Читаем без скачивания Карусель - Сомерсет Моэм

— «О всемогущий Господь, с которым пребывают души великих, достигших совершенства, после того как их освободили от земного заточения: мы смиренно вверяем душу раба Твоего, нашего дорогого брата, в Твои руки, с величайшей кротостью просим Тебя принять его в царствие Твое. Омой его, молим Тебя, в крови непорочного агнца, умерщвленного, чтобы взять на себя грехи мира, дабы любые небогоугодные поступки, которые он мог совершить в этом бренном мире, повинуясь зову плоти или козням сатаны, нашли очищение и искупление, и он предстал перед Тобой чистым и целомудренным».

Мисс Ли встала и прикоснулась к руке Фрэнка.

— Пойдемте, — прошептала она. — Мы с вами больше ничем не можем помочь. Давайте оставим их.

Он молча встал и последовал за ней. Они осторожно выскользнули из комнаты.

— Я хочу погулять в саду, — произнесла она с дрожью в голосе. На свежем воздухе самообладание, которое она сохраняла до сих пор неимоверными усилиями воли, вдруг изменило ей, и сильная невозмутимая женщина залилась слезами. Рухнув на скамейку, мисс Ли закрыла лицо руками и безудержно зарыдала. — О, это так ужасно! — стенала она. — Это так невероятно глупо, что люди должны умирать.

Фрэнк мрачно посмотрел на нее и с задумчивым видом набил трубку.

— Боюсь, вы очень расстроены. Лучше бы разрешили мне выписать вам с утра один маленький рецептик.

— Не ведите себя как полный идиот! — простонала она. — Думаете, мне нужно ваше дурацкое снотворное?

Он не ответил, но решительно закурил трубку, и, хотя мисс Ли об этом не догадывалась, его слова оказали успокаивающий эффект, на который он и рассчитывал. Смахнув слезы, она взяла его под руку. Они неторопливо прогуливались. Но мисс Ли, не привыкшая давать выход чувствам, все еще дрожала.

— Просто в такие моменты понимаешь, что и вы, и я совершенно бессильны. Когда сердца людей рвутся на части и они жаждут услышать хоть какое-то утешение, когда им тошно от страха перед неизвестностью, мы можем лишь пожать плечами и сказать им, что ничего не знаем. Слишком ужасно думать, что мы никогда больше не увидим тех, кого так глубоко любили. Слишком ужасно думать, что ничто не ждет нас впереди. Я пытаюсь выкинуть смерть из мыслей, я желаю никогда о ней не думать, но она ненавистна, ненавистна. С каждым годом, становясь старше, я все более страстно привязываюсь к жизни. В конце концов, даже если надежды людей незрелы и ошибочны, разве не лучше сохранить их? И уж конечно, идолопоклонничество не самая большая цена, которую приходится платить за чудодейственную поддержку в последние часы жизни, когда все остальное меркнет. И как только у некоторых хватает духа лишать людей простодушных столь великого утешения? Разве вам не кажется, что большинство из нас продали бы душу ради такой веры? Конечно, мы нуждаемся в ней, а иногда так остро, что с трудом можем молиться Богу, которого, как мы знаем, не существует. Очень тяжело стоять в одиночестве и смотреть вперед без всякой надежды.

Они спокойно брели дальше, и вот весело запели птицы. Природа пробуждалась от сна медленно и лениво. Ночь прошла, но день еще не наступил. Деревья и цветы стояли в призрачной дымке, и воздух в первые мгновения рассвета был свеж и прозрачен. Все окутал неведомый аметистовый цвет, словно придававший предметам новые очертания и новые оттенки. В утре чувствовалась какое-то любопытное смущение, и листья шелестели, как живые существа. Небо было безоблачным и серым. А потом вдруг луч желтого света пронзил его, и взошло солнце.

— Знаете, — произнес Фрэнк, — мне кажется, подобно тому, что существует инстинкт выживания, должен быть и инстинкт смерти. Некоторые люди почтенного возраста жаждут освобождения, так же как большинство жаждет дальнейшего существования. Вероятно, в будущем это явление распространится. И так же, как некоторые насекомые, проработав всю жизнь, умирают без сожалений, ввиду истощения всякого желания жить, люди, вероятно, тоже разовьют в себе подобное отношение к смерти. И тогда она перестанет нести ужас, ибо мы будем подходить к ней с такой же радостью, с какой ложимся спать после тяжелого дня.

— А сейчас? — спросила мисс Ли с вымученной улыбкой.

— А сейчас мы должны набраться смелости. В моменты здравомыслия мы разрабатываем некий план жизни, и мы должны придерживаться его, когда наступают нелегкие времена. Я попытаюсь прожить жизнь так, чтобы в конце мог оглядываться назад без сожаления и смотреть вперед без страха.

Но теперь солнце осветило весь сад, утро засияло красотой, которая красноречивее любых слов давала понять, что жизнью нужно наслаждаться и что мир полон радости. Все так же птицы пели веселые песни: певчий дрозд, и черный дрозд, и зяблик, и щебечущий воробей. Величественные старые деревья, которым было около ста лет, стояли не шелохнувшись, а столь любимые деканом розы источали нежнейший аромат.

