Читаем без скачивания Атлант расправил плечи. Часть II. Или — или - Айн Рэнд

— В одном я согласен с мистером Киннаном, — вступил доктор Феррис. — Я согласен с приведенными им фактами, но не с его чувствами. Уэсли, тебя не должны тревожить интеллектуалы. Просто вставь нескольких из них в правительственную платежную ведомость и пошли проповедовать все то, что сказал мистер Киннан: порицания, мол, заслуживают сами жертвы. Дай им более-менее приличный заработок и титулы поблагозвучнее, и они позабудут о своих авторских правах и обслужат вас лучше, чем целая армия правоохранительных органов.

— Да, — согласился Моуч. — Я знаю.

— Опасность, которая меня тревожит, подстерегает с другой стороны, — задумчиво проговорил доктор Феррис. — Уэсли, тебе может немало досадить это «добровольное подписание Сертификата дарения».

— Догадываюсь, — мрачно ответил Моуч. — Я хотел, чтобы в этом вопросе нам помог Томпсон. Но теперь понимаю, что не поможет. По сути дела у нас нет законного права завладеть патентами. Да, существуют десятки законов, которые могут нас прикрыть — почти, но не совсем. У любого воротилы, который захочет устроить процесс по прецеденту, есть все шансы разбить нас. Мы просто обязаны создать видимость законности, иначе население не примет директивы.

— Совершенно верно, — подтвердил доктор Феррис. — Принципиально важно, чтобы владельцы отдали нам патенты добровольно. Даже имея закон, разрешающий прямую национализацию, для нас предпочтительнее получить патенты в дар. Мы хотим сохранить у людей иллюзию защиты их прав на частную собственность. И многие из них примут наши условия игры и подпишут Сертификаты дарения. Главное — организовать пропагандистскую кампанию и внушить людям, что это их патриотический долг, а все те, кто отказывается подписать сертификат — воплощенное зло, вот они и подпишут. Но… — Феррис умолк.

— Я понимаю, — Моуч все больше нервничал. — Наверное, появятся кое-где старомодные ублюдки, которые откажутся подписывать, но у них не хватит влияния, чтобы поднять шум. Никто не станет их слушать — бывшие соратники и друзья отвернутся от них, обвинив в эгоизме, поэтому нам они вреда не причинят. Так или иначе, мы получим патенты, а у этих типов не хватит ни денег, ни нервов, чтобы обращаться в суд. Вот только… — Моуч замолчал.

Джеймс Таггерт смотрел на них, откинувшись на спинку кресла: ему начинал нравиться ход беседы.

— Да, — продолжил доктор Феррис. — Я тоже об этом подумал. Что, если некий магнат задумает нас разбить? Трудно сказать, удастся нам возродиться из пепла или нет. Одному Богу известно, что может произойти в наше, столь истерическое время, да еще и в такой деликатной ситуации. Любая неожиданность способна нарушить шаткое равновесие и погубить все дело. Если есть хоть один человек, желающий это сделать, он это сделает. Ему известно истинное положение вещей, он знает то, о чем не говорят вслух, и не побоится назвать все своими именами. Он владеет самым опасным оружием. Он — наш смертельный враг.

— Кто? — выдохнул Лоусон.

Поколебавшись, доктор Феррис пожал плечами и ответил:

— Невиновный человек.

Лоусон непонимающе смотрел на него.

— Что вы имеете в виду, о ком говорите?

Джеймс Таггерт улыбнулся:

— Я имею в виду, что единственный способ обезоружить человека — преступление, — объявил Феррис. — То, что он сам считает своим преступлением. Если человек некогда украл хоть цент, вы смело можете подвергнуть его наказанию, как будто он ограбил банк, и он смирится с ним. Он вынесет любое страдание, в уверенности, что не заслуживает лучшего. Если в мире недостаточно преступлений, мы должны их создавать. Если мы внушим человеку, что любоваться весенними цветами дурно, и он нам поверит, а потом совершит этот поступок, то мы сможем с ним делать все, что заблагорассудится. Он не станет защищаться, потому что сочтет себя недостойным. Он не станет бороться. Но спаси нас, Боже, от человека, который живет по своим собственным стандартам. Спаси нас от человека с чистой совестью. Такой человек нас одолеет.

— Вы говорите о Генрихе Риардене? — невинным тоном осведомился Таггерт.

Имя, которого никто не хотел произносить, повергло комнату в звенящую тишину.

— Что, если и так? — наконец осторожно спросил доктор Феррис.

— Ничего, — пожал плечами Таггерт. — Просто, если речь идет о нем, я должен сказать, что смогу сдать Генри Риардена. Он все подпишет.

По правилам их неписаного языка все поняли по тону Джима, что он не блефует.

