Читаем без скачивания Колокола тревог - Анатолий Терещенко

«При трактовке катынского дела следует придерживаться уже известных директив. Мы должны и в дальнейшем ограничиваться тем, чтобы представлять события в хронологическом порядке…мы должны твердо держаться наших утверждений, что многие другие поляки в Советском Союзе, которых еще разыскивают, само собой разумеется, лежат в советских массовых могилах с простреленными затылками».

Как говорится товар лицом. Документы свидетельствуют самые разнообразные, порой казуистически тонкие методы и приемы воздействия гебельсовской пропаганды на международную общественность.

Кстати, Геббельс, упоминая в своем дневнике о Катыни, писал, что сделает из этого колоссальный скандал, который и много лет спустя будет доставлять Советам огромные неприятности. Видимо знал, что у него будут старательные последователи, в том числе и из русских русофобов.

В «Военно-историческом журнале» № 12, 1990 г. в разделе «Свидетельский акт» автор нашел ряд интересных материалов, подтверждающих несостоятельность геббельсовской пропаганды по Катынской трагедии и причастности к ней советских властей. Вот некоторые показания.

Анна Пехоцкая:

«Сим свидетельствую, что в 1942 году я посыла письма из г. Кнышин некому доктору Ляточу, уроженцу дер. Бобровца, проживавшему и имевшему практику в Варшаве. Я читала также письма, которые он писал своей сестре, бывшей моей соседке.

По истечении некоторого времени я нашла его фамилию в числе погибших в Катыни в газете «Новы Час», издававшейся в Белостоке.

Таких случаев было очень много, и мы хорошо знаем, что представляет огромная ложь немцев, относительно Катыни в СССР. Мы, поляки, хорошо знакомы с немецкой Катынью.

Недалеко от нашего местечка в лесу у деревни Новоселки немцы зверски замучили 1500 матерей и детей. В 1944 году, в июне месяце, немцы, видя приближение советских войск, отрыли трупы замученных и сожгли их, пытаясь замести следы своей «культуры». Они привлекли для этой работы людей из трудового лагеря в Кнышине.

Акт этот подписал также местный житель Мечеслав Островский.

23.8.44 г…».

Эдвард Потканский:

«В разгар катынской кампании я был в Польше. Гитлеровская польская газета «Курьер Варшавский» заполняла целые страницы фамилиями польских офицеров, будто бы замученных большевиками в Катыни. С больших предприятий в Катынь посылались делегаты, которые по возвращении должны были рассказывать о зверствах большевиков. Таких же представителей немцы посылали даже из концлагерей. Это были польские офицеры.

Многие делегаты, возвратившись из поездки, рассказывали обратное тому, что хотелось гитлеровцам. Вскоре эти делегаты были арестованы и пропали без вести. По всей видимости, они были физически уничтожены.

На стенах домов появились надписи:

«Катынь — дело рук гестапо». Такие надписи можно прочесть на Новогрудской, Маршалковской и других улицах.

На скамейках в Саском саду были приклеены записи, в которых сообщалось, что убийцами польских офицеров в Катыни являются немцы. Поляки говорили о Катыни как о новом злодеянии немецких разбойников.

Что касается меня, то я убедился в этом следующим образом: у моего брата Потканского Леона, проживающего в Пружкове, ул. Марьянская, дом № 13, был приятель — польский офицер Марьян Рудковский, проживавший в Варшаве…

В 1942 году немцы арестовали его и заточили в концлагерь в Освенциме.

Шесть недель спустя жена офицера Марьяна Рудков-ского получила из Освенцимского лагеря одежду мужа и извещение о его смерти. Кроме того, ей предлагалось, если она хочет иметь пепел своего мужа, выслать по указанному адресу 500 злотых.

Когда началось Катынское дело, жена Рудковского нашла имя своего мужа в списках польских офицеров, «замученных большевиками в Катыни». Тогда она отправилась в гестапо с тем, чтобы узнать, где же на самом деле погиб ее муж. В гестапо жена была задержана и домой больше не возвратилась…

20.9.43 г…».

Весьма интересен еще один документ, подписанный председателем оргбюро Промстрахкассы по смоленской области Косьминой 5 января 1944 года. В справке говорится, что район «Козьих гор» и прилегающего к нему Катынского леса и Красного Бора являлся местом организации пионерских лагерей.

