Читаем без скачивания Театр. Том 2 - Пьер Корнель

престоле,

Чтобы противиться твоей священной воле.

Народу Сирии я заявляю днесь:

Доколе мы царим, ты самовластна здесь.

Клеопатра.

Благодарю, мой сын! Тебе вверяюсь смело.

Садись же. Мне пора свершить, что я хотела.

Антиох садится в кресло, Родогуна — по левую руку от него на таком же возвышении, Клеопатра — по правую, но пониже, в знак некоторого неравенства, Оронт — по левую руку от Родогуны и также несколько ниже. Пока они рассаживаются, Клеопатра шепотом отдает Лаонике распоряжение, и та уходит за чашей отравленного вина.

(Продолжает.)

Сирийцев и парфян перед собою зрю.

Мне ль подчинялись вы, парфянскому ль царю,

Я возвещаю вам: вот новый ваш правитель,

Мой первородный сын и Сирии властитель.

На трон, что для него хранила в дни невзгод,

С сестрой парфянина сегодня он взойдет.

Не мне, ему носить венец и багряницу —

Приветствуйте ж царя и новую царицу.

Ему и ей должны вы ревностно служить,

За них, коль надобно, и голову сложить.

Ты видишь сам, Оронт, — открыто, перед всеми,

Я им передаю державной власти бремя.

Так будь свидетелем, — у всех я на виду, —

Что мирный договор и помню и блюду.

Возвращается с чашей в руках Лаоника.

Оронт.

Все прямодушием в твоих поступках дышит.

Об этом, госпожа, властитель мой услышит.

Клеопатра.

Так поторопим же свершенья дивный час

И торжество начнем, как принято у нас,

С того, что брачную вы чашу изопьете,

Мной поданную вам, и в храм потом пойдете,

В той чаше скрыт залог и нежности моей

И счастья вашего до окончанья дней.

Антиох (берет чашу).

Ты в щедрости ко мне достигла совершенства.

Клеопатра.

Зачем ты медлишь, сын? Не отдаляй блаженства.

Антиох (Родогуне).

Приблизим же его. Сейчас с тобой вдвоем

В знак будущих услад мы чашу изопьем.

Но где Селевк? Пусть он мое увидит счастье!

Клеопатра.

Ужели ты к нему не чувствуешь участья?

В уединении, в целительной тиши

Имеет право скрыть он скорбь своей души.

Антиох.

Меня заверил брат, что жребий свой смиренно

Он принял…

ЯВЛЕНИЕ ЧЕТВЕРТОЕ

Те же и Тимаген.

Тимаген.

Господин!..

Клеопатра.

Как смеешь, дерзновенный,

Врываться!..

Тимаген.

Госпожа!..

Антиох (отдавая чашу Лаонике).

Что ж ты молчишь? Я жду.

Тимаген.

Сейчас… сейчас скажу… лишь дух переведу…

Антиох.

В чем дело? Что стряслось?

Тимаген.

Твой брат Селевк… Немею…

Антиох.

Не может мне простить? Ну, говори скорее!

Тимаген.

Везде его искал, хотел ему помочь

Утрату пережить, скорбь сердца превозмочь,

И наконец нашел в глуби тенистой сада,

Где целый день царят и сумрак и прохлада.

Он на траве лежал, бессилен, странно бел

И о несбывшемся, казалось мне, скорбел.

Склонившись на руку, от всех отъединенный,

Подобный статуе любви неразделенной,

В раздумье горькое душою погружен…

Антиох.

Ну что ж ты замолчал? Скажи, что сделал он?

Тимаген.

Под грудь он ранен был. Из страшной этой раны

На зелень муравы струился ток багряный.

Клеопатра.

Он мертв?

Тимаген.

Да, госпожа.

Клеопатра.

Немилосердный рок,

На беды и печаль ты жизнь мою обрек!

Вот что предчувствие шептало мне всечасно,

Вот что свершил Селевк, измучен мукой страстной:

Сильнее, чем себя, царевну он любил

И, потеряв навек, сам смерть поторопил.

Тимаген.

Успел промолвить он, что в этом неповинен.

Клеопатра (Тимагену).

Так, значит, ты, злодей, коварен и бесчинен,

Убил царевича, и вот, покончив с ним,

Приписываешь ложь устам уже немым!

Антиох.

Стерпи, не отвечай, мой друг, на оскорбленье:

Царица, видишь сам, от горя в исступленье.

Ты был при нем один — когда б тебя не знал,

Я тоже, может быть, подозревать бы стал.

Что говорил Селевк? Скажи мне слово в слово.

Тимаген.

Я вскрикнул, в ужасе от зрелища такого,

И веки тяжкие он разомкнул с трудом,

Прерывисто вздохнул и поглядел кругом,

И свет блеснул в глазах на несколько мгновений:

Он брата милого увидел в Тимагеые.

Последние слова к тебе он обратил:

В них горечь и печаль жар дружбы победил.

        «Рука, обоим дорогая,

Отмстила за отказ злодейство совершить.

        Мой брат! Цари, не забывая,

Коль не наскучило тебе на свете жить,

Что та рука…» Но тут опять смежились веки,

Дыханье замерло, и он уснул навеки.

Взволнован, потрясен и ужасом томим,

Я бросился к тебе с известьем роковым.

Антиох.

Рассказа нет страшней, удела нет ужасней.

В ручьях горючих слез, свет радости, угасни!

Мой драгоценный брат, соперник милый мой,

Равно я дорожил и ею и тобой,

Но, как ни велика великая утрата,

Грознейшею бедой грозит мне гибель брата.

О бездна мрачная его предсмертных слов,

Твой зев разверзнутый чудовищно багров!

Гадаю, кто убил, но каждая догадка

Меня бросает в дрожь сильней, чем лихорадка.

Зловещие слова как разумом объять?

В деянье роковом кого мне обвинять?

            «Рука, обоим дорогая…»

(Родогуне.)

О ком он говорил, меня оберегая?

Гнев и тебе и ей язвил нещадно грудь,