Читаем без скачивания 101 Рейкьявик - Халлгримур Хельгасон

— Никакое это не колдовство. Индеец постучит себе по груди — и может разговаривать со своим другом на расстоянии семи миль. А если расстояние больше, то не факт, что это удастся. Это просто такая чувствительность.

— Как по телефону, что ли?

— Для них это — как нам сходить пописать. Как пис ов кейк.[283] Вот в нашей стране все закупают тоннами какие-то примочки. А человеку на самом деле ничего этого не нужно. У нас все вот здесь, — говорит он, выдыхая из носа, и указывает себе на грудь. Я так и не понял, что он имел в виду: бороду или то, что под ней. — Вот, смотри. Мне достаточно вот так откинуться на стул, и я вхожу в контакт со стариной Дорфи. Я к нему на маунтейн захожу, не буду врать, по три раза в день. Но для более масштабных заданий нужны приборы.

Тимур говорит о мини-операциях на сердце, молниеносном вытрезвлении своих друзей, когда им нужно быть на свадьбе или похоронах, и о кратковременных перевоплощениях. «Temporary reincarnations».[284] Он рассказывает, как помог своим бездетным приятелям заиметь ребенка. И не просто на словах. Нет, акция была гораздо масштабнее:

— У нас все это заняло… Да, все это заняло суток двое, не меньше. Мне пришлось две ночи у них ночевать. Я после этого не скоро в себя пришел. Но… Мне это принесло двести тысяч крон. Чистой прибыли. В таких акциях по лечению бесплодия тебе нужно… Да, нужен аккумулятор. И батут. Конечно, не большой. Сойдет и мини-сайз. А еще нужно молоко. Много молока…

Я не даю ему закончить. Внезапно меня осеняет:

— А вот аборты… Аборт ты можешь сделать?

— Аборт?

— Ага.

— Да, да. Я этим уже давно не занимался. Но… Это элементарно. Значит, тебе надо устроить аборт?

— Э-э, да.

— На каком она месяце?

Я смотрю на часы. 23 мая.

— На пятом.

— Пять месяцев. Подходит.

— Сколько ты за это берешь?

— Недорого. Но пять месяцев… Я за каждый месяц сверх трех беру надбавку. Скажем так, двадцать тысяч крон.

— Двадцать тысяч?

— Да. Но тебе я сделаю скидку на пять тысяч. Потому что это ты. Стандарт — пятнадцать тысяч. Как в обычных абортариях. Только у меня все будет пейнлесс.[285] Who’s the lucky one?[286]

— Что?

— Кто эта счастливица?

— Это ее подруга… Моя подруга.

— Ага. Нам надо все провернуть по-быстрому, лучше всего в ближайшие дни. Делать все будем дома. Приводи ее ко мне после выходных.

— Э, нет… Она сама против…

— I see.[287] Значит, ты имеешь в виду пересылку?

— Пересылку?

— Да. Мы все провернем по телефону.

— По телефону?

— Да. Ты же должен обеспечить аксесс[288] к даме. Лучше всего ночью. Don’t worry.[289] Это займет от силы два часа. Просто как долгий телефонный разговор в пределах города. Но раз уж так, я беру тридцать тысяч.

— Тридцать тысяч!

— Ага. Расходы на пересылку.

— Расходы на пересылку?!

— Ага. Мы же о пересылке говорим. Значит, больше усилий. Больше всяких приборов.

— А как ты это сделаешь?

— Погоди.

Тимур откидывается на спинку стула и скрещивает свои жирные руки над бородой. Под горловиной майки просматривается татуировка. Он минут семь пялится в окно. В нижних слоях жира слабые подземные толчки. В бар вошли какие-то люди. Я смотрю на то, как они смотрят на нас. Когда я опять перевожу взгляд на Тимура, у него перед глазами трепещут бабочкины крылья. А потом:

— Он передает привет. Сообщение таково: «Пусть пиво стоит. Пусть пиво стоит».

«Пусть пиво стоит». Я свое допил до половины. Святый Халлдоре Кильяне! Я разговариваю с винегретом. Весьма опасным винегретом. Уголовным дурным винегретом. Хотя Bad Company[290] была неплохая группа.

— Ты о чем это?

— Ну. Не волнуйся. I know what I mean when I mean it.[291]

— Но как же… А вдруг ничего не сработает? Если не сработает, то я и платить не стану.

— Половину после родов, а остальное — когда будет виден результат.

— Какие роды, мы с тобой об аборте говорим!

— Ну-ну… Знаешь, для того, чтоб это сработало, нужно время.

