Читаем без скачивания Без объявления войны - Виктор Кондратенко

Каждая комната имела балкон, откуда хорошо просматривалась вся изогнутая, словно казацкая сабля, Московская улица. Справа виднелась площадь Павших борцов, слева — набережная Волги, застроенная в этом месте какими-то старыми сараями, за которыми чернели плоты, белели бока буксиров и покачивались на волнах баркасы.

Троскунов уехал в штаб Сталинградского фронта, разрешив нам до трех часов дня ознакомиться с городом. Я побывал на всех этажах центрального универмага, купил на всякий случай запасные карандаши и блокноты. А потом пошел побродить по незнакомому городу. Он оказался удивительным. Порой идешь по улице — и вдруг какой-то уголок покажется знакомым-знакомым и напомнит то Киев, то Москву. Но есть у города и свои особенности: громады заводов и волжская ширь. Все это величественно и неповторимо.

С гранитного пьедестала смотрит на родную Волгу бронзовый летчик Хальзунов. Хорошо видна волжская набережная с многими пристанями и причалами. Все там кипит, движется, издали похоже на потревоженный муравейник. Идет беспрерывная посадка на пароходы, баржи и катера. Хотя враг еще непосредственно не угрожает Сталинграду, но эвакуация идет. Речные суда грузятся быстро и, как видно, основательно. Палубы до отказа набиты пассажирами. На рейде не задерживается ни одно судно: пока не гудят в небе косяки пикировщиков, нельзя терять ни минуты. Водный путь уже не такой безопасный. «Юнкерсы» не только бомбят порт, но и минируют фарватер Волги.

Троскунов любит точность: «Ни минуты опоздания». И поэтому частенько посматриваю на часы. Все отпущенные в город явились в указанное время, и сейчас же началось совещание. Редактор был встревожен больше, чем в Балашове, и даже не пытался этого скрывать. Постепенно его тревога передалась всем присутствующим. Неизвестность томила и мучила. Однако то, что мы услышали, не могло нам принести спокойствие.

Шестая немецкая армия под командованием генерал-полковника Паулюса развивала наступление на станицу Нижне-Чирскую и город Калач. Противник рвался к Дону с тем, чтобы овладеть переправами и выйти на левый берег. Цель гитлеровцев ясна: с ходу взять Сталинград, перерезать Волгу. Поэтому через все наши газетные материалы должна проходить основная мысль: ни шагу назад! Стоять насмерть! Отступать дальше некуда! Сталинград имеет первостепенное значение для всего советского фронта. Его защита требует от нас не останавливаться ни перед какими жертвами. Положение советских войск усложнялось еще и тем, что гитлеровцы одновременно наносили удар на Кавказ. Танковая клешня Клейста тянулась к источникам нефти.

— В этой обстановке, — обратился к нам Троскунов, — командование Сталинградского фронта приняло решение нанести контрудар двумя танковыми армиями — Первой и Четвертой, чтобы преградить путь врагу к Волге, не позволить ему прорваться в Сталинград.

Вся наша оперативная группа получила срочное задание — показать стойкость воинов, которые до последнего патрона обороняли свои рубежи и не отступили перед врагом. Отдав распоряжения, редактор пошел знакомиться с типографией, а мы развернули карты Генерального штаба, стараясь уяснить, что же все-таки происходит на пятисоткилометровом фронте — от города Павловска до Верхне-Курмоярской станицы. Однако, не зная расположения войск и направления будущих контрударов, разобраться в оперативной обстановке на дальних подступах к Сталинграду сложно. Поразмыслив, все же пришли к единому мнению: не только Нижне-Чирская и Калач, куда мне предстояло завтра вылететь на «кукурузнике», таили опасность для Сталинграда. Противник, видимо, быстро продвигается вдоль правого берега Дона и угрожает Сталинграду не только с юга, но и с северо-востока. Удар немцев на Калач с последующим выходом на Карповку казался самым опасным. Здесь открывалась удобная и прямая дорога на Сталинград. Но пока все это оставалось лишь догадками.

Когда-то Маяковский написал крылатые строчки: «Мы диалектику учили не по Гегелю, бряцанием боев она врывалась в стих». Так обстояло дело и в редакции. Никто из корреспондентов фронтовой газеты не кончал Академии Генерального штаба, но мы провели год на войне, да на какой еще войне! «Бряцание боев» не прошло для нас бесследно. Постоянное изучение боевого опыта, различных тактических приемов позволило нам шире, масштабнее взглянуть на происходящие события. Пусть мы были узкими, всего-навсего редакционными стратегами, но все-таки людьми, не лишенными здравого оперативного мышления. Обстановка на дальних подступах к Сталинграду напоминала в какой-то мере ту, которую пришлось нам пережить в треугольнике Луцк — Ровно — Дубно, когда наши механизированные корпуса нанесли контрудар по танковой группе Клейста.