Но вдруг мисс Ли вскрикнула и, бросив руку Фрэнка, шагнула вперед: на скамейке под деревом сидела Белла, и солнце светило ей в лицо. Она смотрела прямо перед собой широко открытыми глазами, нисколько не ослепленная этим блеском.

— Белла! — воскликнула мисс Ли. — Белла!

Она опустила глаза и прикрыла их рукой, теперь уже ослепнув от золотого света. Счастливая улыбка появилась у нее на губах.

— Он умер, когда солнце осветило комнату. Перед ним раскинулся золотой мост, и он с легкостью отправился в открытые просторы.

— О, мое бедное дитя!

Белла покачала головой и снова улыбнулась:

— Я не жалею. Я рада, что его страданиям пришел конец. Он умер так тихо, что сначала я и не заметила. С трудом поверила, что он не спит. Я сказала отцу, а потом увидела красивую бабочку, золотую бабочку, такой я никогда не видела раньше, и она порхала по комнате. Я не могла отвести от нее глаз — она словно знала, куда держит путь: добралась до солнечного луча и полетела вдоль него, а потом растаяла в голубом небе, и я потеряла ее из виду.

Через неделю мисс Ли уже была в Лондоне, где собиралась провести весь август, отчасти потому, что так и не решила, где пробыть остаток лета, отчасти потому, что миссис Барлоу-Бассетт пришлось лечь на операцию в частную больницу, но главным образом потому, что присутствие Фрэнка придавало уверенности, что ей будет с кем поговорить, когда она того захочет. Этот месяц невероятно забавлял ее, ибо Лондон в ее глазах в некотором роде уподобился иностранной столице, а поскольку мало кто из ее знакомых остался дома, она чувствовала себя вправе делать все, что пожелает, не рискуя прослыть особой вызывающе экстравагантной.

Мисс Ли ужинала с Фрэнком в убогих ресторанчиках в Сохо, где ни скатерти, ни завсегдатаи не могли похвастаться безупречностью, но ей доставляло неимоверное удовольствие наблюдать за бородатыми французами, отдыхавшими вдали от родины, и ненароком подслушивать многословные признания леди, чье положение в обществе едва ли имело какое-то значение. Они вместе посещали концертные залы за рекой, катались на втором этаже автобусов и без перерыва обсуждали погоду, вечность, смысл жизни и слабости друзей, Шекспира и кровяную шистозому[51].

Мисс Ли оставила Беллу и декана в Теркенбери. Вдова пребывала в мрачном спокойствии. На похоронах супруга она не обронила ни слезинки и стояла с рассеянным видом, как будто это формальная церемония, которая не особенно ее трогала. Декан же, который не мог понять дочь, переживал и совершенно упал духом из-за трагедии, и именно Белла старалась его утешить. Она повторяла, что Герберт и теперь вместе с ними, а мебель в доме, розы в саду, голубизна в небесах обрели особое значение, поскольку он, казалось, все еще присутствовал везде.

Вскоре мисс Ли получила от родственницы письмо с приложением записки от Герберта, нацарапанной карандашом за пару дней до смерти.

В письме Беллы говорилось:

Это послание, очевидно, предназначалось вам, и хотя это последнее, что он написал, я чувствую, что вы должны забрать его. Похоже, речь идет о разговоре, который состоялся у вас с ним, и я рада, что нашла эту записку. У отца все хорошо, и у меня тоже. Иногда я с трудом осознаю, что Герберт умер, кажется, он так близко. Я думала, что не смогу без него жить, но совершенно спокойна, и я знаю, что скоро мы вновь соединимся, на этот раз уже навсегда.

Письмо было следующее:

Дорогая мисс Ли!

На днях вы хотели задать мне вопрос, но испугались, что этим причините мне боль. Но я догадался, о чем вы хотели спросить, и ответил бы вам весьма охотно. Разве не это вы хотели узнать: рад ли я, что жил на этом свете, невзирая на бедность, и болезнь, и крушение надежд, и скорую смерть? Мой ответ — да, невзирая на все. Если не считать того, что я должен покинуть Беллу, мне не жаль умирать, потому что я наконец понял: мне никогда не следовало и пытаться стать великим поэтом. А Белла вскоре ко мне присоединится. Я страстно любил мир, и я благодарю Бога за все красоты, которые видел. Я благодарю Бога за зеленые луга вокруг Теркенбери, и вязы, и скучное серое море. Я благодарю Его за прелесть собора в дождливые зимние вечера, и за драгоценные стекла его раскрашенных окон, и за величественные облака, плывущие по небу. Я благодарю Бога за благоухающие цветы и поющих птиц, за солнечный свет и весенний ветер и людей, которые меня любили. О да, я рад, что жил на этом свете, и если бы мне пришлось пройти через все это снова, со всеми горестями, и разочарованиями, и болезнью, я бы с радостью согласился, ибо по крайней мере для меня счастья в жизни было больше, чем боли. Я готов заплатить за это сполна и хотел бы умереть с молитвой благодарности на устах.