Читаем без скачивания Светочи тьмы: Физиология либерального клана. От Гайдара и Березовского до Собчак и Навального - Михаил Делягин

3 октября 2003 года Зурабов был награжден орденом «За заслуги перед Отечеством» IV степени с формулировкой, которую в другом государстве можно было бы сесть проявлением аппаратного «черного юмора»: «за большой вклад в проведение социальной политики государства и многолетнюю добросовестную работу».

Ликвидатор льгот

После панической отставки Касьянова в феврале 2004 года Зурабов с 9 марта был назначен главой объединенных специально «под него» министерств здравоохранения и социального развития, — отнюдь не только в качестве награды за пенсионную реформу, проведение которой было признано тогдашним государством успешным.

На этом посту он стал одним из главных инициаторов людоедской «монетизации льгот», представленной обществу как якобы побочное следствие разграничения полномочий между различными уровнями власти, проведенного под руководством Д. Козака. Закон о ней был принят 22 августа, проведение началось с 1 января 2005 года, и он немедленно вызвал массовые протесты пенсионеров, сопровождавшиеся массовым перекрытием федеральных трасс (начало было положено в городе–спутнике Москвы Химки, где пенсионеры еще во время новогодних каникул перекрыли трассу, ведущую в Санкт- Петербург и к аэропорту Шереметьево); в сахалинском райцентре Холмске дошло до захвата участниками митинга местной администрации.

В протестах, продолжавшихся по всей стране, несмотря на зиму, в течение 2,5 месяцев, приняло

участие, по самым консервативным оценкам, два с четвертью миллиона человек; поскольку это были в основном пенсионеры, массовые волнения получили неофициальное название «седой революции». Непосредственной причиной равно внезапного для общества и государства взрыва негодования стала отмена права пенсионеров на бесплатный проезд в пределах их населенного пункта с заведомо недостаточной денежной компенсацией (которая к тому же и не должна была расти по мере удорожания проезда). Учитывая низкий уровень жизни пенсионеров, отмена этой льготы фактически означала запрет на перемещение их большинства в пределах своего населенного пункта.

Попытка лишить пенсионеров права на даже весьма ограниченное передвижение не только не была чем–то случайным, но и, напротив, вытекала из основного принципа и, как представляется, тщательно маскируемой реальной задачи «монетизации льгот» и в целом всей социальной реформы.

Официально провозглашаемый принцип этой реформы заключался в копируемом у развитых стран Запада адресном предоставлении льгот, при котором они предоставляются не всем улицам, соответствующим формальным критериям, — например, пенсионерам, — а лишь той их части, которая действительно испытывает нехватку средств. Прекращение поддержки обеспеченной части льготируемого населения должно было позволить сократить бюджетные расходы и, соответственно, снизить налоговое давление на бизнес, что, если верить либеральной пропаганде, непременно привело бы к расцвету российской экономики и росту уровня жизни.

Каждый тезис этой немудрящей пропагандистской конструкции представлял собой логический

провал. Прежде всего, сокращение налогов (как показал опыт «нулевых» годов) не могло привести к существенной активизации бизнеса, подавляемого принципиально неналоговыми факторами — почти тотальной коррупцией, произволом монополий, недоступностью правосудия, открытостью экономики перед недобросовестной, а часто и субсидируемой конкуренцией более развитых стран, недоступностью кредитов (из–за незащищенности собственности и произвола банковских монополий, а также из–за чрезмерно жесткой финансовой политики государства) и, наконец, вызванной принципиальным отказом либералов от развития неопределенностью даже среднесрочных перспектив.

Сокращение бюджетных расходов в условиях, когда главным приоритетом федерального бюджета является вывод средств в государственные ценные бумаги США и еврозоны в соответствии с «максимой Дворковича» («Россия должна платить за финансовую стабильность США!»), отнюдь не обязательно и тем более не автоматически ведет к сокращению налогового давления на экономику. Скажем, ощутимое усиление этого давления в десятые годы при интенсивном запугивании общества нехваткой средств в федеральном бюджете проходило при росте неиспользуемых остатков средств на счетах этого бюджета, в основном вкладываемых в иностранные ценные бумаги (на 1 июля 2015 года неиспользуемые остатки составляли 9,2 трлн, руб., что позволяло полностью финансировать расходы бюджета на протяжении семи месяцев), а порой и вовсе при профиците бюджета!

