Читаем без скачивания Неповторимое. Книга 6 - Валентин Варенников

Вот такие чудеса! Я взял документ, смотрю на капитана и думаю: «Если так у нас арестовывают генерала армии Героя Советского Союза, народного депутата СССР, то как эту процедуру проделывают с рядовым?» Капитан удивленно посмотрел на меня, затем, не выдержав, тихо сказал: «Вы читайте, читайте. И распишитесь. Поставьте число».

Я стал читать. Оказывается, мне предъявлено обвинение по статье 64 Уголовного кодекса РСФСР «Измена Родине с целью захвата власти». Первое ощущение — злость. Не растерянность и страх, а именно злость! Почему? Явная ложь и несправедливость. Какая измена Родине? Наоборот, желание спасти ее от развала! Какой захват власти? Все, кто составлял основу ГКЧП, были при самой высокой власти. Да и активно поддержавшие этот комитет тоже были на высоких постах. К чему эта циничная ложь? Ответ на ладони — чтобы Горбачеву и другим можно было этой ложью отвлечь внимание народа от своих предательских действий, прикрыв себя.

Каждый раз, когда я встречаюсь с ложью, несправедливостью или когда враг может наносить удары, а мы по определенным причинам сделать этого не можем, ко мне всегда приходит злость, а не страх, обреченность или безысходность. Вместе со злостью приходит способность быстро мыслить, перебирая различные варианты. Вместе со злостью приходит боевое настроение, ярко выраженное желание активно бороться, не сдаваться и не сникать при любых обстоятельствах.

Так бывало у меня и на фронте, и на службе во взаимоотношениях с несправедливыми военачальниками и партийными чинами, и в Афганистане, и в «горячих точках» страны, и в Матросской Тишине, и на судах, и после — словом, всегда.

В тексте протокола задержания было записано буквально следующее:

«Варенников является одним из участников заговора с целью захвата власти и группы лиц, захвативших власть, т. е. подозревается в совершении преступления, предусмотренного пунктом «а» статьи 64 Уголовного кодекса РСФСР.

Основанием для задержания Варенникова является тяжесть совершенного им преступления, и, находясь на свободе, он может воспрепятствовать установлению истины по уголовному делу».

Далее шла подпись следователя: М. Д. Белотуров.

Ниже должен был расписаться я.

— Ну, что вы смотрите? Расписывайтесь! — подталкивал меня капитан.

— Да нет! Просто расписываться на этом ярлыке я не буду. Я обязан дать свою оценку.

На протоколе задержания места было мало, поэтому я написал только одну краткую фразу:

«Не считаю себя участником какого-то заговора и цели захвата власти не ставил.

С протоколом ознакомлен в 5.45 часов 23.8.91 г.

Потом оказалось, что к этому времени (т. е. в августе — сентябре 1991 года) уже были и другие официальные документы по поводу моего ареста. Например, Генеральный прокурор Трубин 23 августа 1991 года издал письменный документ, где было написано: «Арест Варенникова В. И. санкционирую». Спрашивается, во сколько часов 23 августа он подписал это распоряжение? Ведь меня арестовали уже в три часа утра! Так во сколько было издано сие распоряжение — в час или в два? Уверен, что это было сделано уже после того, как я попал в Матросскую Тишину. Вот почему мы ждали два часа у тюрьмы — не было распоряжения генпрокурора, и мои стражники уговаривали работников тюрьмы взять меня, а документы, мол, потом оформим. Не везти же меня обратно на дачу! Это же скандал. А то, что арест проведен с грубыми нарушениями, — это проглотят.

И еще был один любопытный документ. Цитирую: «Постановление (о заключении под стражу) 23 августа 1991 года, город Москва. Старший следователь Любимов постановил:

1. Применить к Варенникову В. И. меру пресечения — заключение под стражу.

2. Направить постановление начальнику СИЗО (следственный изолятор № 4 МВД СССР. Любимов».

На этом документе стоит моя роспись и дата: 24 августа 1991 года.

Спрашивается, когда Любимов получил от Трубина разрешение на арест и когда он издал свое постановление? Конечно, в течение 23 августа, когда я уже сидел в тюрьме. Любимов устно по телефону получил команду немедленно выехать в Матросскую Тишину и уже в 8.00 23 августа в общих чертах приступить к допросу.

