Читаем без скачивания Довлатов и третья волна. Приливы и отмели - Михаил Владимирович Хлебников
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
«Новому американцу» явно повезло – редакция чаще сталкивалась с честными городскими сумасшедшими, чем с явными проходимцами. Возвращаемся к бумажным войнам. Полемика с «Новой газетой» – второстепенный фронт. Основные бои развернулись с «Новым русским словом». Довлатов с коллегами довольно болезненно покусывали главного редактора НРС. Зачастую это делалось партизанскими методами. В № 62 «Нового американца» напечатано письмо «Венера в драповом пальто» некоего В. Когана. Есть явные основания полагать, что за солидной фамилией скрывался сам Довлатов. Формально текст посвящен разбору очерка «Три эмиграции», который написал Седых. Начинается письмо с высокой оценки очерка, названного «фундаментальным документом», «культурным отчетом», «резюме богатой событиями жизни». Закончив с ритуальной похвалой, автор переходит к критической части. Начинает он с неприкрытой издевки:
Андрей Седых покинул Россию много лет назад. Разумеется, все его личные, творческие и духовные симпатии относятся к первой эмиграции. К так называемой первой волне, давшей миру созвездие блистательных литературных имен. Достаточно вспомнить Бунина, Набокова, Замятина, Алданова, Ремизова, Куприна (Да и самого главного редактора НРС).
Понятно, что, заключив в скобки редактора, автор в действительности выносит его за скобки славного перечня имен. «Коган» признает право автора очерка быть субъективным и тут же не без суровости в голосе добавляет:
Но одно дело – быть пристрастным. Совсем иное дело – быть недобросовестным.
Как понимаем, Седых замечен именно во втором. И тут раскрывается главный грех «Трех эмиграций»:
Мне хочется привести лишь один красноречивый абзац:
«…Поражает меня некоторое огрубление нравов, которое принесла с собой третья волна не только в быт, но и в литературу. Вычурность и засорение языка достигли крайних пределов. Пошло это с легкой руки одного писателя с мировым именем, книги которого нужно читать со словарем…
…Считается вполне нормальным прислать в редакцию рукопись рассказа или романа, где все вещи названы своими именами. В былые времена, когда, на худой конец, нужно было пустить крепкое словцо, ставили первую букву, а остальные заменяли точками…»
Увлекшись, критик процитировал два абзаца. Но в каждом по отдельному греху, объединяющихся в ту самую недобросовестность. Во-первых, кто этот писатель с мировым именем, заставляющий Седых использовать словарь? Ответ простой – «величайший прозаик наших дней» Александр Солженицын. Коган с нескрываемой филологической нежностью говорит о языковом богатстве и совершенстве главной книги нобелевского лауреата:
Помимо множества иных достоинств, «Архипелаг ГУЛаг» является шедевром русской словесности. Язык этой книги необычайно разнообразен и богат. Его полифоническое многоголосие отражает структуру российской действительности на бесчисленных уровнях.
Критик ограниченно сочувствует Седых, понимая, как тому нелегко читать произведение, отражающее совершенно незнакомый мир. Но лень – все же грех:
Андрей Седых не виноват. Ему, действительно, непонятны многие жаргонные выражения. Его, действительно, отпугивают забористые местные речения. Ему, действительно, чужды современные казенно-бюрократические выражения. Ему, действительно, внушают отвращение партийно-канцелярские выражения.
Это естественно. Тем не менее, Солженицына читает вся планета. Кто может – без словаря. Кто не может – заглядывает то и дело в словарь. Мало того, Солженицын переведен на шестьдесят иностранных государств. Его читают зулусы и японцы, датчане и арабы. Даже Хомейни читал Солженицына.
Так, может быть, и редактор НРС сделает усилие? Книги Солженицына это заслуживают…
Кажется, еще немного, и автор, оставив прозу, заговорит стихами, используя в качестве заготовки строчки Маяковского о негре преклонных годов, желающего прочитать на языке оригинала описание страданий жертв коммунизма.
Далее автор, оставив Седых в покое, обращается к проблеме языка, на котором говорит и пишет третья волна:
Русский язык не является чем-то законченным и антикварным, требующим реставрации и благоговейного к себе отношения. Русский язык – это живой организм, бесконечно меняющийся, переживающий кризисы и взлеты.
Романтический язык Державина и Марлинского неприменим в сегодняшних обстоятельствах. Каллиграфия Ремизова неадекватна сегодняшним жизненным формам. Орнаменталистика Замятина кажется нам сейчас вычурной и претенциозной.
По поводу романтизма Державина можно поспорить, но здесь в целом выражена позиция Довлатова в отношении украшательств, языковых побрякушек, делающих его «красивым» и «литературным».
Коган предлагает Седых вспомнить, как воспринимались признанная ныне классика в момент своего появления на свет:
Пушкинский «Граф Нулин» долгое время считался безнравственным анекдотом.
«Евгений Онегин» был заклеймен как пошлый водевиль.
Чехов, по утверждению Михайловского, сочинял языком лабазников.
Бабеля судили за порнографию.
Бродского выселили из Ленинграда как тунеядца и аморалиста…
Даже эмиграция не сумела изменить положение дел:
Рукопись «Лолиты» десятилетия блуждала по издательствам. Сейчас набоковскую «Лолиту» проходят в американской школе.
«Темные аллеи» Бунина публиковались со значительными купюрами. (Кстати, в Союзе они были изданы полностью. А в эмигрантском «Новом журнале» подверглись форменному оскоплению.) Из текста было удалено множество выражений, для которых главному редактору НРС потребовался бы словарь.
Неужели этого мало? Разве истории с Буниным недостаточно?!..
Пафос достойный, хотя остаются мелкие вопросы. Например, о сроках «хождения по издательствам» рукописи «Лолиты». Но не будем ловить автора за руку. Обращу внимание на строки, касающиеся того, что, по словам Седых, вслед за Солженицыным распоясались и писатели рангом пониже:
Делить писателей на ранги – старая генеральская привычка. Литература не воинское подразделение. Чины и ранги здесь отсутствуют.
Есть писатели, и есть не писатели. Бездарных писателей вообще не существует. Ибо бездарные писатели, строго говоря, писателями не являются…
Надеюсь, читатели помнят переписку Довлатова с Марамзиным по поводу воинских званий и литературы. Коган практически слово в слово цитирует частное письмо Довлатова, что полностью снимает вопрос об авторстве «Венеры в драповом пальто». Ну а чтобы полностью развеять остатки сомнений, приведу финал текста:
Что сказать в заключение? К счастью, число русскоязычных изданий увеличивается. А значит – литература продолжается…
Именно так: «Литература продолжается» назвал писатель свое эссе о конференции. Причина, по которой Довлатов надел маску В. Когана, вполне ясная. Седых приходится бить Солженицыным, упреки главного редактора НРС содержали то, с чем сам Довлатов безусловно соглашался. Смелые писательские эксперименты, с элементами неприкрытого насилия над языком, нобелевского лауреата действительно требовали обращения к особому словарю. В этом отношении как раз прослеживается связь Солженицына с прозой 1920-х годов: названными Замятиным и Ремизовым, неназванными, но подразумеваемыми Пильняком, Леоновым. Довлатов –