Немаловажное значение имела готовность армий к нанесению контрудара. Имеют ли танковые экипажи боевой опыт? Будут ли действовать армии согласованно, одновременно, с хорошо поставленной разведкой или же накаленная оперативная обстановка, когда под ногами горит земля, а над головой небо, заставит наше командование вводить в бой танковые силы разобщенно, поспешно, как это имело место под Луцком и Ровно? Смогут ли ИЛы и ЯКи прикрыть на Дону поле боя или же над ними снова повиснут косяки немецких пикировщиков и будут безнаказанно господствовать в воздухе?

Первая ночь прошла относительно спокойно. Где-то в районе заводов грохнули несколько раз зенитные батареи, и все стихло. На рассвете в кузов полуторки погрузили кипы отпечатанного первого сталинградского номера фронтовой газеты, и я отправился с экспедиторами на аэродром.

Пилотом связного самолета оказался лейтенант Валерий Миронов, награжденный двумя орденами Красного Знамени. В начале войны он летал на «Чайке», вскоре пересел на И-16, или, как называли его, «ишак», потом на Ла-5. Участвовал во многих воздушных боях, получил ранение. После госпиталя пришлось расстаться с истребителем и перейти в полк легкой бомбардировочной авиации.

— «Кукурузник», а все-таки несет четыре стокилограммовых «гостинца», да еще ампулы с зажигательной смесью, изматывая фрицам нервы, не дает по ночам покоя, — докуривая папиросу, сказал Миронов.

Два месяца наносил Валерий бомбовые удары по скоплению вражеских войск, действовал дерзко, точно, но подстерёг его кинжальный огонь зенитного пулемета, и после третьего ранения пришлось пересесть на связной самолет.

Взлетели, когда из-за лесистого острова выплыл раскаленный шар солнца и как бы покатился по речному простору вдогонку за самолетом. Поднялись невысоко, но все же открылась внушительная каменная громада не очень зеленого города, с множеством заводских труб, от которых на ветру стремились оторваться и никак не могли белесые и желтокрасные полосы дыма. Потом город как бы осел, ушел далеко в степь и превратился в маленькую каменную баранку.

Полет на У-2 был далеко не безопасен. Если «мессеры» подстерегали на дорогах легковые машины, то на связные самолеты охотились с особым старанием. Наш «кукурузник» шел низко. Порой делал ловкий вираж и уходил в овраг, скользя над верхушками дубняка. Вблизи реки Россошки встретили колонну ИЛов. Над рекой Карповкой чернел клубок самолетов: там шел воздушный бой, и «мессерам» было не до связного самолета. Пролетев над мелководной Донской Царицей, на бреющем углубились в степь. Вдали показался сильно изогнутый в этих краях батюшка Дон. Левый берег пологий, лесистый, правый — обрывистый, более открытый, — весь в черных столбах дыма, в огненных вспышках и клубах пыли. Промелькнул разрушенный железнодорожный мост. С правого берега застрочил пулемет. Валерий увернулся от красно-зеленой трассы пуль, отошел от Дона. Стало ясно: обстановка изменилась, садиться в Нижне-Чирской нельзя. Миронов пошел вдоль левого берега и вскоре, заметив на большой поляне посадочный знак — букву «Т», мягко приземлился.

Пока бойцы разгружали самолет, я условился с Мироновым, что завтра утром, если не изменится обстановка, он заберет меня на полянке и перебросит в Калач. На тропке показался запыхавшийся от быстрого бега высокий смуглый майор. Это был Шафик Фасахов — начальник разведки 214-й дивизии. Обычно на У-2 доставлялись приказы штаба армии, и Фасахов часто встречал офицеров связи, а сейчас, к его удивлению, прилетел корреспондент.

Шагая к Дону, мы попали с ним под артиллерийский обстрел, потом переждали в окопе бомбежку и подошли к переправе уже как старые фронтовые товарищи. Земля продолжала вздрагивать от разрывов тяжелых снарядов. Над Доном стоял дым и чад. В то время, как один полк вместе с бойцами соседней морской бригады сдерживали рвущегося к реке противника, два других полка переправлялись на подручных средствах. Горели жилые дома какого-то санатория, и над железными крышами от жаркого огня густая зеленая листва на высоких кленах превращалась в желто-коричневую. Переправа войск шла трудно, тяжело. Кипел от взрывов быстрый Дон. Берег реки выглядел так, как будто бы здесь произошло кораблекрушение и волны выбросили на песок разбитые лодки, деревянные бочки, ящики, поломанные багры, черпаки, обрывки канатов, веревок, цепей и тросов. На волнах покачивались пробитые пулями и осколками полузатонувшие надувные лодки, автомобильные камеры, бидоны из-под краски и молока, ведра и чаны. Словно рыбачьи сети, сохли разбросанные на песчаных косах плетни. Густой, темной тиной казалось прибитое течением к берегу намокшее сено. Над дивизией нависла угроза потерять на правом берегу Дона все свои тяжелые гаубицы. Спасением артиллерии занимался невысокий, бритоголовый генерал Николай Иванович Бирюков. Он появлялся всюду в самую тяжелую минуту. И если говорить о человеке, презиравшем смерть, то им в первую очередь был комдив. Он не только показывал саперам пример личной храбрости, но своими удивительно спокойными и в то же время четкими, точными распоряжениями помогал быстро налаживать после бомбежки или артиллерийского обстрела переправу войск.