Читаем без скачивания Новый Мир ( № 2 2006) - Новый Мир Новый Мир

Вот оно, ключевое слово, — “общество”. Как мы говорили выше, первоначальный заголовок рецензируемого труда — “Индивид на средневековом Западе”. Новое же название — “Индивид и социум (курсив мой. — Д. Х. ) на средневековом Западе”. Изменение наименования есть и определенное изменение содержания. Так, в данном варианте наличествует раздел “Сословное сознание и личность”, отсутствовавший в варианте первоначальном.

Но дело не только в добавлениях. Обратимся к методологическому пафосу книги А. Я. Гуревича. “Индивидуация есть неотъемлемая сторона социализации индивида. Человек способен обособиться только в недрах социума. Вопреки довольно распространенному суждению, он никогда не остается наедине с собой (напомним, “Наедине с собой” — название книги любимого оппонента А. Я. Гуревича. — Д. Х. ), и строящиеся вокруг этого „единственного” робинзонады исторически недоказуемы. Человеческое Я представляет собою личность и обретает индивидуальность лишь постольку, поскольку существуют другие Я, с которыми индивид находится в постоянном и многостороннем общении. Культура, в антропологическом ее понимании, никогда не является только уникальным достоянием отдельного изолированного индивида, это язык интенсивного и непрекращающегося общения членов социума. Языки культурного общения многоразличны и изменчивы. И лишь при посредстве их анализа историк может приблизиться к пониманию структуры того типа личности, который доминирует (или кажется доминирующим) в данном общественном универсуме. <…> Попытки историков исследовать пути самоопределения личности и присущего ей типа самосознания, характерного для данного общества, представляют собой, по сути дела, поиск истоков неповторимости самой культуры, ее исторической индивидуальности <…>.

Итак, вопрос о человеческой личности и индивидуальности на определенном этапе исторического процесса — это не вопрос о том, существовала она или нет. Вопрос заключается в другом: какие стороны человеческого Я приобретали в том или другом социально-культурном контексте особое значение” (стр. 24).

Я бы даже рискнул выразить мысль А. Я. Гуревича в виде афоризма: Я существует лишь там, где есть Другой.

А. Я. Гуревич разворачивает панораму всего Средневековья, от пред-Средневековья (Поздняя Античность) до пост-Средневековья (Раннее Возрождение), от варварской (или полуварварской) скандинавской периферии до научных и религиозных центров латинской Европы. Перед нами проходит череда самых разных личностей: исторические персонажи и герои эпоса, яркие индивидуальности и “средние” люди, гении и безумцы, схоласты и поэты, скальды и узурпаторы, еретики и ведьмы, рыцари и крестьяне. Книга, надо сказать, увлекательно и ярко написана, и ее с удовольствием прочтут даже и те, кто не согласен с концепцией автора.

По этой самой причине я не хочу пересказывать книгу, а всего лишь пытаюсь выделить узловые моменты ее, призвать читателя обратить на них внимание.

Так вот, еще одно “узловое” место — резкий отказ от эволюционизма. Почему? (Снова это почему .) Потому что в основе неприемлемых для А. Я. Гуревича рассуждений об “открытии личности”, “рождении индивидуальности” в XII, XIV или XVI столетии “лежит идея эволюционного прогресса, неуклонного восхождения человека от более простых, чтобы не сказать примитивных, форм к индивидуалисту Нового времени. История трактуется телеологически, она ориентирована на современное состояние общества и интерпретируется как его постепенная подготовка. Но если подобная методология могла найти свое оправдание в XVIII и отчасти XIX веке, то ныне идея поступательного прогресса едва ли приемлема. После двух разрушительных мировых войн, после ГУЛАГа, Освенцима и Хиросимы, после возникновения тоталитарных режимов на Востоке и Западе <…> разве история не преподала нам уроки смирения? Идея прогресса, сохраняя свою истинность применительно к отдельным и специфическим формам деятельности, таким, например, как наука и техника, не внушает более доверия, когда ее по-прежнему пытаются применить к истории в целом” (стр. 20 — 21).

