Читаем без скачивания Без объявления войны - Виктор Кондратенко

Как мне удалось выяснить, генерал Бирюков воевал в Испании. В дни смоленского сражения командовал дивизией. Трижды попадал со своими бойцами в окружение и каждый раз, нанося врагу чувствительные удары, пробивался к своим. Уже в сумерках подошел с низовья самоходный понтон, и тут комдив сумел сдержать противника у самого Дона и под покровом ночи на левый берег перебросить все 422-миллиметровые гаубицы. Это был подвиг, но, к сожалению, я не мог дать в газету ни строчки о героях переправы. Оборона Сталинграда требовала стойкости, и даже героический отход дивизии под натиском значительно превосходящего в силах противника не мог сейчас лечь в основу очерка или же небольшой корреспонденции.

В землянке разведотдела, в которой приютил меня майор Фасахов, оказались пленные: фельдфебель и солдат 71-й пехотной дивизии. Как и в начале войны, эти вояки мнили себя победителями. Им казалось, что теперь Красная Армия разбита окончательно, резервов у нее нет никаких и на Дону она делает последние усилия, чтобы не пустить немцев к Волге. Но как бы стойко ни сопротивлялись русские, чуда в донской степи не произойдет. Все равно, согласно приказу фюрера, двадцать пятого июля Сталинград будет взят. К Волге идет шестая армия, лучшая армия Германии с отборными войсками и самыми опытными генералами. К ним они причисляли и своего командира дивизии генерал-лейтенанта фон Гартмана. Они сказали, что с тех пор, как их дивизия взяла дьявольские форты Вердена — Дуомон и Во, на каких бы только фронтах она ни появлялась, над ней всегда горит звезда победы.

Слушая их, молча переглядывались с майором Фасаховым. Перед нами сильный, довольный своими успехами враг.

Переправившись за Дон, дивизия Бирюкова закрепилась на его восточном берегу. Майор Шафик Фасахов, несмотря на свою занятость, проводил меня на лесную поляну. Уже у самого самолета он стукнул себя по лбу:

— Вот еще башка... Забыл. Ты же киевлянин, а у нас в батальоне майора Плотникова служит Гуля Королева. Знаешь ее?

— Королева... Гуля Королева... Не знаю.

— Да как же так? Она актриса. В кино снималась... Ездит на коне получше меня.

Я невольно рассмеялся и, обняв на прощание Фасахова, сказал:

— Да откуда же я могу знать всех девушек, Шафик, которые лучше тебя ездят на коне?

— Ты не знаешь, какой я лихой конник, — несколько обиженно продолжал Фасахов, — но ты сейчас будешь знать Гулю. Она приемная дочь композитора Козицкого.

— Козицкого знаю.

— Так вот, музыка, кино, актриса... И тут тебе война... Гуля могла сидеть в Уфе, не пойти на фронт, а она пошла. Гуля — санинструктор батальона. Красивая, умная, отважная. Ты посмотрел бы ее в новой роли! Боец! Я правильно говорю. Это очерк?

— Очерк.

— Оставайся.

— Я приеду, когда устоится фронт. И в газете пойдут разные материалы. Обязательно приеду. Даю тебе слово, Шафик. — Валерий Миронов завел в это время мотор, и я вскочил в кабину.

В степи шло необычное движение. На дорогах пыль клокотала желтым потоком. На полустанках пылали пожары. В воздухе пахло гарью. Калач лежал в низине, на левом берегу Дона, перечеркнутый крест-накрест полосками чёрного дыма. А за рекой, близко от города, дружно били танковые пушки. Миронов виртуозно посадил самолет на небольшой лужайке вблизи поля, усеянного серыми тыквами. Прощаясь с Валерием, подарил ему трофейный «вальтер» — пистолет с желтой красивой рукояткой и отливающим синью стволом. Страстный любитель редкого оружия, Валерий тут же дал клятвенное обещание прилететь за мной даже ночью. Но я сказал ему, что мой подарок ни к чему не обязывает. Добраться из Калача в Сталинград легко могу на попутной машине.

— Как же так?.. Как же? — твердил Валерий, легонько подбрасывая на ладони изящный пистолет.

— А вот так... Понравился ты мне, парень.

Каково же было мое удивление, когда за Доном я полез в карман достать носовой платок и нащупал какой-то металлический предмет. «Часы!» — мелькнула мысль. Да, это была червонного золота «Омега» с такой же дорогой цепочкой. «Ну, погоди, Валерий, — негодовал я, — задам тебе перцу!» А пока хоть и неловко, но ничего не поделаешь, придется до встречи носить на одной руке две пары золотых часов.