Я умудрился не видеть Лоллу почти неделю. Она все на своих дежурствах, а я все в своем сне между ними. В своем сне. Звучит убого. Убого, как задрипанный вонючий беззубый худобородый китайский беженец, тянущий по улицам Рейкьявика свою старую побитую тележку с хот-догами. Лолла мне больше не катит. Больше нет — с тех пор, как у нее в животе стала поспевать эта квашня, этот заговор против меня и мамы: этот вспухающий живот, который разъединит нас. Наш общий маленький сынок. Лолла будет его мамой, а мама — папой, а я — старшим братом, но я же — его отец, и я же — сын его бабушки, и бывший любовник его матери. А сам он каким будет? Двуполый старичок в подгузнике. Внук и сын сына своей матери, обрюхатившего мать ее сына. Он по-братски положит материнскую руку себе на ногу и будет отечески бормотать себе под нос. Акранесец, акранесец! Забей гол, укрой меня в матке! Акранесец, акранесец! Забей гол, укрой меня в матке! Сынок, я жду тебя! Давай выползай из Лоллы с кожанкой на голове, в кедах на ногах, цементным привкусом во рту и щетиной, достойной Тейта Тордарсона![292] Халле-73, а может, 74. В ГДР мы добились ничьей благодаря поросячьему голу Маттиаса Хатльгримссона. Повезло как поросятам. Исландцы никогда ни в чем не преуспевали с тех пор, как Греттир впал в маразм, и до тех самых пор, пока Йоун Пауль как следует не оброс мышцами. А в промежутке между ними — только какая-то нервная дрожь. Тысячелетний комплекс неполноценности. Мы стояли в очереди и ждали, пока нас впустят. В мир. В бар.

Уж не помню, как это я умудрился, но здесь, в очереди из пяти человек на вход в «К-бар», только один я в ботинках. Летнее солнце над городом — белое и безразличное, как лицо Игги Попа с похмелья. Какие-то эрудиты-ерундиты на улице трясут хаером. Midnight Oil.[293] Я бы увидел Эсью, если б чуть-чуть повернул голову назад. Что я и делаю. Эсья мне покатила после того, как я услышал, будто Боб Дилан целую ночь смотрел на нее из потного окошка одноименной гостиницы, а перед ним на подоконнике лежала другая белая гора. Иногда такие вещи нужны. Наверно, стоит дать Эсье еще один шанс. Может, в ней таится какой-нибудь новый хит. Какой-нибудь хит-рый слой затаившейся породы. Вот чайка над крышами крыльями отгребает от себя воздух. Вдруг у меня в глазах — она в close-up-view.[294] Грязное хлопанье крыльев режет ухо. Мой внутренний человек, очевидно, оператор.

Вставляю в рот сигарету. Мать (ц. 70 000) девушки, которая стоит передо мной, раньше была экскурсоводом, а еще работала в магазине одежды «Карнабайр». Помню ее груди — по рекламе. Помню «City». Помню «Utd». Помню время, когда результаты футбольных матчей были важнее всего. «Волки» выиграли у «Суиндона». Помню время, когда в нашей стране никакой порнухи не было, кроме разве что реклам про рак матки. Наверно, меня испортило воспитание. Двадцать лет бес-передачной скуки. На экране — черно-белые шахматные задачки. Или какой-нибудь закос под Клио Лейн (ц. 45 000). Во мне сидит бестелевизорный четверг.[295] Как незакрашенное место в мозгу. Мне никогда его ничем не заполнить. Женщины не такие похотливые, как мы. Это, наверно, из-за беременности. Не пустят к себе кого попало. Хотя нет… Вот, наши исландские матери-одиночки… Если бы эта — которая стоит передо мной — обернулась и спросила: «Не хочешь пойти ко мне домой и переспать со мной?» — я бы сразу пошел ловить машину. А если б я потормошил ее за плечо и спросил: «Прости, могу ли я попросить разрешения пойти к тебе домой и переспать с тобой?», она бы ответила: «Еще чего! Дрочи!» А я бы спросил: «Прямо здесь?» У женщин есть время на размышления. У них мышление не скатывается каждые сорок секунд ниже пояса, они могут весь день давать ему более изысканную пищу: философствовать о жизни после смерти или смерти после жизни и тому подобное. Они — летящие птицы. Мы — мочащиеся быки. Привязанные в загоне. В хлеву халявы. Где весь пол загажен. Есть ли половая жизнь после смерти. А у женщин есть время, свободное от половых фантазий, они свободны от когтей зверя ниже пояса и могут на досуге спокойно думать. Поэтому так обидно, что они не думают. Что у нее в голове? Дети, дом, директор. Мать, домохозяйка, секретарша. Ага. А еще, хорошо ли она выглядит. Почему женщины всегда думают о своем внешнем виде, когда нам всего-навсего хочется к ним внутрь? Вечно у женщин какая-то реклама для туристов: спешите посетить меня! Помада привлекает. Макияж, чтоб подделывать красоту. Далекий бог на пятидесяти каналах! Дай мне хоть одно неподдельное пятнышко красоты! Ну да… Женщина! Мы думаем о ней. А она думает о том, думаем ли мы о ней.