Читаем без скачивания Обычные командировки. Повести об уголовном розыске - Игорь Дмитриевич Скорин
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Утро для Дорохова началось с сюрприза. В городском отделе его поджидал капитан Киселев. Сегодня он был в обычном для лета сером костюме и лимонного цвета тенниске. Поздоровавшись, он вынул из папки несколько исписанных страниц и положил их на стол.
— Вы, Александр Дмитриевич, вот эти протокольчики почитайте.
Дорохов молча взял листки. Это были показания свидетелей. Первый из них, слесарь завода Борис Воронин, девятнадцати лет, судимый за мелкое хулиганство, рассказывал:
«3 августа этого года я вместе со своим приятелем Ершовым Левой пошел в кино. Смотрели иностранный фильм «Бей первым, Фредди». После сеанса мы стали выходить на улицу. В толкучке какая-то девушка споткнулась о мою ногу и упала. Я стал ее поднимать, но к нам подошли дружинники, несколько раз ударили меня и Ершова, скрутили нам руки и повели. Особенно нахально вел себя дружинник в очках. Фамилию его я не знаю, но, если нужно, смогу узнать. При мне другие дружинники называли его Олегом. Этот дружинник сбил Ершова с ног, а меня схватил за руку и вывернул ее так, что болит до сих пор. Сначала нас привели в штаб, потом отправили в милицию, а утром народный суд мне и Ершову дал по 15 суток за мелкое хулиганство. Еще раньше Лева рассказывал, что среди дружинников есть несколько человек, которых нужно опасаться: Плетнева из заводского общежития — он гирями занимается, и одного очкарика». Слово было зачеркнуто и сверху написано: «в очках».
«Ну и ну!» — подумал Дорохов.
— Кто допрашивал? — спросил он у Киселева.
— Сам, товарищ полковник.
Дорохов читал дальше: «Дружинника, который носит очки, следует также опасаться. Он неоднократно бил наших ребят, есть и еще несколько таких в дружине, которые действуют кулаками...» Ниже шла служебная фраза: «Протокол записан правильно», и подпись Воронина. Следующий протокол зафиксировал показания Льва Ершова, семнадцати лет, работающего учеником токаря на заводе, судимого два раза за кражи. Эти показания были несколько подробнее:
«Дружинника в очках, Лаврова, я знаю почти полгода. Он меня просто ненавидит. Где бы я ни появился, он ко мне все время придирается. Прогонял из сквера, из Дворца культуры. Сказал и другим дружинникам, чтобы и те меня задерживали и приводили в штаб. Лавров при всяком удобном случае бил ребят. 3 августа он пристал ко мне и к моему приятелю Воронину за то, что мы нечаянно толкнули девушку. Бориса Лавров ударил, а меня, когда я хотел заступиться, отбросил в сторону. Я отлетел на несколько метров, упал и сильно расшибся. Потом мы же оказались и виноватыми, и дали нам по пятнадцать суток...»
— Значит, все это произошло за три дня до убийства Славина?
— Точно!
— Как разыскали этих свидетелей?
— Они сами попросились ко мне на прием и дали показания. Сидят тут у нас. Отбывают наказание за мелкое хулиганство.
— Понятно.
Дорохов молча посмотрел на Киселева и, достав из дела протокол осмотра, стал читать, потом отложил в сторону.
— Скажите, Захар Яковлевич, все ли отражено в протоколе, что обнаружили в карманах Славина?
— Конечно, все. Я сам был на месте.
— А где одежда Славина?
— Вернули матери. Да вы посмотрите, в деле должна быть расписка.
Дорохов полистал страницы, отыскал расписку, написанную кривыми, дрожащими строчками, и предложил:
— Давайте съездим к Славиной.
— Тут нечего ехать. Это совсем рядом. А зачем?
— Да вот хочу посмотреть... Поговорить...
В дверь постучали, и в комнату вошел Рогов.
— Очень кстати, — оживился Дорохов. — Прочти-ка, Женя, вот эти показания.
Рогов полистал протоколы, удивленно взглянул на Киселева, хотел что-то сказать, но капитан его опередил:
— Ты знаешь этих ребят?
— Конечно. И историю с кинотеатром знаю...
— Вот и отлично: выясни, с кем они дружат, где бывают, как ведут себя, — попросил Дорохов.
Славина жила в пятиэтажном доме, ничем не отличавшемся от остальных, если бы не окружал его фруктовый сад. Было как-то удивительно, что в центре города на ветках висели самые настоящие яблоки, сверкая румяными боками сквозь зелень листвы.
— Жильцам, кто получил квартиры на первых этажах, выделили под окнами крохотные участки земли, помогли достать саженцы. И вот результат. Сначала садоводством занимались только первоэтажники, а потом и остальные жильцы увлеклись и всю свободную землю вокруг домов заняли под сад. Я тоже увлекаюсь, — объяснил Киселев.
Дорохов слушал рассеянно, обдумывая нелегкий предстоящий разговор.
Мать Сергея оказалась высокой худой женщиной. Наброшенный на голову черный старинный кружевной платок почти сливался с землистым лицом, на котором выделялись лишь темные провалы глаз. Женщина остановилась в двери, невидяще скользнула по лицу Дорохова и, заметив Киселева, преобразилась, подобралась, сухие губы исказила сердитая гримаса.
— Что надо? Загубили сына, а теперь Лаврова выгородить хочешь? — Ее хриплый голос взметнулся, перешел на крик: — Не дам! До Москвы дойду, а правды добьюсь! — И, обращаясь уже к Дорохову, тихо и горестно запричитала: — Одна я осталась, совсем одна! Невестку вот в дом ждала... Убили Сереженьку-то!
Она закрыла лицо концом платка и, как-то вся изогнувшись, сделавшись меньше ростом, припала к косяку.
— Успокойся, Степановна, — мягко заговорил Киселев. — Мы к тебе по делу. Вот полковник из самой Москвы приехал, поговорить с тобой хочет.
Женщина безразлично взглянула на Дорохова:
— О чем говорить-то? Теперь ему никакие разговоры не помогут. Ну, раз пришли, проходите, — и, посторонившись, она пропустила их в коридор.
Квартира была стандартная, с двумя смежными комнатами. В глаза Дорохову бросились полосатые домотканые половики, закрывавшие пол в коридоре и устилавшие довольно большую, явно парадную комнату. Посредине стоял полированный стол, телевизор на тумбочке, чинно восседал на серванте гипсовый кот с облезшей краской, но черные намалеванные усы придавали ему бравый вид.
Хозяйка провела их в кухню. Здесь тоже были половики и чуть ли не половину кухоньки занимал большой сундук, видно служивший кроватью хозяйке.
Вытащив из-под стола табуретки, женщина жестом пригласила их присесть.
— Понимаю ваше горе, Матрена Степановна, тяжело вам, очень тяжело... — начал Дорохов, с участием глядя на женщину, присевшую на край сундука. Руки ее, несоразмерно большие, жилистые, настоящие рабочие руки, безвольно свисали вдоль туловища. — Понимаю, какое это несчастье... Как трудно было сына вырастить...
— А то легко! Спросите у Макарова, он знает. Соседями были. На его глазах
