Читаем без скачивания Плазмоиды - Сергей Палий

– Я обычный, безработный, до уродства усредненный человечек… – эхом его мыслей отозвался Юрка и трагически вздохнул. – Сколько можно издеваться?

– А ну-ка, рота, подъем! – Долгов неожиданно для самого себя взял Егорова за шиворот свитера и принялся дергать вверх. – Потом ныть будешь, сопля подзаборная!

Маринка захлопала ресницами от удивления. Даже индифферентный Торик пробурчал что-то себе под нос, глядя на разбушевавшегося Максима.

Сам же Долгов осознавал, что ярость, которую он вымещает на Юрке, – лишь отражение злости на самого себя. За слабость, за малодушие и недостаток воли, за трусость, за то, что не в состоянии довести до конца дело, ради которого сначала несся сломя голову сквозь огонь и лед, чтобы спасти семью, потом бежал уже вместе с семьей сквозь лед и огонь…

Все это должно чем-то разрешиться, путь всегда должен приводить к чему-то.

И он чувствовал на уровне инстинктов: их путь не закончен. Не потому, что на Земле полнейшая неразбериха, а плазмоиды вот-вот нанесут очередной алогичный и страшный удар. Не потому даже, что без ответа осталось множество вопросов.

Нет.

Путь еще не закончен, потому что временами, несмотря на боль и отчаяние, внутри дрожит шершавая пружина. Она заставляет делать следующий шаг. А потом еще и еще…

Путь кончается лишь тогда, когда человек находит покой.

Не важно, где или в чем…

– Макс, ну чего ты? – Егоров попытался взбрыкнуть и высвободиться, но Максим крепко ухватил его за свитер, поднял-таки и развернул к себе.

– Юрий, перестань, – сказал он, посмотрев в глаза другу. – Ответь мне на один вопрос: твой путь здесь окончен? Егоров нахмурился и с силой провел ладонями по лицу. Поднял взгляд.

– Пожалуй, нет.

– Тогда давай послушаем человека и узнаем, о чем гласит пророчество. Или ты уже ни во что не веришь?

Юрка ощерился, и на носу у него едва заметно выступили веснушки.

– Ну, Макс, это было бы по меньшей мере недальновидно – не принимать в расчет то, что написано Иисусом. А вот верить или нет – уже дело хозяйское.

– Эти слова достойны уважения, – сказал понтифик и наконец оторвал взор от своего перстня.

Егоров обратился к нему:

– Извините, конечно, просто я вас не таким себе представлял. Думал, вы будете… ну… говорить не так светски. Религиозными штучками всякими нас пичкать.

– Я же сейчас выступаю больше как лицо политическое, нежели духовное, – улыбнулся Папа. – Теперь я продолжу. Все снова невольно повернулись к табличке, парящей над темным постаментом. Обычный плоский камень, обтесанный до формы четырехугольника и густо изрезанный письменами.

– Плитка гранитная, отшлифованная с обеих сторон, – начал Папа, и в воздухе появилась голограмма. – Знаки высечены твердым острым предметом, предположительно кончиком кинжала или меча. Учитывая величину букв, работа была кропотливая и долгая – месяц-два, не меньше. Текст послания или пророчества высечен на двух языках: арамейском и… Тут стоит остановиться чуть подробнее. Второй язык неизвестен.

– Стоп, – сразу уточнил Фрунзик. – Он не относится ни к одной языковой группе? Ни живых, ни мертвых?

– Именно, – кивнул Иоанн Павел III, чуть прищурившись. – Совершенно обособленный алфавит, лексика, синтаксис, если такие понятия и существуют в этой письменности.

– Не удалось ли установить – тексты аутентичны? – не унимался Герасимов.

– Сын мой, уровень секретности этой реликвии не предполагает ее изучение широким кругом лингвистов. Предположительно тексты аутентичны, но достоверно сказать трудно.

– А можно ли в таком случае утверждать, что эти строки принадлежат руке Христа? Ваше святейшество, поймите мой скепсис: прежде чем узнать содержание самого, быть может, важного документа в истории человечества, хотелось бы быть уверенным в его подлинности. Ведь, насколько мне известно, сам Иисус не оставлял письменных свидетельств своей деятельности, а жизнь его начали описывать много позже.

– Твои сомнения понятны. Хотя насчет письменных свидетельств Иисуса – вопрос открытый. И никаких прямых доказательств подлинности текста, вырубленного в плитке, нет. Но первый ее владелец Симон, известный вам как святой апостол Петр, скрыл послание своего учителя не только от обычных людей, но и от других апостолов. И передал его лишь перед собственной казнью стражнику темницы, будучи в полном отчаянии. После этого плитка попала в руки понтификов только два века спустя. По косвенным источникам, она оказалась у антипапы Новациана.

– И как это доказывает ее подлинность? Что-то не улавливаю.

– Терпение. Зачем Петру, который всю оставшуюся жизнь после распятия Христа занимался проповеднической деятельностью и рассказывал люду заветы своего учителя, скрывать его прямое напутствие? Почему плитка, наверняка попавшая после казни Петра в руки Нерона, не была предана огласке? А ведь император в те годы нуждался в чуде.

– Быть может, потому что в пророчестве нет чуда?

– Быть может, сын мой. А может, чудо в том, что этот кусок гранита сохранился до наших дней, и слова на нем не стерлись?.. В любом случае мы теперь не можем утверждать точно, писал ли эти слова сам Иисус. Достоверно ясно одно: возраст ее около 2000 лет. Это доказано научно. А за два тысячелетия, сын мой, история, религия и наша память могут так исказить случившиеся события, что нестыковок можно найти море. И их количество с течением времени будет только расти. Но главное – это видеть стыковки.

– Прочитайте нам текст, ваше святейшество. – Маринка озвучила фразу, которая уже в течение нескольких минут вертелась у всех на языке.

Папа вгляделся в витиеватые значки на голограмме. Конечно, он знал их наизусть, но, наверное, хотел прочесть так, словно делал это впервые. А возможно, каждый раз эти слова можно было толковать неодинаково.

– На арамейском это что-то вроде иносказания, разбитого на несколько коротких частей, – произнес Папа, собираясь с духом. Он что-то сказал на латыни и оглядел присутствующих мудрым взглядом старика. – Не ждите рифмы. Перевод приблизительный.

У Максима в груди появился какой-то благоговейный трепет. Неужели сейчас он услышит то, что веками скрывалось церковью как самый ценный документ в истории христианской религии?

Иоанн Павел III проговорил строки пророчества четко и громко:

Пастух среди овецДвенадцать и одинИ небо видит пропастьИ я готов в нем растворитьсяОшибку допустив.Нет жалости, нет любвиЛишь дар запретныйИ я дарю егоМешаю пробежать свободной овцеРуно и кровь отдать прошу.Рядом мертвый братДвенадцати пристанищеИх дар от небаОдиннадцать и одинРаствориться всем судьбой положено.А когда пройдут векаПастух средиДар отразится в пятиТам, где мертвый брат и кровьИ боль, и страдания, через которые стать небом суждено.Огненный дождь низвергнетсяХрам человеческий спастиБездну, геенну огненную отвестиЦерберов умервстиИли спасти.Отражением не отразитьНужно взор к небу обратитьПятиДве сандалии ищут путь, большая и малаяГде узел большой, там цитадель хлебаИ око в ступенях земли.Папа замолчал.

Мертвенный свет заливал куб, оставляя на лицах людей глубокие тени, от чего лица эти казались старше и суровей. Голограмма исчезла, а вслед за тем из углов к центру вновь протянулись полупрозрачные струны, скрывая величайшую реликвию человечества.