Читаем без скачивания Мемуары и рассказы - Лина Войтоловская

– Твоя правда, старший сержант, – вновь усмехнулся парторг.

– Анна обратилась к парторгу:

– Как думаешь, Дмитрий Николаевич, в ремонтную его? Там у нас помощник слесаря в техникум уезжает, учиться, так на его место…

– Это меня-то – помощником слесаря?! – вспыхнул Корнеев. – Я всю войну личным шофером…

– А нам личные шоферы не нужны, – сухо перебила Анна, – нам работники надобны.

– А на трактор нельзя? Я ведь…

– Нас тракторами МТС обслуживает, – сказал парторг. – На первое время, а?

– Что ж, – неожиданно миролюбиво согласился Корнеев, – ненадолго можно…

– Впервые Анна подняла на него глаза, посмотрела удивленно, внимательно, не очень доверяя его покорности.

– Так и решим? – спросил парторг у Анны.

Она кивнула и тут же стала разбирать какие-то бумажки.

Корнеев ступил было к выходу. У самой двери остановился, неловко помялся и, наконец, негромко сказал:

– А ты, Анна Васильевна, не держи на меня обиды. По пьянке это я. Приходи домой. И дочку с собой веди. Придешь?

Анна вспыхнула и тихонько ответила:

– Приду… Придем… сегодня…

На предложение матери вернуться домой Маша не ответила ничего. Только не по-детски серьезно и грустно посмотрела на мать и пожала узкими плечами.

Но мир, которого Анна так ждала, в их доме так и не наступил. Холодно было в их доме. Никакого особого счета у Анны к мужу не было – он вел себя спокойно, больше никогда не кричал ни на нее, ни на дочку, но был подчеркнуто равнодушен к ним обеим и жил не с ними – рядом, как посторонний, как квартирант, – уходил и приходил, когда хотел, никогда ни о чем не советовался, вообще редко заговаривал первый. Так прошло лето. А осенью он явился в правление и официально попросил отпустить его из колхоза на год. Это перед самой-то уборочной!

– Как знаете, Степан Иванович, – сухо сказала Анна, подписывая его заявление.

За лето Анна привыкла к его присутствию. Хоть и тяжело с ним, а все же – мужской дух в хате. Но она ничем не выдала своего огорчения, дочка же откровенно обрадовалась. Весной она перешла в последний, седьмой, класс. Худенькая, высокая, еще не оформившаяся, но с настороженным, серьезным лицом, она производила впечатление уже почти взрослой. Они с матерью давно договорились, после окончания школы она поедет в город поступать в техникум. Отцу они, конечно, не говорили о своем решении. Втайне обе мечтали, что когда-нибудь она будет инженером, научится, как говорила мать, строить трактора и всякие интересные машины.

– Но ты так и знай, мама, – шептала девочка, забираясь вечерами к матери в постель, – я сюда, в деревню, не вернусь. Я тебя к себе заберу. Уедем куда-нибудь далеко. Я буду на заводе работать, ты, если захочешь, тоже – ты умная, со всяким делом справишься…

– Да ты выучись сначала, – смеялась Анна. – Может, вырастешь и забудешь про мать-то…

– Я тебя никогда не забуду, – серьезно отвечала Маша. – Ты у меня одна…

Степан Иванович вернулся раньше, чем обещал, – в самом начале лета.

В тот день Маша уезжала в город держать экзамены. Анна помогала собирать ее немудрый багаж, готовила еду на дорогу и не заметила, как в хате появился муж.

Обернулась на его недовольный вопрос:

– Это куда же ты? Уезжаешь, что ли? Муж на порог, а ты за ворота?!

– Не я, Маня едет, – сдержанно ответила Анна.

– Это еще зачем?

Девочка, уже одетая в дорогу, вышла из-за занавески. Равнодушно кивнув отцу, она сказала:

– Пора идти, мама, на автобус опоздаем.

И вдруг впервые после первого скандального дня своего возвращения из армии, Степан Иванович взорвался, закричал:

– Никуда ты, сопливая, не поедешь. Я сказал! Председательша устроила, что из колхоза бежишь? А кто тут-то будет работать?

И осекся, увидев устремленный на него презрительный взгляд дочери.

– А ты! Ты и будешь работать, – сказала она, недобро усмехнувшись, первый раз в жизни обращаясь к отцу на ты.

И, подхватив фанерный чемоданчик, спокойно вышла из дому. Анна хотела что-то сказать, как-то объяснить Машин отъезд, но передумала и вышла вслед за дочкой.

Вечером, когда она вернулась домой, Степан Иванович сладко спал, развалившись на ее постели.

А утром, выкатив из сарая свой новый велосипед, она поехала в райком, просить, чтобы ее, наконец, освободили от председательства. Через несколько дней она уже работала рядовой колхозницей в полеводческой бригаде.

«Может, теперь-то он успокоится?» – надеялась она.

Но Степан Иванович и не думал успокаиваться. Работать он не начинал, по целым дням валялся на кровати и придирался и грубил ей так же, как когда-то до войны. Как и раньше, Анна отмалчивалась, терпела. Ради Маши, дочери.

Через две недели девочка вернулась. Еще с порога она радостно крикнула:

– Приняли! Мама! Приняли! Степан Иванович вскочил:

– Это куда еще?

В техникум, – негромко ответила Анна.

– Еще чего! Девка будет в городе хвостом вертеть, а мы ее корми?!

Маша засмеялась:

– Корми! Да много ли ты меня кормил? С шести лет меня мать кормит! И не волнуйся, я на все пятерки сдала, буду стипендию получать! Вот!

Анна едва дождалась весны. Два раза за зиму она ездила к Маше, отвозила ей продукты – теперь это было легко, автобусы ходили чаще.

Степан Иванович, наконец, начал работать там же, в ремонтной бригаде, на той же должности. Попытался было устроиться шофером, но новый, приехавший из города председатель решительно отказал ему:

– Пьющий вы, не могу я вам машину доверить.

Степан Иванович действительно много пил и пил в одиночку: друзей, просто товарищей даже для выпивки он так и не приобрел. Бывало, что и на работе появлялся навеселе; на замечания бригадира не обращал внимания, отмалчивался. Он постарел, от его прежней стройности, подтянутости не осталось и следа.

Анна тоже сдала. Маша заметила это сразу, как только вошла в избу. Обнимая мать, спросила тихо:

– Плохо тебе, мама, одной?

– Плохо, – вздохнула Анна.

– Вот подожди, выучусь я…

– Учись, учись, умница, – улыбнулась Анна. – А я? Что ж поделаешь – старею…

«Старость. Что же это такое – старость? – думала Анна, глядя на сухой могильный холмик. – Болезни? Да вроде здоровая я, ничего у меня не болит, и работать еще могу. А вот же слышу я ее, эту старость. Не в костях она у человека, где-то внутри, в душе, что ли?»

Гром зарокотал ближе, неярко блеснула молния, и в воздухе запахло чем-то острым, приятным, заглушая гарь, что тянулась от леса.

«Дождь пойдет, – безразлично подумала Анна. – Промокну».

Но не поднялась, даже не пошевелилась.

С непонятной тоской она вспомнила, как умирал ее муж. Он долго лежал, разбитый параличом. Она ухаживала за ним, как умела. Оба почти никогда ничего друг другу не говорили. Но за несколько часов до смерти он позвал ее, попросил сесть поближе и сказал серьезно и грустно: