Читаем без скачивания Том 6. Дураки на периферии - Андрей Платонов

Не управляя своим вдохновением, Даша подымает руки, делает резкое движение и вдруг закрывает лицо руками во внезапной застенчивости и убегает на время за печку. Ольга Сергеевна улыбается, Василий Львович хохочет и аплодирует, посол и усатая дама крайне шокированы и морщатся, Маша, Арина Родионовна и Александр серьезны, у Александра катятся слезы по грустному лицу, слезы идут и по лицу музыканта, продолжающего играть свою мелодию.

Музыкант.

Не се ль Элизиум полнощный,Прекрасный царскосельский сад,Где, льва сразив, почил орел России мощныйНа лоне мира и отрад?

Потрясенный Александр целует Дашу, затем бросается к музыканту.

Александр (музыканту). Вы брат мой!..

Посол (вставая). Сие ужасно! А где мой дог? Кобель по-русски!

Маша (указывая рукой на двор). Тамо… Он там ухмыляется…

Василий Львович. Великолепно! Браво, браво, русский народ! Прелестно, прелестно!

Усатая дама. Что здесь изящного? Дворовые люди смеются над нами!

Ольга Сергеевна (успокаивая гостью). Что вы, дорогая! Это все очень мило и от чистого сердца…

Усатая дама. Вы так думаете? А я не думаю. И кто написал эти стихи, — я не расслышала автора, — в них нет истинной гармонии…

Василий Львович (в сторону). Ах ты, устерса, гада морская! Поди прочь от нас, от Пушкиных!..

Ольга Сергеевна (гостье, холодно). Судить всякий, сударыня, может, а понимает лишь вдохновенный!

Усатая дама. Бог мой! Значит, ваша девка обладает вдохновением, а я его не имею.

Ольга Сергеевна. Да, сударыня.

Усатая дама. Простите, у меня не дворовый вкус.

Ольга Сергеевна. Я об этом сожалею…

Василий Львович (Александру). Ты мне необходим. Я прочту тебе новые стихи: я создал их в чистом вдохновении, поверь, ей-богу, Саша! Но, чур, не подражай!

Александр. Если стерплю, то воздержусь.

Посол. Сие ужасно, сие ужасно!

Василий Львович (беря об руку гостью с усами). Прошу вас. Здесь мало изящного, уверяю вас, и пахнет чем-то посторонним.

Усатая дама. Ах, вы — насмешник и вредный! Знаете, мне что-то нехорошо…

Василий Львович. Это вы проголодались, сударыня. После стихов я всегда мясным бульоном питаюсь и жареной говядиной по-английски…

Посол берет об руку Ольгу Сергеевну, и все уходят, последним идет музыкант, вслед за Александром; в людской остаются Арина Родионовна, Даша и Маша.

Музыкант (обернувшись к Даше, делает ей рукой знак прощания). Прощайте, Дарьюшка, нимфа моя!

Даша. Прощай, ладно уж! Чего мало сыграл? Еще играй!

Музыкант (делает жест в направлении ушедших вперед). Я там в оркестре надобен: солист! (Уходит).

Арина Родионовна (вздохнув). Ушел наш Сашенька… Ложитесь спать, девки, чего глаза таращите, ночь давно на дворе.

Даша. И то, бабушка. Нам пора.

Маша. А я усну — и сны буду видеть…

Они уходят за печь, там разбираются, готовятся на сон грядущий; несколько позже они обе лежат на русской печи, и две их внимательные головки, четыре широко открытых глаза следят оттуда, что делается в людской. Является Александр.

Александр (застенчиво). Нянюшка, я опять пришел.

Арина Родионовна. Иди, иди ко мне, чего ты как сиротка стоишь… Ведь я-то к тебе не смею ходить…

Александр. Няня, расскажи мне сказку…

Арина Родионовна. Сказку? А я тебе их все уже небось рассказала, покуда растила тебя.

Александр. А еще — одну.

Арина Родионовна. Которую же, голубчик, — и не помню я ничего.

Александр. А ты вспомни — как встарь люди жили-были… Как ты давно-давно мне рассказывала…

Арина Родионовна. Да ведь вы тогда еще Сашенькой были, Александр Сергеевич, вам что ни расскажи, все на сердце ложилось… А теперь вы сами разумные стали — чего я вам расскажу…

Александр. А ты помнишь, няня, ты сказывала мне одну сказку — давно-давно — она была самая добрая, самая хорошая, да я забыл ее.

Арина Родионовна. И я, родной, позабыла. Которая же это?

Александр. Я вспомню ее, няня. И та сказка, — ты знаешь что, — та сказка скоро будет правдой! Я знаю!

Арина Родионовна. Да уж пора бы… Да сбудется ли, милый, чтоб сказка правдой стала?

Александр. Сбудется, нянюшка, — я чувствую, ты увидишь.

Арина Родионовна. Мне что же, я старая, я уже при смерти живу, а людям нужно…

Александр. И тебе нужно, няня, и всем, всем нужно, кроме злодеев…

Арина Родионовна. Так что же это будет-то, батюшка?

Александр. Вольность! Святая вольность будет, няня! Ты никого не будешь бояться и станешь жить со мною, как мать.

Арина Родионовна. Аль правда твоя?

Александр. Правда, правда, так будет, нянюшка моя…

Даша (с печки). Правда!

Маша. Правда. Я вижу.

Арина Родионовна. Ин, видно, так и быть должно, а без того вся жизнь неправда.

Александр. Ты постарела от рабства, няня!

Арина Родионовна. Доживи хоть ты, сударь мой, до той поры и себя не погуби. Вольность-то, слышно, никому даром не дается.

Александр. Дается!.. Государь не потерпит более рабства!

Арина Родионовна. А кто ж его знает: цари молча живут.

Александр. Я вспомнил, это ты про вольность сказку мне говорила…

Арина Родионовна. Да ведь в сказках правда спит, Сашенька, — а кто ее пробудит?

Александр. Мы, нянюшка, мы, бедная моя!

Арина Родионовна. А кто вы-то?

Александр. Да мы!

Арина Родионовна. Да кто ж такое вы-то, сиротка ты моя, — аль ты всех крепче? Ты тоже умрешь, сердечный мой, как мы все…

Александр. Пусть я умру, няня. А когда я живу, смерти нет, я чувствую прелесть в сердце!

Даша. И я чувствую!

Маша. И я!

Александр. И она чувствует! И Маша!

Арина Родионовна. Люди же они, батюшка, — вот и чувствуют.

Александр. Значит, это правда… Я вижу, что правда.

Из горниц заглушенно слышится музыка.

Арина Родионовна. Ты все видишь, милый мой… Страшно мне, что разумом ты резвый такой!

Александр. А вы не бойтесь, нянюшка. Пусть другим будет страшно!

Приходит кухарка; она кланяется Александру и ставит на стол перед Ариной Родионовной простой ужин, который она принесла на жестяном подносе.

Кухарка. Ужинай, Родионовна, да и спать пора… Мне-то нынче не спать — гости небось до утра будут, одной посуды сколько перемыть надо… Ешь, Родионовна, тут барыня тебе ломоть пирога своими руками отвалила: пусть, говорит, няня покушает. Вот он — тута, с начинкой!.. Может, и вы, батюшка, Александр Сергеевич, с нянюшкой покушаете, — я вам отдельно принесу!

Александр. Спасибо, Семеновна… Отдельно мне не надо, а дай ложку!

Кухарка. А ложка тут есть, тут их три, вот они, батюшка. Кушайте.

Кухарка уходит. Александр садится с няней за стол, берет себе ложку и хлебает с няней похлебку из одной миски. Музыка из господских горниц утихает; слышно глубокое дыхание Маши и всхрапывание Дарьи, уснувших на печи, — с лицами, по-прежнему обращенными сюда, к няне и зрителю. Из господских горниц появляется П. Я. Чаадаев, уже одетый в дорогу, в офицерской бекеше.

Чаадаев (Александру). Ты здесь? Едем в Царское. Я в полк еду — мне пора.

Александр. Едем. И мне пора.

Чаадаев. Сбирайся! Здравствуйте, Арина Родионовна!

Арина Родионовна. Здравствуй и ты, батюшка. Садитесь кушать, а я встану.

Чаадаев. Зачем вам вставать? Ах, рабство, дикость какая!

Арина Родионовна. Аль вы там, что ль, откушали?

Чаадаев. Нет, ничего я там не кушал…

Александр. Так садись сюда, тебе и ложка есть!

Чаадаев. Нет, не хочу. Горек здесь хлеб. А впрочем, всюду он горек. Разве только в хижине земледельца он честен и сладок…

Александр. А отчего?

Чаадаев. Ты должен это знать… (Он отходит к спящим на печи Маше и Даше — и, сняв перчатку с руки, осторожно, нежно гладит их русые головки). Какие прелестные чистые лица у этих рабынь! Какая кротость у этого рабства, будь оно проклято! (Обращается к Александру). А ты ложку взял, — ты меч возьми!