Читаем без скачивания Шестой прокуратор Иудеи - Владимир Паутов

Каиафа был потрясён тем, что я уже кому-то дал разрешение на захоронение. Он, тяжело дыша и схватившись одной рукой за правую сторону груди, а другой опершись на стену, с трудом шевеля языком, спросил:

– Где его могила? Где? Кто забрал тело? Кто?

Столь неожиданная реакция первосвященника меня насторожила, я даже хотел позвать лекаря, но жрец кое-как отдышался и, кажется, немного пришёл в себя. Он поднял на меня своё бледное лицо и молча ожидал моего ответа.

– Это мне не известно! – коротко сказал я жрецу. Меня нельзя было в тот момент заподозрить в лукавстве, ибо я действительно, давая разрешение на похороны, не поинтересовался, куда увезли тело умершего Назорея. Бледность на лице Каиафы постепенно пропала, и щёки его даже чуть порозовели. Без особых церемоний первосвященник подошёл к столу, налил себе в кубок из стоявшего там кувшина вина и, сделав большой глоток, присел на кресло. Молчание длилось недолго.

– Я обязательно сегодня же найду его могилу! Но у гроба самозванца следует выставить стражу! – удивил меня Каиафа своим неожиданным предложением, высказав его весьма в категорической форме, напоминавшей скорее приказ подчинённому, нежели просьбу. Обращать внимание на столь оскорбительный тон Каиафы я не стал, ибо меня занимали в тот момент совершенно другие мысли.

– Для чего и от кого охранять могилу? Уж не боишься ли ты, Каиафа, что он и мёртвым может от тебя убежать? – с сарказмом спросил я своего давнего противника. Но первосвященник, пропустив мою колкость мимо ушей, чем немного огорчил меня.

– Нет! Я не боюсь его побега. А вот ученики самозванного пророка и последователи его ереси вполне способны выкрасть тело своего учителя.

– Для чего, Иосиф? – искренне удивился я. Первосвященник взглянул на меня чуть изумлённо и немного покровительственно, будто перед ним был несмышлёный ребёнок, не понимавший самых простых вещей.

– Ка-а-к… для чего-о?… – тягуче переспросил он, – тело им нужно для обмана людей! Эти хитрые галилеяне спрячут его где-нибудь подальше в пустыне или в горах, дабы потом везде и повсюду кричать во всю глотку, что, их учитель якобы воскрес и вознёсся на небо, а посему мы казнили не преступника и вора, а святого, или ещё хуже, что придумают. Начнутся смуты, мятежи, бунты, волнения, – назидательно и весьма поучительным тоном говорил Каиафа. – Тебе это нужно, прокуратор?

– Нет, мне не нужно! Но только не стоит пугать меня. Бунты и мятежи, если вдруг они начнутся, мои легионеры усмирят тут же, не первый раз приходится им заниматься такими обыденными делами. Это их дело. А вот стражу для охраны могилы Назорея, коли надо, то выставляй сам, не моё это дело. И вообще больше никогда не втягивай меня в ваши интриги. Когда будет нужно, я сам вмешаюсь, и накажу, кого следует, своей властью. Всё! Разговор окончен! Можешь идти! Прощай!

Каиафа ненавидяще сверкнул глазами в мою сторону, но, поняв, что добиться от меня он всё равно ничего не сможет, резко развернулся на месте и ушёл, даже не попрощавшись. Я хотел вернуться в покои жены и продолжить ужин, но беседа с первосвященником вызвала у меня некоторое беспокойство. На звук серебряного колокольчика в мой кабинет тут же вошёл дежуривший у дверей охранник.

– Найди Савла!

Получив приказ, легионер слегка поклонился и вышел. Ждать долго не пришлось. Мой помощник явился весьма скоро. Я кратко пересказал ему суть своего разговора с первосвященником и попросил подобрать несколько толковых легионеров, дабы они понаблюдали сегодняшней ночью за местом погребения казнённого проповедника.

– Не нравится мне этот главный жрец! Опять, наверно, удумал что-нибудь эдакое и теперь хочет нашими руками обделать свои хитрые делишки! Савл, обязательно скажи легионерам, пусть скрытно смотрят, тайно, чтобы их никто не видел, но чтоб они примечали бы и слышали всё и всех. Да, и несколько человек к дому первосвященника, также пускай подежурят там. С Каиафы и его слуг, особенно с Малха, глаз не спускать! – напутствовал я своего помощника, который, не говоря ни слова, понимающе кивал.

Так за решением новых проблем, возникших совершенно внезапно после беседы с первосвященником Каиафой, время незаметно приближалось к вечеру, которым заканчивалась пятница месяца нисана 14-го дня 3799 года по иудейскому летоисчислению.