Но отказ от прогрессизма, от представлений о росте личностного самосознания не приводит А. Я. Гуревича к плоскому выводу: “все было всегда”. А равно и к другому: формы проявления человеческого Я безусловно разнятся во времени (в эпоху Августина в отличие от эпохи Петрарки), в пространстве (в Исландии в отличие от Италии), в социальном отношении (у горожанина в отличие от рыцаря), но, если так можно выразиться, “уровень” этого Я всегда один и тот же (чем бы еще измерить этот уровень?). “Оба процесса, — говорит он в другой своей работе, — самораскрытия личности и развития индивидуальности, — были неодинаковы по существу и подчинялись разным ритмам. По-видимому, эти процессы не представляли собой плавной эволюции и шли как бы толчками”8.

Индивидуализм не подчиняется линейной зависимости. А. Я. Гуревич подробно описывает так называемый “архаический индивидуализм”, высокоразвитое чувство собственного достоинства, стремление к личному подвигу, заботу о добром имени и посмертной славе у варваров и древних скандинавов. Между тем Высокое Средневековье характеризуется корпоративным строем, развитой крестьянской общиной и т. п. Так вот, “не предшествовала ли корпоративному и типизирующему классическому Средневековью эпоха, отмеченная иным личностным самосознанием, которое находило меньше стеснений для своего выражения?” (стр. 45).

Неравномерность заметна и на более коротких временных отрезках. Позволю себе цитату из упоминавшейся статьи-резюме: “Становление индивидуальности действительно шло на протяжении средних веков не эволюционно-плавно, но толчками, с прорывами вперед и отступлениями. Нет оснований принять тезис К. Морриса и других исследователей о том, что XII в. был временем рождения modernitas и современного типа личности. XIII в. не ознаменовался появлением ярких автобиографий. В поэзии нет той концентрации на собственной персоне, которая намечалась ранее („Я” трубадуров оставалось в значительной мере безличным и условным, и таковы же их т. н. „биографии”). Великие мыслители — представители высокой схоластики — не оставили интимных признаний, которые можно поставить рядом с „Историей моих бедствий””9.

Решусь высказать гипотезу, что отказ от линейного, “прогрессистского” взгляда на пути развития индивидуальности, признание пульсирующего характера этого процесса вызывается, среди прочего, переживанием зигзагов нашей собственной истории, особенно последних полутора-двух десятилетий.

Конечно, было бы весьма важно и интересно познать причины таких колебаний. На протяжении всей книги А. Я. Гуревич не перестает настаивать на том, что индивид не существует вне социума. А значит, те или иные личные качества, даже личные чувства проходят (или не проходят) через фильтр общественного признания. Вот пример. Запись исландских саг происходит в то же время, когда романскую и континентальную германскую Европу буквально захлестывает поток рыцарских романов. Основной мотив этих романов — любовь. В сагах же любви отводилось не так уж много места. Из этого никак не следует, что все рыцари были поголовно влюблены, а суровые исландские бонды о всякой там любви и не думали. Просто в одном случае индивидуальная любовь — высокая культурная ценность, в другом — нет.

То же относится к личности, к проявлениям своего Я. В одни периоды этому ничего не мешает, в другие — вызывает противодействие. Так, концентрация на своем Я в христианском Средневековье, в отличие от более ранней языческой эпохи, есть проявление гордыни, каковая — первый из семи смертных грехов.

Может быть, усиление корпоративности в эпоху Высокого Средневековья объясняется и стремлением общества — осознанным или скорее неосознанным — ввести этот “архаический индивидуализм” в определенные рамки, дабы герои не разнесли все вокруг, подобно берсеркам.

А откуда взялось некоторое снижение личностного начала в XIII веке по сравнению с XII веком? Может быть, потому, что “в XIII веке обостряется способность к наблюдению окружающего мира. Ориентированный на практику индивид более внимательно присматривается и лучше видит, дольше помнит” (стр. 302). XIII век — эпоха оформления естественно-научного знания. По словам Жака Ле Гоффа, “тринадцатый век — не только великий век богословия, новаторского богословия, но и <…> великий энциклопедический век, когда было собрано множество фактов и идей <…> и когда в свойственном ему духе возникло намерение составить опись, классифицировать и упорядочить это новое вeдение”10. Если в XII веке люди смотрят на окружающий мир как бы из себя, то в следующем столетии даже и на себя они глядят как бы извне (читатель может прочесть об этом в очерках, посвященных в книге титану XII века, “неукрощенному единорогу” Абеляру, видному государственному и религиозному деятелю того же времени аббату Сугерию и “среднему человеку” следующего столетия брату Салимбене).