Для меня было особенно важно выдержать принципиальную позицию в отношении оценки всех событий и лично своих действий. И я ее выдержал. На протяжении всех полутора лет нахождения в следственном изоляторе и на протяжении всех судебных следственных действий я не менял своей оценки всего того, что произошло, и тем более никогда и никому не давал повода считать меня виновным. В то же время с большим огорчением (заглядывая вперед) обязан сказать, что далеко не все объявили себя невиновными. Хотя такие и были. Кое-кто в своих письменных показаниях прямо писал, что признал себя виновным. Другие писали, что признают себя частично виновными.

Конечно, это меня огорчало, тем более что следственный аппарат Генеральной прокуратуры подсовывал эти показания нам, отстаивающим свою правоту. Подсовывал и приговаривал: «Вот видите?! Они честно, откровенно признались. И, конечно, при определении наказания суд это учтет. И хоть все это действовало удручающе, но поколебать не могло. Наоборот, я еще больше внутренне мобилизовывался.

Будет это несколько позже. А пока меня надо было как-то устраивать в тюрьме. К нам пришел еще один офицер. Капитан сказал, что сейчас отберет все, что я могу взять с собой, а остальное останется с чемоданом здесь, в том числе и часы. Ну то, что нельзя брать в камеру металлические предметы (в том числе бритву), еще как-то можно было обосновать, но почему запрет распространялся на часы — поначалу было непонятно. Позже, набравшись тюремных знаний, я понял, что отсутствие часов оказывает сильное морально-психологическое давление. И это главное. Но работники тюрьмы объясняли иначе (думаю, что они тоже по-своему правы): отсутствие часов среди подследственных (заключенных) не позволяет им в случае какого-то заговора действовать согласованно по времени, Кроме того, наличие у кого-то часов может стать причиной различных ссор и столкновений с целью «передела собственности».

Всю мою одежду тщательно проверили (проверял сержант). Почему-то особого внимания удостоились мои туфли — даже оторвали стельки. Я не выдержал; «Вы скажите, товарищ сержант, что вы ищете, и я скажу, где это». Вмешался капитан: «Гражданин, не мешайте сержанту выполнять свои обязанности». Я, снова не выдержав, поправил: «Не «гражданин», а товарищ генерал армии». Это было уже умышленным обострением ситуации. Капитан замолчал. Я тоже сделал вывод, что этот путь ничего не даст, а только усложнит. Исполнители решают свои задачи годами, и революций здесь не будет. Революции нужны в Кремле.

Мне отобрали туалетные принадлежности, пару белья, носки, очки и несколько листов чистой бумаги. Все остальное и даже ручку взять не разрешили (ручка была металлическая, массивная…). Под запрет попал и толстый журнал «Наш современник». Он нравился мне в то время, я читал из номера в номер и даже брал в командировки: если по деловым вопросам не готовился, то читал журнал. Почему не разрешили мне его взять с собой — было понятно, так как, на мой взгляд, стражники далеки от идеологических проблем.

Наконец меня куда-то повели. Впереди шел офицер без знаков различия, сзади меня сержант. По ходу остановились около одной из комнат. Мне вручили жидкий, старый, пыльный матрац, такую же ватную подушку, тонкое, с дырами, фланелевое одеяло, набор постельного белья. Мы пошли дальше. Поднялись по лестнице, кажется, на пятый этаж. Периодически лязгали тяжелые металлические двери. Пока мы шли, видели только охранников. Меня подвели, очевидно, к старшему по этажу. Он открыл одну из камер и сказал: «Заходите». Я зашел. Дверь захлопнулась, как выстрел из орудия. Загремели замки. На меня смотрели трое обитателей камеры. «Здравствуйте, товарищи! — бодро произнес я. — Давайте знакомиться. Я генерал армии Варенников Валентин Иванович». Мне ответили по-доброму. А один подошел и помог разложить мою постель на пустующую шконку (так именовались места на нарах).

Наверное, читателю интересно знать, как выглядят камеры в том корпусе Матросской Тишины, в которых сидели лица, привлеченные к ответственности по делу ГКЧП. Мне довелось менять камеры семь раз плюс около месяца был в тюремной больнице. Поэтому у меня представление достаточно полное. Наш тюремный корпус имел прямую коридорную связь с административным зданием и следственными помещениями, что, наверное, для администрации снимало многие вопросы. Камеры расположены справа и слева вдоль длинного, широкого, с высоким потолком коридора, который местами перехвачен поперек мощной металлической решеткой с такими же дверями. То есть коридор состоит из звеньев, видимо, для того, чтобы создать дополнительную преграду на пути тех, кто вдруг решит совершить побег.