Читаем без скачивания Танкистка - Александр Айзенберг
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Времени было пять часов утра. Я хоть и поспал в самолете, а все равно спать хотелось, вот и решил еще массу подавить, только парадку снял и в свою полевую форму переоделся, да так прямо в ней на кровать и лег. Разбудили меня в восемь часов утра на завтрак. Правда, в нумера завтрак не подавали, чай не королева, просто пригласили в ресторан при гостинице. Тут, правда, пришлось быстро переодеться в парадку: полевая форма для ресторана гостиницы тоже не катит. Несмотря на войну, кормили вполне прилично, а я, не зная, что меня сегодня ждет, позавтракал очень основательно, а то кто его знает, когда и чем я буду сегодня обедать, если вообще обед будет.
Только я закончил завтракать, как появился вчерашний политрук, хотя какое вчерашний – ночной политрук. Хотя тоже какая-то херня получается, типа ночной портье. Короче, политрук, что меня на аэродроме встретил и сюда привез, вот.
– Доброе утро, товарищ капитан.
– Да вроде приказа не было, вот только на парадном кителе шпала вместо моих кубиков.
– Все верно, приказ вам завтра зачитают, только со вчерашнего дня вы капитан. Форма на вас сидит отлично, не будь я на службе, то приударил бы за вами.
Бли-и-ин, начинается! Нет, я точно с ума сойду, если ко мне все клеиться начнут.
– Сейчас мы с вами едем в Политуправление, товарищ Мехлис хочет с вами поговорить.
Короче, железный Лева проявил ко мне интерес. Ссориться с ним себе дороже, придется побыть экзотической зверушкой. Мехлис сейчас сила: хоть и не очень умный, зато фанатично преданный Сталину, и тот это знает, так что придется терпеть и по возможности молчать. Может, и пронесет.
Мы ехали в «эмке» по улицам Москвы, и я вовсю ее разглядывал. Я, конечно, такое уже видел, вот только не вживую, а на кадрах кинохроники и в фильмах, а теперь видел это все въявь. Озабоченные лица москвичей, заклеенные крест-накрест окна домов, зенитки в окружении мешков с землей, военные патрули и общая напряженность города, готовящегося к обороне. Это я знал, что Москву немцам не отдадут. Да, дойдут до самой Москвы, будут видеть ее в бинокли, но так и не войдут в нее, а наоборот, получат по шее и с хорошим поджопником полетят назад, бросая технику и вооружение.
Хотя теперь, может, даже и в бинокли не увидят. Я хоть и не историк, даты не помню, но сто пудов, что я уже прилично потоптался по бабочке Брэдбери. Наши медленней отступают с моей помощью, и немцам основательно люлей навешали, по крайней мере, потери у них значительно больше, чем были в моей истории, и наступление у них капитально затормозилось. А ведь сейчас им еще и мои заподлянчики со вторым батальоном, который повзводно ушел им пакостить, сработают. Какой, на фиг, спокойный тыл, когда сейчас из-под каждого куста по ним стрелять начнут.
Я ведь какую установку ушедшим дал: освободить по небольшому отряду наших пленных, затем захватить пункт сбора трофейного вооружения и весь его вывезти с их помощью, а затем снова освободить побольше наших пленных и вооружить их этим оружием. Не надо их всех вести к нам, пускай сами организовывают отряды и партизанят в немецком тылу. Пускай они не разгромят проходящую колонну, но если подстрелят водителя да влупят несколько пуль в двигатель, то спустя пару недель у немцев ни машин исправных, ни водителей целых не останется. И как наступать тогда, если подвоз бое припасов нарушится?
Не так страшен черт, как его малюют. Мехлис неожиданно оказался вполне дружелюбен, хотя, может, тут сыграла роль моя внешность. Правда, его вопросы порой заставляли меня напрягаться. Я так и не понял, как он отнесся к моим казням немецких военных преступников. А что, как их еще называть, если они зверствуют над мирным населением и пленными с ранеными?
– Добрый день, товарищ Нечаева. Вот решил с вами поговорить по душам и без званий.
– Добрый день, товарищ Мехлис.
– Ну что вы так официально, Надя, зовите меня просто Лев Захарович, мы не на плацу, у нас дружеская беседа. Просто после всего того, что вы устроили в немецком тылу, мне стало интересно лично с вами пообщаться. Я не знаю другого нашего командира, который нанес немцам такие потери, как вы. Как вам это удается?
– Даже не знаю, Лев Захарович. Может, из-за незашоренности моего сознания.
– Это как?
– Понимаете, профессионалы действуют по шаблонам: это – можно, а это – нельзя. А я действую, как мне кажется правильным, не думая, можно так действовать или нельзя. Действие профессионала можно предугадать, а вот логику дилетанта просчитать намного трудней, так как он может поступить совершенно нелогично.
– А вы уверены в своих действиях? Думаете, ваши казни повлияют на противника?
– Уверена! Безнаказанность порождает вседозволенность. Когда ты знаешь, что какое бы преступление ты ни совершил, тебе не придется отвечать, то можно творить что угодно, и наоборот, осознание того, что за все свои преступления ты ответишь, причем подвергнешься самому суровому наказанию, заставит сто раз задуматься, надо тебе это или нет.
Вот так мы и проговорили больше часа. Мехлис даже распорядился принести чая, но поскольку я капитально позавтракал, то выпил всего один стакан и без печенья. Так, съел несколько штучек для приличия. Да, а я себя уже накрутил и думал, что придется выкручиваться, а тут был просто разговор по душам.
В заключение Мехлис выдал мне новое командирское удостоверение и сказал, что сегодня я свободна и могу погулять по Москве, а завтра в Кремле состоится награждение. Правда, чем будут награждать, не сказал, паразит этакий. А послезавтра я должна буду выступить по радио: разгром немецких штабов и захват в плен генералов вызвали много шума, вот Политуправление и ковало железо, пока оно горячо. Тем более, что это молодая и красивая девушка, которая очень грамотно командует и громит оккупантов. А кто лучше всего расскажет об этом, как не непосредственный организатор, раз он все равно здесь, в Москве.
Скажу честно, от услышанного у меня отлегло от сердца: значит, наградят, заставят выступить по радио – и свободен. Это пережить можно. Зато действительно посмотрю старую Москву. Я был только в современной, а эта была интересней, это, что ни говори, а история. Да и честно говоря, я был