День заканчивался. Близился вечер. Солнце неумолимо скатывалось за горизонт. Жители Иерусалима готовились к празднику. Они благочестивым жестом воздевали свои руку к небу в ожидании приближающейся пасхи. Западная сторона небосклона ещё была окрашена отблесками уходившего на покой дневного светила, а на востоке уже начинала подниматься полная луна – священный символ наступавшего религиозного торжества. С Иерусалимского холма, на котором стоял Храм, раздался протяжный звук медной трубы. Этим сигналом главный жрец священного города оповещал правоверных иудеев о наступлении субботы. Жизнь текла своим чередом, обычным и установленным раз и навсегда порядком. Но вдруг случилось то, чего никто не ждал. Неожиданно жители Иерусалима с ужасом увидели, как на яркий, светло-жёлтый лик полной луны наплыла кровавая тень – вестник скорби, печали и несчастий, – закрыв собой, казалось, навечно диск ночного светила. Словно пораженные ударом молнии люди замерли, остолбенели, застыли возле своих домов, вопрошая друг друга, что же означает сие страшное знамение, и каким таким проступком они прогневили Бога, пославшего им столь грозное своё предупреждение. Жуткий страх охватил горожан, ибо вспомнились им заветы стариков и древние пророчества, в которых сказывалось, что затмения такие ниспосылались и прежде, но крайне редко, и служили они свидетельством того, что в этот день умер царь, либо уже случилось какое-то страшное несчастье, либо ещё случится. Тем временем луна, покрытая зловещей кроваво-красной тенью, застыла над Иерусалимом, над Храмом, над всей Иудеей. Взор людей непроизвольно обратился на Лысую гору, возвышавшуюся в окрестностях города. На фоне безоблачного вечернего неба одиноко и жутко, видимые из любой точки Иерусалима, стояли три креста. Тела казнённых уже сняли с них, и предавали земле. Скала в этот миг была пуста, и только печаль безмолвствовала над ней.

– А если это небо скорбит потому, что умер Иисус, как невинная жертва? Вдруг этот распятый проповедник, который не сопротивлялся и не хотел бороться за свою жизнь, на самом деле был Богом? Ведь наши оракулы говорят, что луна краснеет только от пролитой крови невинно убитого царя! Много ли приходилось тебе, Понтий, видеть распятых людей, на смерть которых со скорбью взирало бы само небо? – прозвучал за моей спиной тихий голос, проникновенно сказавший слова, то ли успокаивающие меня, то ли осуждающие. Я вздрогнул и мгновенно обернулся. Позади меня в чёрных одеждах стояла Клавдия, моя жена.

Глава шестая ПЕРВАЯ ВСТРЕЧА

Необычное происшествие в первый день после субботы. Предположения об исчезновении тела казнённого проповедника. Удивительная находка. Вынужденное признание. Хитроумный план прокуратора. Первая встреча. Личная просьба. Подарок на память.

Наступившая суббота для меня была бы самым обычным будничным днём, ничем не отличавшимся от многих других, если бы не праздник пасхи, в который следовало особенно бдительно следить за порядком в городе. Расстроившись поначалу из-за того, что коварно был обманут иудейскими жрецами, я хотел сразу уехать в свою резиденцию, оставив вместо себя центуриона Савла, но потом передумал и решил всё-таки задержаться в Иерусалиме до окончания всех торжеств и празднеств, дабы самому держать под контролем обстановку в городе. Но в основном на моё решение остаться повлияла Клавдия. Она просила задержаться на пару дней, ибо у неё имелись здесь кое-какие свои незавершённые дела. Я особенно не противился её просьбе и даже был рад, так как очень устал от всех тех бурных событий, что произошли за несколько последних дней. Мне и самому хотелось хорошенько выспаться и отдохнуть перед дальним переходом через каменистую пустыню, которая пролегала между главным городом Иудеи и Кесарией. Наш переезд намечался на ночь, чтобы дневное солнце и полуденный зной не изнурял бы нас в течение длительного путешествия.

Весь субботний день я находился во дворце. Иерусалим шумно и радостно отмечал пасху. Впервые за семь лет моего пребывания в Иудее праздник закончился спокойно, никаких подстрекательств со стороны жрецов, никаких столкновений с моими легионерами в городе. Я почти весь день занимался только своими любимыми делами, то есть просиживал в библиотеке за изучением новых книг и рукописей, кои не успел ещё прочитать. Фолиантов было достаточно много, но я взялся за те, с которыми по настоянию их хранителя следовало ознакомиться в первую очередь. Вот так и прошёл для меня почти весь день. Я засиделся в своём кабинете до поздней ночи в надежде, что завтра перед отъездом из Иерусалима отосплюсь. Однако сделать это в первый день новой недели мне так и не пришлось.