Читаем без скачивания Кайкки лоппи - Александр Бруссуев

— Не укради и не убий, по-моему, гораздо тяжелее, — ответил Ромуальд.

— Вот ведь козел какой! — внезапно сказал усатый. — Я ему, падле, самую жирную рыбку подсунул — не жрет. Понюхал и отвернулся — брезгуют-с!

Около поджавшего под себя лапки Феди лежала килька с торчащими наружу ребрышками. Сам он равнодушно смотрел перед собой, развернув свои полтора уха по сторонам. От этого вид кота был то ли глупый до безобразия, то ли умиротворенный до неприличия.

— Ладно, мы не такие брезгливые, — сказал усатый. — Сидор, наливай по второй, закушу с пола.

— Я больше не буду, — запротестовал Ромуальд и добавил. — Извините.

— Больше и не нальем, — отрезал усатый. — Но эту взять надо. За тех пацанов, что полегли, прикрывая наш отход. За то, что они были настоящими кремнями. Спасибо им и вечная память!

Все встали за исключением вконец осоловевшего Феди. Повисла долгая пауза, настолько торжественная, что у Ромуальда даже чуть слезы не стали наворачиваться на глаза. Он шмыгнул носом и, набравшись решительности, спросил:

— А что с тем парнем произошло?

— С каким? — ответил усатый.

— Ну, с этим, с евреем?

— А, пес его знает. Сидор, что там у тебя в Чите этой произошло?

Тот не спешил с рассказом, поудобнее устроился на жесткой табуретке и начал свою байку:

— ЗабВО — самый поганый из всех самых поганых военных округов в Советском Союзе. Солдаты становятся зверями, потому что офицеры — изверги, пытающиеся всеми правдами-неправдами выбраться в цивилизацию, буряты — садисты и маньяки, которые режут европейский молодняк, если тот попадается им в руки.

Был у нас в роте такой поджарый еврейчик то ли с Мурманска, то ли с Архангельска. Почти земляк, одного со мной призыва. Я-то парень достаточно большой, боролся как мог, но порой думал, то ли убежать, то ли самоубиться. Мучили нас по молодости — сил никаких не было. Два часа сна, один раз в сутки еда — гороховая каша с кусками жира — поди попробуй оптимистично смотреть на жизнь.

Верховодили у нас чурки. На Кавказе этих чурок — пруд пруди. А они в нашу роту затесались. Гансам — офицерам, по-нашенски, все было по барабану. Лишь бы им показатели какие-то мифические выполнялись. Комроты, капитан Чайка, никогда не брезговавший на построении самолично зарядить «в пятак» салабону брызгал слюной: «Допускается потери от двух до трех процентов военнослужащих в мирное время. Лично пристрелю любого мерзавца, что будет мешать роте!» Черт, ведь как в воду глядел.

Наши чурки, естественно, нас, белых, тиранить давай. Особенно доставалось этому жиденку. Мы хоть по два часа, но спали. Его же неделями ото сна отлучали. Он, бедняга, в строю в обморок падал. Дрались мы, конечно, но как обычно — каждый за себя. А чурки по одному биться не умеют — только кагалом. Навалятся со всех сторон, отметелят, и ходят гордые, будто каждый Кассиуса Клея в нокаут отправил.

К тому же все они почему-то были какой-то педерастической направленности. Во всяком случае, угрожали всегда одним и тем же. Воспитание у них такое, что ли?

Вот мы и бились, вернее, отмахивались. Бился среди нас по-настоящему только один — жиденок этот. Вроде бы за что и душа-то держится, но изловит случившегося на очке чурку, какой бы тот не был здоровый, разобьет о его бошку его же «подмывательную лимонадную бутылку». Драться научился, изворачиваться, каждый удар кулаком в болевую точку. Короче, случилась вполне открытая война. Бьют его чурки в сушилке казалось в усмерть. Но очнется он посреди ночи, выльет на себя ведро холодной воды, пойдет в казарму и, пока дневальный тревогу не поднял, табуреткой особо отличившемуся чурбану голову проломит. Того в госпиталь, жиденка — на губу. Там тоже чурки. Там тоже драка. Зубы стали у него через один, нос не успевал срастаться, пальцы сломаны, так он их друг к другу полосками от портянок прикручивал. И ведь жил как-то. Орет Чайка: «Убейте вы его!», а он стоит в строю, качается, как осинка, но кулаки сжимает.

Вы спросите, а что же мы? Да ничего: мы первые полгода не то, что писем домой не писали, мы даже не разговаривали между собой. Мы не понимали, что происходит, мы не знали дней недели, мы забывали, ради чего здесь собрались. Скотское существование.

Но случился очередной полевой выход. Весна, почти лето. Птицы не кричат, боятся нашего вида, прячутся по кустам. Для нас это новый кошмар, только уже на свежем воздухе, в сырости, холоде и грязи: копать траншеи, носить за чурками оружие, заготавливать дрова, стоять в бесконечных караулах.

Ну а жиденка сломать так и не смогли. Чайка решил его после учений на «дизель», то есть в дисбат определить за самое страшное предательство — за нарушение Присяги. Все это знали, но никто не мог осознать, слова как-то мимо пролетали. Только чурки радовались.

Однажды на 9 мая мы, вдруг, как очнулись, потому что впервые услышали голос нашего жиденка, точнее, его слова. Но этому предшествовало некоторое событие.

На вечернем построении Чайка, нажравшись водки до выпучивания глаз, сам пробил жиденку в поддых и сказал чуркам: «Что-то духи ваши совсем расслабились, служба медом показалась? Провести разъяснительную работу!» Уж чурки-то расстарались.

Очнулся жиденок, наверно от холода под самое утро. Лежал он в дровах для костра. Полежал он наверно немного, посмотрел в звездное небо, а потом решил действовать. Оружие для нас — табу. Только для старослужащих. Однако в карауле стоял такой же дух, как и мы. Жиденок посмотрел ему в глаза, положил руку на плечо — и тот посторонился.

Выбрал он себе автомат одного из чурок, примкнул полный рожок и пошел прямиком в палатку, где спали в сладких преддембельских грезах самые большие «друзья». Без особых предисловий вынес ударом ноги челюсть у ближайшего, тот своим визгом разбудил остальных. Чурки заорали, было, в непритворном возмущении, но осеклись: жиденок передернул затвор, потом еще раз, чтобы вылетевший патрон не оставил никаких сомнений в серьезности оружия.

Дальше уже было просто: прикладом автомата он проредил унылых хозяев службы, оставив стоять только двоих. Их он и выгнал на наше место построения, где догорал по случаю близящегося утра костер. Там он достал откуда-то из своих лохмотьев бутылку и побрызгал на ежащихся от предутренней прохлады чурбанов жидкостью, странно припахивающей бензином. Чурки насторожились, нахмурив орлиные брови. Жиденок же двумя резкими ударами приклада по коленям вынудил их завалиться на землю, притом не особо выбирая места. Колени наверняка были самым безобразным образом переломаны, но этого было мало: от тлевшего костра огонь весело перекинулся на подмоченную бензином одежду. Чурки, верещавшие, как джумгарские хомяки, перешли на ультразвук.