Читаем без скачивания Топот бронзового коня - Михаил Казовский

    Безусловно, исчезнувших слуг в то же утро хватились. Первой начала искать Иоаннина: «Где моя Македония? Я хочу видеть Македонию!» К Антонине примчался домоправитель, начал говорить об исчезнувших пятерых - в том числе Евгении - и о трупе Улиариса во дворе. Госпожа зевнула:

    - Этот негодяй их убил, и пришлось его как следует наказать… Тело увезите и бросьте в море. И скажи всей челяди, чтобы не трепались. А не то болтуны могут разделить долю всех погибших нынешней ночью. С дочкой я сама потолкую.

    Поклонившись, тот немедленно вышел.

    Нино обнаружила Янку сидящей на горшке. Строго объяснила, глядя на малышку:

    - За тобой теперь ходить будут Харитина и Евдокия. Такова моя воля.

    Девочка захныкала:

    - Не хочу Харитину, у неё пахнет изо рта. Евдокия - глупая. Я хочу мою Македонию! Прикажи, чтоб её вернули.

    Мать сказала резко:

    - Это невозможно. Македонии больше нет.

    - Ты её прогнала и услала обратно в Константинополь?

    На секунду запнувшись, та не стала всё-таки подслащивать пилюлю:

    - Нет, она умерла.

    У ребёнка округлились глаза - голубые, огромные, в точности отцовские:

    - Умерла?! Македония моя умерла?! Я тебе не верю.

    - Веришь, не веришь - не имеет значения. Нехорошие люди её убили, а потом сами поплатились. Царствие ей небесное, страстотерпице нашей!

    Иоаннина, дрожа всем телом, встала на ноги и стояла перед ней с задранной туникой, открывающей все её прелести. Прошептала звонко:

    - «Нехорошие люди» - это ты?

    Вспыхнув, мать воскликнула:

    - Что ли, обезумела? Маленькая дрянь! Как ты смеешь подозревать меня? И прикройся быстро - нечего блистать телесами.

    Дочку передёрнуло, и она, поправив тунику, наклонившись, цапнула горшок и молниеносно, со всего размаха, выплеснула его содержимое Антонине в лицо. Женщина стояла в недоумении, и по ней стекала моча с какашками.

    Испугавшись собственного поступка, девочка заплакала, убежала в спальню и, стеная, забралась под кровать.

    Но жена Велисария не пошла за ней и не отлупила. Только грязно выругалась, процедила сквозь зубы: «Ты ещё попомнишь… Даром не пройдёт…» - сбросила с себя нечистоты и покинула детскую.

    В первых числах мая возвратился супруг. Он приехал из Африки раздражённый, усталый, чёрный от загара и нервотрёпок, говорил, что его ливийский триумф может быть разрушен, как дворец из песка: вылепили мокрым - и стоял, а песок подсох, и дворец посыпался… Спрашивал Прокопия:

    - Ты учёный, историк, объясни, для чего нужны наши все усилия, устремления, цели? Я сражаюсь, бьюсь, достигаю победы напряжением сил, страшными потерями, а проходит время, и победа оказывается провалом, никому не нужным деянием, новые чужие победы заслоняют её. Для чего же, получается, жить?

    Тот глядел, кося правым глазом. Отвечал негромко:

    - В материальном мире всё конечно и тленно. Ибо развивается от рождения к смерти. Все умрём. И страдания наши сгинут навсегда. Но не следует из этого, что и жить не надо. Бог даёт нам жизнь, зная, для чего. Мы лишь выполняем волю Его. Каждый - что ему предписано. Ты - вести за собой полки, покорять народы, добывать славу василевсу, я - описывать это на пергаментах, чтоб увековечить, рассказать потомкам. Те прочтут и узнают о нас с тобой.

    - «Покорять народы, славу добывать…» Но ведь слава - дым!

    - Уж какая есть. Долг превыше всего. Мы не можем знать Общий Замысел Всемогущего. Мы несём наш крест, как Учитель нёс его на Голгофу.

    - Но ведь Он-то знал, что воскреснет!

    - Мы воскреснем тоже - в памяти людской.

    Отдохнув немного, полководец принялся опять готовить наступление на Неаполь. С Антониной говорил как-то безразлично, слушая вполуха. Даже переспрашивал:

    - Улиарис? Учинил резню? А-а, по пьяной лавочке… Македонию? Ах, она бедняжка… Царствие небесное!

    На стенания дочки тоже реагировал несколько рассеянно:

    - Да, я знаю, знаю, голуба. Македония покинула нас… Ничего, крепись. Все под Богом ходим. Раз её прибрал - значит, так хотел.

    Но однажды всё-таки спросил у Прокопия:

    - Что тут приключилось без меня с Македонией? Не могу понять.

    Секретарь потупился:

    - Ничего не ведаю. Спал, не слышал. Россказням не верю.

    - Да какие ж россказни? - не сдавался Лис.

    - Лучше промолчу. Мне пока жить не надоело.