Главное же заключается в том, что адресность социальной поддержки имеет смысл лишь при сравнительно небольшой доле нуждающегося в нейнаселения, в любом случае не превышающей 30 %. В противном случае дополнительные расходы на организацию проверки нуждаемости существенно превысят экономию от сокращения расходов на социальную помощь. Попытки же удержать расходы хотя бы на прежнем уровне, не допустив их существенного скачка, приведут к сокращению оказания социальной помощи тем, кто в ней нуждается.

Весьма существенно, что в России доля бедных составляла в то время (как и сейчас) не 30, а около 80 %, — если, конечно, не уподобляться российским чиновникам и не понимать под «бедными» нищих, то есть людей с доходами ниже прожиточного минимума, или чиновникам развитых стран, считающих бедными всех с доходом ниже половины среднего уровня данной страны данное время вне зависимости от того, насколько он велик или мал. Объективным критерием бедности является неспособность человека покупать товары длительного пользования из своих текущих доходов (точно так же, как объективным критерием нищеты — недостаточность текущих доходов для приобретения еды). Если текущих доходов хватает и на еду, и на одежду, но не на простую бытовую технику, — семья бедна: это содержательная граница, отделяющая бедняков от семей с доходами уровня среднего класса (последние совсем не обязательно принадлежат к нему, так как средний класс характеризуется не только уровнем потребления, но и определенной психологией, и в целом моделью потребления и стилем жизни).

Поскольку бедность, по данным центра Левады, в России (вплоть до 2012 года, когда либеральные социологи прекратили публикацию этого, по- видимому, переставшего быть удобным для них

показателя) составляла не менее 80 %, перевод социальной поддержки на адресный характер был попросту нерентабельным, — и для игнорирования этого нужно было быть либералами, привыкшими не считать деньги и искренне полагать безграмотность надежно залогом своей административнополитической конкурентоспособности.

По изложенным причинам все попытки перейти к адресной социальной поддержке провалились (последняя намечена на 2016 год и также не имеет шансов на сколь–нибудь полную реализацию) и свелись на практике к более или менее произвольному сокращению числа людей, получающих помощь от государства.

«Монетизация льгот» проводилась под прикрытием другой реформы — разграничения полномочий между различными уровнями государственной власти, осуществленной под руководством вице–премьера Козака в 2003 году во исполнение идей Центра стратегических разработок Грефа. Действительно, огромная часть государственных обязательств перед населением находилась «в совместном ведении» властей разного уровня, прежде всего федерального центра и регионов. В силу нехватки денег и у тех, и у других они занимались «спихотехникой», перекладывая ответственность друг на друга, а формально признанные обязательства государства не выполнялись.

Либералы посчитали, что «неисполняемые мандаты» государства стоят несколько триллионов рублей в год, — и, раз их в силу этого попросту невозможно выполнить, то их и не надо исполнять вообще, и государство должно от них отказаться. А люди ничего не заметят, потому что, мол, и так ничего не получали. При этом никто даже не пытался разобраться, какая часть неисполнимых обязательств государства действительно не нужна, так как является плодом случайного и бессмысленного лоббизма, а какая необходима для нормальной человеческой жизни. То, что стоимость многих мандатов завещалась при расчетах из–за игнорирования возможности ограничить произвол монополий, а также для укрепления ощущения их неисполнимости, разумеется, не принималось в расчет, — как и то, что часть не исполняемых в целом мандатов все–таки реализовывалась в отдельных регионах (и там жизнь людей в результате их отмены существенно ухудшилась).

«Разграничение полномочий между уровнями государственной власти» стало для либеральных реформаторов всего лишь инструментом отказа государства от обязательств, на которые у него не было денег (то есть за счет отмены которых либералы хотели улучшить положение бизнеса).