Последний раз пионерский лагерь в этом месте был организован летом 1941 года и ликвидирован в связи с занятием немцами города Смоленска в июле 1941 года.

Значит, выходит, что никак не могли там расстреливаться польские офицеры до июля 1941 года. Их просто не было тогда в будущем могильнике.

А вот еще один материал. Приводится текст с грифом «Весьма важно» секретной телеграммы из Отдела внутренней администрации Варшавы от 3 мая 1943 года, отправленной в 17.20 Главному административному советнику Вайрауху в Краков. В ней говорится:

«Часть польского Красного Креста вчера из Катыни возвратилась. Служащие польского Красного Креста привезли гильзы патронов, которыми были расстреляны жертвы Катыни. Оказалось, что это немецкие боеприпасы калибра 7,65 фирмы Геко».

Приступив к подготовке катынской провокации, немцы, в первую очередь, занялись поисками «свидетелей», которые могли бы под воздействием уговоров, подкупа или угроз дать нужные немцам показания. Примером такого «свидетеля» могут быть показания бывшего крестьянина, проживавшего недалеко от дачи «Козьих Гор» Киселева П.Г., 1870 года рождения.

Его вызвали в гестапо еще в конце 1942 года и, угрожая репрессиями, потребовали от него дать вымышленные показания о том, что ему, якобы известно, как весной 1 940 года большевики на даче УНКВД в «Козьих Горах» расстреляли военнопленных поляков.

«Я ответил, — сообщал Киселев, — что вообще никогда не слыхал, чтобы НКВД производило расстрелы в «Козьих Горах», да и вряд ли это возможно, так как «Козьи Горы» совершенно открытое многолюдное место и, если бы там расстреливали, то об этом бы знало все население близлежащих деревень.

После первого разговора… я был вторично вызван в гестапо лишь в феврале 1943 года. К этому времени мне было известно о том, что в гестапо вызывались и другие жители окрестных деревень и что от них также требовали такие показания, как и от меня. В гестапо тот же офицер и переводчик. опять требовали от меня, чтобы я дал показания о том, что являлся очевидцем расстрела польских офицеров, произведенного, якобы, НКВД в 1940 году. Я снова заявил офицеру гестапо, что это ложь.

Но переводчик не стал меня слушать. Взял со стола написанный от руки документ и прочитал его. В нем было сказано, что я, Киселев. видел сам, как в 1940 году сотрудники НКВД расстреливали польских офицеров. Прочитав этот документ, переводчик предложил мне его подписать.

Я отказался это сделать. Тогда переводчик стал понуждать меня к этому бранью и угрозами. Под конец он заявил: «Или вы сейчас же подпишите, или мы вас уничтожим. Выбирайте!»

Испугавшись угроз, я подписал этот документ, решив, что на этом дело кончится».

В дальнейшем Киселева заставили выступать перед прибывшей «польской делегацией». Можно представить, какой из него был оратор, — он естественно забыл содержание подписанного им документа, заволновался, а потом и вовсе отказался говорить. Киселева забрали в гестапо, и держали там около месяца. Избивая мужика, немцы добивались от него согласия на «публичные выступления».

Не выдержав побоев, Киселев дал снова согласие. После этого его освободили из тюрьмы под условие по первому требованию немцев выступать перед «делегациями» в Катынском лесу. Каждый раз, перед тем, как он должен выступать, к нему в избу приходил переводчик, выводил во двор и заставлял наедине заучивать наизусть то, что Киселев должен был говорить у могил иностранным гостям. Таких выступлений было несколько.

В изданной германским Министерством иностранных дел книге, в которой были помещены сфабрикованные немцами материалы по «Катынскому делу», есть упоминание о Киселеве П.Г. и других подобных «свидетелях».

Показания М. Захарова:

«В начале марта 1943 года ко мне на квартиру пришел сотрудник Гнездовского гестапо и сказал, что меня вызывает офицер…

Офицер сказал мне, что если я по-хорошему не желаю дать показания, то он заставит сделать это по принуждению. После этих слов он взял резиновую дубинку и начал меня избивать. Вскоре я потерял сознание.

Когда я пришел в себя, офицер потребовал от меня подписать протокол допроса, и я, смалодушничав, под воздействием побоев и угроз расстрела, дал ложные показания и подписал протокол. После подписания протокола я был из гестапо отпущен…»