Читаем без скачивания Довлатов и третья волна. Приливы и отмели - Михаил Владимирович Хлебников
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
А у нас – своих.
Так зачем же нагнетать мистику? Зачем объяснять свои глупости и неудачи происками доблестных чекистов?! Зачем в благодатной Америке корчить из себя узников Лубянки?! Это неприлично и смешно.
Психологически точно раскрыты и причины невнятных претензий к предстоящей конференции:
В Лос-Анджелесе должна состояться представительная научная конференция. Тема ее: «Русская литература в эмиграции. Третья волна».
Организаторы конференции проделали нелегкую работу. Изыскали значительные средства. Обеспечили высокий уровень дискуссий. Короче, все шло нормально.
Что же Вас так обидело и рассердило? Приглашение запоздало? Такие недоразумения случаются. Не забронировали места в особой ложе? В демократической стране это не принято. Какие могут быть обиды? Умные родители не посещают школьных вечеринок. Умные школьники тоскуют на родительских юбилеях.
Это нормально.
Можно констатировать, что газетную дуэль Седых проиграл вчистую: стилистически и содержательно. Откликнулся и один из объектов грозной критики Седых – Наум Сагаловский. Он написал стихотворный ответ: «Эх, Андрюша, нам ли быть в печали?»:
С добрым утром, тетя Хая,
вам привет от вертухая!
Тут у нас идет грызня —
некий хухым и бездельник
обругал еженедельник,
где печатают меня.
С небольшим теплом и тактом
(тетя Хая, не трухай!)
он сказал, что наш редактор,
извиняюсь, вертухай.
Так что – здравствуйте, лехаим!
Получается кумедь —
этот дядя с вертухаем
не желает дел иметь.
Хоть ползи к нему на пузе —
не подаст своей руки!
Никогда не жил в Союзе,
но – повесил ярлыки.
Отказал нам всем в таланте,
аж под ложечкой щемит.
Я так тоже – просто анти —
страшно вымолвить! – семит.
Я соратник вертухаю,
неудачник-стихоплет,
я в своих писаньях хаю
Богом избранный народ.
«Хухым» на идише означает мудрец. Видимо, автор использовал «хухыма» как вариант к слову, близкому по звучанию «мудрецу». Заканчивается послание следующим образом:
Стыдно, Яков Моисеич.
Может, слог мой нехорош,
но известно – что посеешь,
то когда-нибудь пожнешь.
Вот слова мои – ударь их,
литератор и мудрец!
Ты уже Седых и Старых,
где же Умных, наконец?..
Послание Сагаловского напечатали в № 66 «Нового американца». Но с «цензурными» изменениями. Вайль и Генис убрали из названия «Эх, Андрюша», чтобы «смягчить». Вместо «хухым и бездельник обругал еженедельник» появилось «хухым в знак привета обругал одну газету». Подправили «двое с бутылкой» и финал, заменив «Старых» на «Нервных», чем, как, думаю, обидели Якова Моисеевича. Ведь он, напомню, особо подчеркивал свою невозмутимость и стабильность давления, не зависящего от нападок и критики.
Нельзя сказать, что Седых оказался беззащитным перед напором Довлатова и его товарищей. Например, хорошо знакомый нам Виктор Некрасов написал Довлатову письмо с призывом не обижать главного редактора НРС. Довлатов ответил, выразив сомнение в возможности автора «В окопах Сталинграда» разобраться в тонкостях русско-американской газетной войны:
Почему считается нормальным из года в год разоблачать в эмигрантской публицистике какого-нибудь покойного злодея, но про живого, успешного и сравнительно моложавого прохвоста Андрея Седых – следует молчать? Почему?..
… Мне известно, что Вы, в ситуациях, более ясных для Вас, вступались за людей не только в Союзе, но и во Франции, и даже теряли работу, вступившись, например, за Гладилина. Просто здешняя, американская обстановка Вам плохо известна, и потому кажется, что «злобствующий неудачник Довлатов» (так меня поименовал в «НРС» Александр Глезер) терзает обаятельного и невинного старика Андрея Седых. Между тем Ваш любимец Седых – не более и не менее, как главарь бандитской шайки, просто грабит он в данном случае не Вас, а неизвестных Вам людей. Мне эти люди хорошо известны.
Но газетные баталии «Нового американца» померкли перед событиями осени 1981 года. Если до этого внутренние конфликты в редакции в известной мере купировались, доходили до публики в облагороженном виде, то новый конфликт скрыть было невозможно. Восьмого октября Довлатов пишет Ефимову, который просил разместить его объявление в газете. Естественно, со скидкой:
С объявлением дела обстоят так. Положение в газете тяжелое, дружба с администрацией трещит по всем швам, Меттер окружил себя проходимцами, и так далее. Короче, просить о бесплатном объявлении сейчас неудобно. Нужен компромиссный вариант.
Но условий для поисков компромисса внутри редакции практически не осталось. Проблема заключалась в хроническом безденежье. Приход «лучших времен» постоянно откладывался, энтузиазм истощался, взаимное недовольство росло. Отношения испортились между оставшимися отцами-основателями. Меттер не предпринимал никаких шагов к поискам дополнительного финансирования «Нового американца». Все чаще нелестные оценки звучали со стороны когда-то тихого Орлова. Например, во время одной из летучек он принялся публично разбирать выступление Довлатова на конференции, упрекая главного редактора в незнании истории русской литературы. Конечно, это не вариант дружеской критики, а обозначение некоторой позиции. Кроме всего прочего, появились, как ни странно, идеологические расхождения. Не все скандалы были связаны с пьянками и плотскими посягательствами. Довлатова в симпатии к «красным» подозревал не только человек с прекрасным кровяным давлением. Орлов в эмиграции сильно поправел. Как помнит читатель, Рыскин вывел Орлова в повести «Газетчик» под именем Миши Адлера:
В Союзе Адлер был идейно убежденным антикоммунистом, в Америке стал правым. Во всех бедах винит либералов. Его идеологическая схема нерушима. Вы скажете: в Америке преступность, правительство не в состоянии защитить жизнь законопослушных граждан.
– Ничего подобного, – возразит Адлер. – Я вот хожу по улицам и все еще не убит. Преступность – выдумка либералов.
– Но ведь убивают только раз в жизни, – говорю я.
– Ничего подобного, – взвивается Адлер. – Сколько я тебя знаю, ты всегда был нытиком.
– Система американского здравоохранения есть система ограбления, – говорю я. – Под каждой койкой здесь сидят крокодил и гиена, чтоб сожрать пациента.
– Признайся, ты завербован. Признайся, никому не скажу.
Помимо политики, были и другие факторы, подогревающие ситуацию. Выше я писал, что у Орлова имелся определенный бэкграунд, остававшийся до поры в тени. Пришло время сказать о нем. Алексей Георгиевич Орлов прибыл в Америку в марте 1977 года. Позже из Союза также эмигрировали его ближайшие родственники, мама и тетя. Мама – Александра Анатольевна Орлова (Шнеерсон) – известный
