Читаем без скачивания "Вексель Судьбы" (книга первая) - Юрий Шушкевич

Я не стал ничего отвечать и вынул из кармана портсигар. Раскрыв его, протянул Тропецкому:

-- Может закуришь?

Он в ответ замотал головой.

-- Курение вредит организму, а я хочу прожить долго. Сегодня, пока идёт война, большинство людей думают лишь о том, как бы выжить, и совершенно забывают о будущем. Моя же, а с сегодняшнего дня и твоя, Платон, сила состоит в том, что мы своё будущее знаем, и отныне чётко работаем только на него.

-- Охотно тебе верю, но от вредной привычки отказаться пока не готов, -- ответил я, улыбаясь. -- Не станешь сильно ругаться на меня, если начну дымить?

-- Валяй. А пока ты травишь свой организм, я скажу тебе ещё вот о чём. Времени у нас очень мало. Мое разрешение на пребывание в Берлине истекает завтра вечером, поэтому у тебя есть только один день, чтобы выйти на нужных людей. Геринг и Гиммлер -- идея хорошая, эти личности в состоянии всё правильно понять и дать необходимые указания, но первым делом мне необходимо продлить моё разрешение. Ты сможешь связаться с ними завтра же?

-- Дай подумать, -- ответил я, провожая глазами тонкую голубую струйку дыма, поднимавшуюся к потолку.

-- Думай. Ну а я, чтобы не мешать тебе думать и не насыщать себя твоим ядом, пойду-ка подышу свежим воздухом!

Сказав эти слова, он с грохотом отодвинул стул, поднялся и нетвёрдой, раскачивающейся походкой двинулся в направлении выхода.

На какое-то время я остался один. Ресторан был почти пуст, кроме нашего столика в противоположном конце зала ужинала пожилая чета с молодым человеком в форме вермахта -- видимо, это были проводы на фронт. Когда Тропецкий проходил мимо них, они подняли бокалы -- наверное пили, как водится в подобных случаях, за здоровье и возвращение домой, и в этот момент я, никогда прежде не замечавший за собой дара предвидения, вдруг с абсолютной ясностью понял, что этот юноша домой не вернётся. С пугающей до мельчайших деталей ясностью я увидел, как его скрюченное тело догорает в заснеженной траншее, и мне стало страшно и безудержно больно от этого безошибочного знания.

Мне захотелось немедленно встать, подойти к ним и рассказать об этом роковом предвидении -- однако что могло быть глупее и безумнее подобного шага? "Знание будущего способно убить быстрее, чем само будущее," -- подумал я и тотчас же содрогнулся от мысли о том, что только что мне самому Тропецким была начертана дорога на собственный эшафот.

Конечно, я не мог быть столь наивным, чтобы принять план, предложенный мне Тропецким, за чистую монету. Даже если он не лгал насчет оставленного в нейтральной Швейцарии царского фонда, то разве можно было со здравым рассудком надеяться, что в эти ожесточённые дни, в разгар всемирной титанической битвы, в которую вовлечены миллионы и в которой на кон поставлены судьбы и жизни целых народов, два каких-то жалких пилигрима, вооружённых малоубедительной и фантастической для большинства непосвящённых версией о ключах к мировому богатству, развернут орудия и поменяют миропорядок? Не могло быть никаких сомнений, что вероятность даже не успеха, а хотя бы нашего выживания после обнародования соответствующей информации, клонилась к нулю.

Однако даже если нам поверят -- где гарантии того, что получив от нас минимальные установочные сведения, всё остальное германские асы шпионажа не сделают сами, а нас затем не пустят в расход или не поместят под вечный арест? С другой стороны, Тропецкий, заставляя меня предпринять в его интересах роковые шаги, возможно, держит в рукаве несколько козырных карт, которые должны спасти ему жизнь и сохранить свободу. Не исключено, что с каким-нибудь прицелом он прокроет и меня, однако гарантии в том нет. Если будет нужно -- то он, не задумываясь, перешагнёт через любой труп, в том числе и через мой, о чём он, собственно, только что и говорил. И именно так, скорее всего, и будет.

В этом случае, правда, меня не должны будут растоптать сразу: необходимость игры с Москвой, способная дать Тропецкому гарантии безопасности, выглядит похожей на правду и я в этом деле могу оказаться ему полезным. Но, с другой стороны, у немцев в России есть масса собственной проверенной агентуры и поэтому вряд ли в столь важном деле они положатся на человека, о связях которого с СССР в Берлине до сих пор не знала ни одна живая душа. Зато если по поводу тех связей у немцев возникнет хотя бы малейшее подозрение -- мне точно несдобровать. Итого, Платон, у тебя полнейший цугцванг -- что бы ты ни сделал, будет только хуже.

Или -- рискнуть? Ведь вдруг богатство, о котором вещает Тропецкий, реально и у меня тогда появляется шанс отщипнуть от него свою долю? Увы, но и этот вариант меня не устраивает, ибо моя личная жизненная программа давно выполнена и деньги мне не требуются. По большому счёту, я бы отдал их России -- чтобы поскорее завершилась война и меньше родной крови пролилось. И тем самым были бы сбережены жизни и англичан, и немцев, и евреев -- всех остальных, кому предначертано сгинуть в этой прорве. Но чтобы получить свою долю, необходимо идти с Тропецким до конца. А в этом случае наружу вылезут все прежние риски с практическим нулевыми шансами на моё выживание.

Тогда -- скрыться и, опираясь на полученную информацию, искать царский фонд самому? Увы, сам я не смогу сделать ни шага, ибо без тайных ключей, которые Тропецкий, конечно же, бережёт как зеницу ока, в глазах всех я буду выглядеть умалишённым.

Итак, остается одно -- отказать. Возвращается Тропецкий, а я ему говорю, что так мол и так, милостивый государь, твоё предложение рассмотрено и не может быть принято. Отлично! Могу даже ничего не говорить и покинуть заведение немедленно. Его действия? Всё очевидно -- скорее всего, в этом случае он не преминет расправиться со мной. Самый простой способ -- спокойно приехать в Темпельхоф и перед обратным вылетом рассказать в пограничном отделе гестапо, что я -- русский шпион. Другой вариант -- просто меня прикончить, мало для этого существует способов! Даже если он не услышит от меня однозначного "нет", но почувствует в моём поведении осторожность, то уже сегодня, ночуя в моём доме, он запросто может перерезать мне горло во сне. И отказать ему в ночлеге, отвезти в гостиницу -- тоже, увы, нельзя. Воистину какой-то заколдованный круг!

Время стремительно бежало, в моих пальцах догорала вторая сигарета, в любой миг Тропецкий мог вернуться и мне надлежало принять решение, как действовать. И в этот принципиальнейший момент я вдруг понял, что теряю волю.

Мои кисти обмякли, руки, доселе пребывавшие в напряжении, безвольно соскользнули с крышки стола, и я едва успел загасить и бросить в пепельницу сигарету, прежде чем пальцы потеряли способность её держать. Мой рассудок пытался сопротивляться происходящему, но ничего не мог поделать -- словно многопудовая тяжесть пала на всё моё существо и начала мягко, но неумолимо лишать меня всяческого движения. Я почувствовал, как мои глазные яблоки закатываются куда-то вверх и в сторону, откуда нельзя ничего видеть, а всё сознание неумолимо погружается в сон.