мог бы принести не он, а кто-нибудь другой. Он слушает, но не потому, что действительно заинтересован в происходящем, а из чистого любопытства, хотя должен был бы все это уже знать, так как занимал довольно видное положение — положение наставника царских племянников при египетском дворе, куда, конечно, доходили достоверные вести о делах, творившихся в соседней Сирии. И совсем неправдоподобно то обстоятельство, что Тимаген, прожив некоторое время со своими воспитанниками-царевичами на родине, удосуживается лишь в этот торжественный день расспросить сестру о бурных событиях, о которых, по его словам, имеет самое смутное представление. Поллукс в «Медее» тоже лицо второстепенное и незаинтересованное, но он только что прибыл из Малой Азии в Коринф, отделенный от нее морем, поэтому и его неосведомленность и удивление при виде Язона не кажутся натяжкой. Тем не менее рассказ и там лишен занимательности, коль скоро в пьесе еще не произошло ничего такого, что поразило бы воображение зрителей или затронуло бы их чувства. Меж тем рассказ Куриация в «Горации» производит совсем другое впечатление, и вы легко поймете почему; рассказчик обращается к Камилле, не менее, чем он, заинтересованной в заключении мира, от которого зависит их брак. Ее интерес разделяет и публика, уже посвященная Сабиной и Камиллой и в их несчастные обстоятельства и в опасения за исход поединка, где в лице каждого из двух противников сочетается избранник одной и брат другой, она жаждет узнать, что же послужило причиной столь неожиданного мира.

Недостатки рассказа Лаоники подтверждают высказанную мною в другом месте мысль{89} о том, что, если темою трагедии является война двух держав или иные события гражданской жизни, автору очень трудно ввести в пьесу актера, ничего о них не знающего, и поведать ему обо всем так, чтобы подобающим образом осведомить публику.

Кое-какие исторические факты я смягчил: Клеопатра только потому согласилась на брак с Антиохом, что хотела отомстить Деметрию за его женитьбу на парфянке Родогуне, а у меня она идет на это под давлением государственной необходимости, вдобавок поверив ложному слуху о смерти первого своего мужа. Такое смягчение вызвано, во-первых, нежеланием сгущать и без того черные краски, как сгустил их, скажем, Еврипид, характеризуя Менелая в «Оресте», во-вторых, стремлением изобразить дело так, будто Деметрий лишь собирался жениться на Родогуне и хотел совершить церемонию брака в своем государстве, дабы возвести ее на трон вместо Клеопатры с согласия всего народа и тем самым укрепить положение новой своей супруги и обеспечить право наследования за детьми, которые у них родятся. Это отступление от правды было мне решительно необходимо: Деметрий должен был погибнуть до женитьбы на Родогуне, иначе любовь царевичей к ней, вдове их отца, вызвала бы глубокое отвращение у зрителей, настолько противно нашим нравам любое чувство, отмеченное печатью кровосмесительства.

Клеопатра не случайно избирает этот день для признания Лаонике в своих намерениях и истинных причинах всего ею содеянного. Сделай она его раньше — и ее тайну могли бы преждевременно узнать царевичи или Родогуна, меж тем как теперь это уже не страшно, ибо честолюбивая мать собирается немедленно предъявить сыновьям свое кровожадное требование. С таким же требованием обращается к ним и Родогуна, что, по мнению иных судей, несовместно с теми добродетелями, которыми я ее наградил. Но мои критики упустили из виду следующее: в отличие от Клеопатры она ставит царевичам условие не для того, чтобы они его выполнили, а чтобы, избежав прямого выбора и равно подав надежду обоим, обоих привлечь на свою сторону. Предупрежденная Лаоникой о замысле царицы, она не сомневается, что, стоит ей поведать о своей любви к Антиоху, — и ее ненавистница, единственная, кому известна тайна старшинства, тотчас объявит наследником Селевка, натравит братьев друг на друга, вызовет гражданскую смуту, погибельную, быть может, для нее, Родогуны. Итак, стараясь во что бы то ни стало уклониться от выбора, дабы не возвысить одного брата над другим, она прибегает для этого к единственному доступному ей способу — напоминает им об отце, убитом из-за нее, и ставит условие, заранее понимая, что оно для них невозможно. Мирный договор принудил ее подавить в себе естественную память о прошлом, а свобода, которую ей возвращают царевичи, повелевает отдать ему должное. Она точно так же обязана отомстить за смерть царя, как царевичи должны отказаться от роли мстителей. Родогуна сама признается Антиоху, что возненавидела бы их, подчинись они ее воле, что, требуя мщения, она верна своему долгу, так же как, отказываясь, они верны своему, что, выше всего ценя добродетель, она не желает стать наградой за преступление, что справедливое возмездие за гибель их отца превратилось бы в матереубийство, когда бы отомстили они.

Более того: даже если бы ее требование не имело никакого оправдания, оно все равно заслуживало бы некоторого снисхождения из-за полной своей неожиданности и новизны в пьесе, из-за того смятения, что посеяно им в царевичах, из-за воздействия на последующие события, которые с его помощью движутся к предопределенной историей развязке. В нем причина того, что Селевк, глубоко им задетый, отказывается и от трона и от руки царевны, а царица, потерпев поражение в попытке настроить его против брата, в исступлении решается погубить обоих сыновей, лишь бы не подчиниться сопернице.

Она начинает с Селевка и потому, что так гласит история, и потому, что, останься он в живых после гибели Антиоха и Родогуны, которых царица собирается отравить на глазах у всех, он мог бы ей отомстить. Мести Антиоха за гибель брата она не боится, надеясь на то, что смертоносный яд, ею приготовленный, покончит с Антиохом раньше, чем он узнает о судьбе Селевка, или по крайней мере раньше, чем уличит ее, раз она выбрала такое место для убийства, где не было ни единого свидетеля. Я уже говорил о том{90}, что смягчил некоторые исторические факты, дабы Антиох не стал матереубийцей, заставив Клеопатру выпить яд, приготовленный ею для него, и не нарушил благопристойности, заговорив о своей любви к Родогуне и о брачной церемонии тотчас после смерти матери, поблизости от ее хладеющего тела. Пьеса окончена, и вопрос о браке Антиох решит, когда сочтет это возможным. Действие трагедии исчерпано, ибо они вне опасности, а смерть Селевка избавила меня от необходимости открыть тайну старшинства братьев-близнецов, тем паче что любой ответ внушал бы сомнения, ибо