Миновав мост, подготовленный уровцами к взрыву, поднялся на правый берег Дона и попал на КП 20-й мотострелковой бригады. В блиндаже какой-то запыленный полковник, оторвавшись от полевого телефона, бросился ко мне и стал крепко обнимать.

«Ильин? Неужели Ильин?!» — В памяти возникло далекое украинское село Подвысокое.

— Петр Сысоевич, это вы? На берегу Дона?

— Судьба, братец, судьба! Фронтовая дорога снова свела нас. Встретились. Иван Ле и Леонид Первомайский живы и здоровы. Это я знаю по газетам. Да и тебя частенько почитываю в нашей фронтовой. Я еще в Подвысоком знал, что вам в последнюю минуту удалось выскользнуть из кольца. Командование дивизии тогда правильное приняло решение: отправить вас в штаб фронта. А то бы хлебнули горя, да и неизвестно, чем бы все кончилось.

Человек, который спас в селе Подвысоком трех фронтовых писателей, возможно, от смерти, сам постарел и осунулся. Голову покрыла седина. Видимо, ранение, о котором свидетельствовала золотая нашивка, подорвало его богатырское здоровье.

Вечером, когда в донской степи стихла канонада, Ильин снова вернулся к Подвысокому.

— Я проводил взглядом вашу писательскую машину и, когда она скрылась в дожде и тумане, пошел уничтожать на костре разные политотдельские бумаги. Бой шел всю ночь, а наутро у нас кончились боеприпасы. Гитлеровцы вошли в лес злые. Они не могли нам простить долгого и упорного сопротивления. Сейчас же забрали у нас часы, хромовые сапоги, ремни, портсигары, коробки папирос, фляги и заставили вывернуть карманы. Надо сказать, что ночью все руководство дивизии переоделось в красноармейскую форму, и это спасло многих от немедленной расправы. Я всегда с особым уважением вспоминаю воинов нашей дивизии. Среди них не оказалось ни одного гадкого человека. В тяжких условиях фашистского плена бойцы скрывали своих командиров, помогали им, чем могли.

Петр Сысоевич долго еще вспоминал о побеге из лагеря смерти, о своих скитаниях по лесам и о том, как ему удалось уже глубокой осенью, совершенно обессилевшему от голода, перейти линию фронта. До своей комиссарской работы он много лет командовал ротой, батальоном, полком, и в Москве ему снова предложили перейти на командирскую должность. Ильин был дорогим для меня человеком, и хотелось, чтобы он в трудной обстановке проявил свою командирскую волю, решительность и вместе с танкистами и уровцами не позволил бы гитлеровцам занять Калач.

На третий день я покидал Калач и в ожидании попутной машины как-то пытался осмыслить то, что пришлось пережить и увидеть за Доном. Так же, как под Луцком и Ровно, на Дону нам снова пришлось пойти на немедленный и неодновременный контрудар двумя танковыми армиями. Не все танковые экипажи, в основном призванные из запаса, были по-настоящему готовы к боевым действиям. Некоторые башенные стрелки, с которыми мне удалось переговорить, только при встрече с противником стали осваивать танковые пушки. Всего шесть дней ушло на формирование Первой танковой армии, и сразу — в бой! Но это нисколько не умаляло значение контрударов для наших войск. Малейшее промедление несло не только потерю переправ через Дон, но могло привести к окружению и разгрому двух наших армий.

Показания пленных отражали психологическое состояние противника. Гитлеровский солдат вышел на берег Дона и уже слышал плеск его волны. Наступая, он отмахивал по тридцать километров в сутки. На своем пути захватывал большие и малые города, видел успех своей армии. Гитлеровские офицеры твердили ему о силе немецкого духа и оружия, о той пальме победы, которую он должен добыть на берегах Волги для великой Германии. Они уверяли его в том, что никогда не померкнет и не закатится звезда вермахта.

Появление наших танков удивило гитлеровцев, но в начале битвы они не придали этому значения. Вскоре стало ясно — дальнейшее продвижение лучших, немецких дивизий затормозилось, окружить русские армии не удалось и теперь для похода на Сталинград надо перегруппировать войска. Все пленные говорили и верили, что произошла небольшая временная заминка, но она только увеличит силу нового удара. Немецкие дивизии согласно приказу фюрера возьмут Сталинград. Они надеялись на Гота, который спешил на подмогу Паулюсу со своей танковой армией.

Гот! По рассказам пленных, семидесятилетний генерал-полковник умел водить танки всех марок. Он любил бывать среди танкистов и не гнушался вместе с ними под звуки губных гармошек пускаться на привале в пляс. Гот завоевал популярность у танкистов не только своим показным панибратством. Он был, безусловно, опытным фашистским военачальником, умевшим так же, как и Гудериан, управлять крупными массами механизированных войск. И вот теперь этот старый танковый тигр шел на Сталинград.