Читаем без скачивания Марина Цветаева. Письма 1937-1941 - Марина Ивановна Цветаева

Поцелуйте Таню[651], Вас обнимаю. Мур шлет привет.

                                             МЦ.

— Каждый раз — когда ели крабов — укол грусти, ибо никто их так весело не ест, как мы с Вами, теперь я их ем одна — и они стали простым продовольствием.

В последнюю минуту убедилась, что у меня нет Вашего другого адр<еса> — посылаю на Таню.

Впервые — ВРХД. 1979. № 128. С. 180–181 (публ. В.А. Швейцер). СС-7. С. 692–693. Печ. по СС-7 (с исправлением опечаток и неточностей, по копии е оригинала).

22-40. Е.Я. Эфрон

Голицыно, 9-го /22-го марта 1940 г., весна

               Дорогая Лиля,

Все сделаю, чтобы заехать к Вам после Кузнецкого[652], т. е. во втором часу, чтобы самолично передать Вам чудный подарок. Поэтому — никуда не уходите (буду между часом и двумя) и твердо ждите — меня и подарка.

(Я знаю, что Вы будете терзаться любопытством, но — уверяю Вас — стоит!)

Мур (тьфу, тьфу) выздоровел, но все время дрожу за него: в школе выбиты окна, уборная — на улице, а пальто не выдается до конца уроков, — словом — на Божью милость.

Итак — до скорого свидания!

Поздравляю Вас с первым днем весны

                                             МЦ.

Впервые — НИСП. С. 395. Печ. по тексту первой публикации.

23-40. М.С. Шагинян

Голицыно, Белорусской ж<елезной> д<ороги>

— возле Дома писателей —

28-го марта 1940 г.

               Дорогая Мариэтта Сергеевна,

(Пишу Вам своим рукописным почерком, — так я, на бумаге, исходила тысячи и тысячи верст…)

Очень надеюсь, что мой привет Вас еще застанет[653] (если везущий не протаскает его в кармане…).

Без Вас в доме творчества — меньше дома и меньше творчества, и Ваше место за столом — явно пустует, хотя с виду — для виду — и занято.

Вы — очаг тепла и люди сами не знают, сколько они Вам должны — радости.

— А Муру опять не везет: опять грипп с t°, сильнейшим кашлем и насморком. Лежит, рисует, читает, учится. Лечу его уротропином и горчичниками. Надеюсь — обойдется, но все это очень выбивает из колеи и омрачает и без того уже нерадостную жизнь. Погода — поганая — мокрая метель, весна была и прошла.

Принимаюсь наконец за гору Этери[654] (полторы тысячи строк) — но что моя — перед Вашей!

Да! Мне, может быть, (очень надеюсь), дадут французский перевод Низами[655] — в половине июля, когда сброшу с себя вышеназванную гору Этери. — Вот мы с Вами и побратаемся!

Только что кончила Робин Гуда и Маленького Джона (разбойничий обряд крестин)[656] — очень весело — сама веселилась и правку большого чужого французского перевода <…>[657]

Là-bas, près de l’Altaï, ou le soleil se lève,

Est, dit-on, de Boumbá le vieux pays de rêve.

Un mont sempiternel s’élève en son milieu.

Et souverainement l’unit aux larges cieux,{213}

— так я вступаю в поэму, вообще очень многое пришлось сделать заново, но я обожаю такую работу: то же чувство, когда оттираешь медь (красную).

До свидания, хочу нынче же отправить, обнимаю Вас, спасибо за всё, очень люблю Вас, добрый путь! — откликнитесь по приезде.

                                             МЦ.

Огромное спасибо за книгу Муру — он, читая, веселился вслух, сам с собою, теперь (поздней ночью) буду веселиться — я[658].

Сердечный привет Якову Самсоновичу[659], Мирэль[660] поцелуйте <…>

Впервые — Октябрь. 1986. № 3. С. 199 (публ. Е. Шагинян). СС-7. С. 680–681. Печ. по СС-7.

24-40. Н.Я. Москвину

Голицыно, Белорусской ж<елезной>

д<ороги> — возле Дома писателей —

28-го марта 1940 г.

               Дорогой Николай Яковлевич,

Нынче утром я шла в аптеку — за лекарством для Мура (у него очередной грипп, пролежал несколько дней с t°, нынче первый день встал, по, конечно, не выпускаю) — итак, бегу в аптеку, встречаю у станции С<ерафиму> И<вановну> и, радостно: — Ну, что — получили деньги? (Я вчера вечером, наконец, принесла ей остаток долга, но ее не было, оставила, для передачи Финку)[661] — Да. — Значит, мы в расчете? — Да, М<арина> И<вановна>, но когда же — остальное? — Т. е. какое остальное? Я же внесла все 830 р<ублей>! — Да, но это — одна путевка… — Т. е. как — одна? — Да, плата за одну путевку — 830 р<ублей>, а за две 1660 р<ублей>. — Вы хотите сказать — за два месяца? — Нет, за один. Последнее постановление Литфонда. Вы, очевидно, меня не поняли: пользующиеся Домом свыше 3-ех месяцев платят 830 р<ублей>. — Но мы же не в доме, мы в доме — часу не жили, мы же еще за комнату платим 250 р<ублей>. — Я им говорила, что Вы мало зарабатываете… — И еще скажите. Скажите, что я больше 850 р<ублей> за двоих платить не могу. — Тогда они сразу снимут одного из вас с питания.

Расходимся. Два часа спустя прихожу в Дом завтракать — в руках, как обычно, кошелка с Муриной посудой. У телефона — С<ерафима> И<вановна>.

— «…Она говорит, что столько платить не может»… — Пауза. — «Снять с питания? Хорошо. Сегодня же? Так и сделаю».

Иду в кухню, передаю свои котелки. Нюра: — Да разве Вы не завтракаете? — Я: — Нет. Дело в том — дело в том — что они за каждого просят 830 р<ублей> — а у меня столько нет — и я, вообще, честный человек — и — я желаю им всего худшего — и дайте мне, пожалуйста, на одного человека. —

Зашла С<ерафима> И<вановна>, предложила сегодня меня еще накормить, предложила мне воды, воду я выпила, от еды отказалась. — Сначала, сгоряча, я хотела написать Новикову — Шагинян — или даже поехать, — но потом — вдруг — поняла, что не надо, что это — моя судьба, что «одно к одному», т. е. данное — к многому. — Я, было, обратилась к Ермилову[662], члену правления Литфонда, выписала ему все цифры: весь доход за 5 месяцев (вплоть до 15-го июня) — и то, что уже выплачено в Литфонд, и за комнату, все очень точно, но — встретив его вторично, на улице (шла на почту), сказала, что главная моя цель — чтобы Мур смог здесь кончить школу, т. е. чтобы Литфонд — у нас путевка до 15-го апреля — дал нам путевку еще на 2