    - Я приказываю тебе.

    Но историк из опаски не подчинился:

    - Говорю: не ведаю! А тем более, не свидетель, свечку не держал, не располагаю уликами… Удивительно только: как один пьяный Улиарис, инвалид безрукий, порешил сразу пятерых, в том числе и таких могучих, как Евгений с Ираклием! Я не представляю.

    Полководец подёргал себя за ус, взвешивая сказанное. Наконец, спросил:

    - Думаешь - она?

    У Прокопия даже голова ушла в плечи:

    - Что ты, что ты, разве можно такое думать?!

    - А-а, боишься… Запугала всех. Господи, на ком я женат! Ангел с виду, чистое создание, а на деле… Почему я в неё влюбился? Как ты думаешь? Понимаю ведь, что мерзавка, гнусь, а прогнать, расстаться не могу совершенно. Вроде зачарован.

    Тот кивнул несмело:

    - Не исключено, что заворожила. Ведь она и её могучая покровительница не чужды гаданий, составления снадобий… Ах, не дай Бог попасть на такую!

    Лис взглянул на него с улыбкой:

    - Старый холостяк! Ты умнее всех, потому что не женишься. - Лихо подмигнул: - Но, с другой стороны, не перестаю удивляться, как ты можешь обходиться без дам?

    - Я уже привык, - скромно проговорил летописец.

    Антонина появилась в спальне у мужа на четвертые сутки после его приезда. Он лежал на постели под лёгким покрывалом, положив на него могучие руки. И смотрел на жену устало, вроде в полудрёме. Та присела на край одра, скромная, невинная, глаз не смея поднять. Мягко произнесла:

    - Ты меня забыл… У тебя кто-то появился?

    Велисарий посопел и ответил:

    - Появился. Давно. И надолго - ратная работа!

    - Понимаю, милый. Но и прежде был в военных заботах, а со мной общения не бросал. По три раза в сутки порою…

    - По три раза в сутки… - Полководец вздохнул. - Видимо, старею.

    - Право, перестань! Дело не в тебе, а во мне, наверное. Сердишься за что-то?

    Лис привстал на локте и сказал со злобой:

    - Македонию тебе никогда не прощу. - И ударил кулаком по постели. - Никогда, никогда, запомни, скотина!

    Нино покраснела:

    - Как ты можешь… называть меня такими словами?… Из-за жалкой рабыни, забивавшей клин между нами?…

    Тот прервал супругу:

    - Македония не была рабыней. Преданно служила с юных лет.

    - В том числе и в твоём алькове…

    - В том числе и в моём алькове. До женитьбы нашей. Ты прекрасно знаешь: после свадьбы я не изменял с ней ни разу.

    - Но она не могла забыть, продолжая любить по- прежнему и меня ненавидя всеми силами.

    Муж проговорил с неприязнью:

    - Потому что было за что.

    Женщина воскликнула:

    - Ну, конечно: Македония - образец непорочности, я - скотина…

    - Получается, так.

    У фиглярки по щекам покатились слезы:

    - Господи Иисусе… Пресвятая Дева… Вразумите этого мужчину… Пусть откроет вежды и увидит, наконец, что никто в этом мире не любит его сильнее, чем я… Да, увы, совершаю глупости из-за чувств, иногда грешу… Но безгрешен кто ж? Я считаю, что моя любовь искупает все… Велисарий, дорогой, единственный. Без тебя не жить! - И, упав лицом на кровать, разрыдалась в голос.

    Что-то дрогнуло у него внутри, он почувствовал жалость к сотрясающейся от плача Нино и провёл рукой по её плечу:

    - Будет. Успокойся. Мы с тобой не в цирке.

    Но она только заскулила:

    - Ты не веришь мне… Ты не веришь в искренность моих слов… Как мне возвратить утраченное доверие?

    Лис проговорил:

    - Успокойся, ну! Не ломай комедию.

    - Ты меня не любишь…

    - Будет, я сказал!

    - Докажи, что любишь, - поднялась зарёванная и с остервенением начала срывать с себя полотно. - На, возьми, возьми. Надругайся, оскверни, как желаешь и куда желаешь… Я твоя безропотно. Видишь, как пылает лоно? Я касаюсь его и уже ощущаю нарастание сладострастия… Видишь, как дрожу… Помоги мне, милый. Распахни ворота блаженства… Я схожу с ума… - Принялась кататься по ложу, и стонать, и взвизгивать, и хватать себя рукой между ног, теребить, терзать, выть от вожделения и при этом корчиться; неожиданно мокрой от пахучего сока ладонью провела по его губам. Этот запах, эти звуки действовали на мужа совершенно магически. Он едва сдерживал себя. А когда она, сдёрнув покрывало, вожделенно припала, словно бы к источнику, к взбудораженной его плоти, Велисарий больше не мог ей сопротивляться и капитулировал. Ночь прошла бурно. Примирение было полным. Македония навсегда осталась не отмщённой.