— Господи, Джим! Нет! — ахнул Уэсли Моуч.

— Да, — подтвердил Таггерт. — Я сам оторопел, когда узнал то, что знаю. Не ожидал такого. Все, что угодно, только не это.

— Рад это слышать, — осторожно продолжил Моуч. — Конструктивная информация. И может оказаться очень полезной.

— Более чем полезной, — любезно уточнил Таггерт. — Когда вы планируете ввести директиву?

— Нам нужно поторапливаться. Нельзя, чтобы новость просочилась в массы. Я надеюсь, что все здесь присутствующие будут строго соблюдать конфиденциальность. Я бы сказал, что мы будем готовы ввести директиву через пару недель.

— Не кажется ли вам целесообразным, пока еще не заморожены цены, уладить дело с железнодорожными тарифами? Я подумываю об их повышении. Небольшое, но заметное повышение необходимо.

— Мы обсудим это, вы и я. Вдвоем, — благосклонно ответил Моуч. У Бойла вытянулось лицо. — Нам предстоит выяснить еще немало деталей, но я уверен, что наша программа не встретит больших трудностей, — Моуч заговорил уверенным тоном официального спича, в деловой и почти веселой манере. — Некоторые шероховатости вполне возможны. Если одно не сработает, попробуем другое. Метод проб и ошибок — единственный прагматичный способ работы. Мы будем пробовать снова и снова. Если возникнет затруднение, помните о том, что оно носит временный характер. Пока чрезвычайная ситуация в стране не преодолена.

— Скажите, — вклинился Киннан, — как может закончиться чрезвычайная ситуация, если все стоит на месте?

— Не нужно теоретизировать попусту, — нетерпеливо бросил Моуч. — Мы вынуждены считаться с требованиями момента. Пусть вас не беспокоят детали, если общее направление нашей политики понятно. Мы обладаем властью. Мы сможем разрешить любую проблему и ответить на любой вопрос.

Фред Киннан хохотнул:

— Кто такой Джон Голт?

— Не говорите так! — вскрикнул Таггерт.

— У меня вопрос по «Пункту седьмому», — продолжил Киннан уже всерьез. — В нем говорится, что все заработки, цены, дивиденды, прибыли и прочее будут заморожены со дня вступления в силу директивы. И налоги тоже?

— О нет! — воскликнул Моуч. — Можем ли мы знать, какое финансирование понадобится нам в будущем?

Киннан, похоже, улыбался.

— Что такое? — огрызнулся Моуч.

— Ничего, — пожал плечами Киннан. — Просто спросил.

Моуч откинулся в кресле.

— Должен сказать, что благодарен вам за ваш приход сюда и за высказанные соображения. Они будут нам полезны. — Наклонившись вперед, он заглянул в свой настольный календарь и поиграл над ним карандашом. Затем карандаш опустился, подчеркнул дату и обвел ее кружком. — Директива номер 10-289 вступит в силу утром первого мая.

Не глядя друг на друга, все кивнули, соглашаясь.

Джеймс Таггерт поднялся, подошел к окну и опустил штору, закрыв вид на белый обелиск.

Проснувшись, Дагни в первый момент изумилась, увидев в окне шпили незнакомых домов на фоне бледно-голубого неба. Потом она заметила перекрученный шов чулка на ноге, почувствовала дискомфорт в пояснице и сообразила, что лежит на диване в своем кабинете; часы на столе показывали четверть седьмого, а первые лучи солнца серебрили силуэты небоскребов. Она смогла припомнить только, как падает на диван, решив отдохнуть минут десять — за окном темно, а на часах половина четвертого.

Рывком поднявшись, она почувствовала жуткую слабость. Горящая лампа, бросавшая свет на кипы бумаг — ее безрадостную незаконченную работу — казалась неуместной при утреннем свете. Дагни заставила себя не думать о деле и дойти до ванной комнаты, чтобы плеснуть в лицо холодной водой.

Слабость прошла, как только Дагни вновь ступила на порог кабинета. Неважно, какой была предшествующая ночь, она не могла припомнить утро, когда бы в ней не просыпалось ощущение подъема, тихого волнения, рождавшего в теле энергию, а в уме — жажду деятельности. Это было начало ее дня, дня ее жизни.

Дагни посмотрела сверху на город. Пустые пока что улицы казались шире и в ослепительной чистоте весеннего воздуха словно ожидали, когда их вновь запрудит бурная, деятельная толпа. Календарь вдалеке сообщал: сегодня первое мая.

Усевшись за стол, Дагни с вызовом улыбнулась. Она ненавидела читать отчеты, но это была ее работа, ее железная дорога. Она закурила сигарету, решив про себя, что все закончит к завтраку, и, выключив ненужную лампу, придвинула к себе бумаги.