Читаем без скачивания Заря вечерняя - Иван Евсеенко

Веселье наше в самом разгаре. Мы разделились на две партии: одна играет «в колечко», другая — «в садовника». То и дело слышны крики ребят, которые водят:

Кольцо-кольцо,Выйди на крыльцо.

Или:

Я садовником родился,Не на шутку рассердился:Все цветы мне надоели,Кроме… розы.

И только «роза» хотела отозваться, как на крылечке, обивая веником ноги, застучала наша мать.

Мы с Тасей сразу узнаем ее по особым, твердым и решительным шагам, по негромкому покашливанию и даже по тому, как мать обметает веником сапоги — быстро и основательно, чтоб не нести снег в дом.

Ребята на минуту затихают и, кажется, впервые за весь вечер смотрят на часы. Времени уже порядочно, без малого девять. Пора собираться домой…

Мать, правда, их не торопит, не ругает нас за «разгром» в доме. Она понимает, что если играешь «в садовника» или «в колечко», то обязательно что-либо сдвинешь с места, затопчешь глиняный, еще утром чистый-пречистый пол. Мать сама в детстве очень любила играть в эти игры и нас научила…

Но ребята все равно начинают потихоньку собирать со стола свои тетрадки, складывают их кто за пазуху, а кто в холщовые или в противогазные, оставшиеся от войны сумки, которые служат теперь нам вместо портфелей. Время действительно уже позднее, да и мать… Она для ребят все-таки учительница, и они чуть-чуть стесняются. Мы с Тасей знаем, что наша мать учительница очень хорошая. Она никогда не кричит на учеников, не ругает их, не выгоняет из класса, как, случается, делают другие учителя. Она очень справедливая, и за это ее любят. Нам с Тасей в школе мать поблажек не дает. На уроках мы зовем ее, как и все ученики, Галиной Александровной, но зато дома… Дома мы с матерью в большой дружбе…

Возле вешалки, за дверью, ребята шумят и толпятся, разбирают свои одежки, в основном фуфайки или перешитые из солдатских шинелей пиджаки на вате. Оля Полевик аккуратно снимает с крючка свое байковое с плюшевым воротничком пальто, которое ей как сироте и примерной ученице подарили на Седьмое ноября в школе. Ваня Смоляк, самый проворный и ловкий, быстрее других находит в общей куче и напяливает на голову буденовку. Она досталась ему от отца, который служил срочную службу в армии еще до войны. Правда, Ваня носит ее не первый. До этого буденовку носили по очереди его старшие братья: Володя, Коля и Шура, которые тоже иногда заходят к нам на вечеринки. Ваня парень нежадный и часто дает нам примерять буденовку — затейливую шапку с множеством пуговиц и острым верхом. В такой шапке да еще с собственноручно выстроганной деревянной саблей и руках нетрудно представить себя героем и победителем по всех войнах.

Мать помогает ребятам одеваться, наказывает им поплотнее кутаться в платки и шайки, потому что на улице морозно и ветрено. Особое беспокойство у нее за Толю Коропца, у которого и одежонка послабее, чем у других ребят, и идти ему далековато.

Никто из нас не избалован роскошью и достатком, но Коропцам приходится хуже всех. Отец их пасет в колхозе волов. Должность эта не очень доходная, а семья у них большая. Кроме Толи, еще трое детей: Галя, Рая и Маруся. Галя, правда, недавно вышла замуж и теперь живет отдельно, а вот Рая и Маруся, меньшие Толины сестры, пока при родителях. Но главная беда Коропцов не в большой семье (есть у нас в селе семьи и побольше) и даже не в должности отца, а в огороде. Земля на приусадебном участке у Коропцов, считай, одна из самых непригодных в селе. Песок, гора, как принято у нас говорить. Ничего толком на этой горе не растет: ни картошка, ни рожь. Налоги же Коропцам приходится платить наравне со всеми, никто скидки на плохую землю, на то, что у Коропцов нет даже грядок, не делает. Вот и случается, что зимою им бывает и холодно, и голодно…

Но Коропцы не унывают. Девчата у них бойкие, занозистые, а Толя, хоть и помягче сестер, поспокойнее, но зато гармонист и танцор отменный…

Мать закрывает за ребятами дверь, подметает на скорую руку затоптанный пол, и мы садимся ужинать. Я в основном налегаю на хлеб и молоко. Хлеба кусаю побольше, а молока пью поменьше, чтоб было посытней. Так меня всегда учили бабка и мать. Лишь однажды они нарушили это требование. Несколько лет тому назад зимою мать вдруг начала мне говорить: «Хлеба кусай поменьше, а молока пей побольше». Я начал делать так, как приказала мне мать, но у меня ничего не получилось: маленький темно-коричневый кусочек хлеба мгновенно исчез во рту. Раньше мать обязательно похвалила бы меня за такое рвение, а теперь лишь вздохнула и покачала головой. Когда тебе всего четыре года, очень трудно понять, что летом была засуха, что год выдался неурожайным и что сейчас самый настоящий голод…

Но все это, к счастью, уже миновало, все это мы уже пережили и даже чуть-чуть успели забыть…

После молока я требую у матери своего любимого лакомства: горку сахару-песку и кусок хлеба. С хлебом я расправляюсь быстро, потому что мне охота поскорее приняться за смешную, совсем еще ребячью забаву. Я наклоняюсь низко к столу и, потихоньку слизывая сахар языком, делаю из горки разные фигуры: то треугольники, то квадраты, то кружочки, и так до тех пор, пока весь сахар не исчезнет. Мать иногда меня поругивает за это баловство, мол, уже не маленький, а я ничего не могу поделать с собой — мне так нравится, я привык к этому с самого раннего детства. Правда, мать насыпала мне тогда горку вдвое меньше, чем сейчас. С сахаром после войны было совсем плохо. Мать изредка приносила из города вместо него сахарин или темно-бурый самодельный сахар, от которого никакого проку не было… А сейчас с сахаром дела обстоят получше. На базаре его продают приезжающие откуда-то из Курской и Воронежской областей тетки по четыре рубля стакан. Цена, конечно, немалая, но, главное, сахар бывает. Мать хранит его в шкафу, в плотно завязанном мешочке. Мы сами туда без спросу не заглядываем. Мать, конечно, никогда нам не откажет, но и тратить сахар как попало не разрешит. Он потому и лакомство, что редкий и дорогой…

После ужина, по-нашему, — вечери, мы забираемся на печку к бабке Марье. Мать ставит на коменок лампу, и мы принимаемся читать книжки. Мать, готовясь к завтрашним урокам, читает географию и ботанику, Тася — какую-нибудь толстую, взятую из библиотеки книжку, а я свои любимые сказки про Покатигорошка, про подземное царство, про царевну-лягушку. Раньше мне их читали мать или Тася, а теперь я уже сам человек грамотный и ученый, как-никак второклассник.

Зимний, холодный ветер злится и воет в трубе, бросает в окна колючий, метельный снег. Зима стоит лютая, тяжелая. Иногда слышно, как на улице трескается от сильного мороза земля. В доме у нас холодно, старые, взятые в «лисицы» стены совсем не держат тепла. За день печка уже остыла, да и протоплена она была не бог весть как. Вокруг нашего села, куда ни глянешь по горизонту — все леса и леса, а с дровами дело обстоит худо. Выписать их очень трудно и в колхозном, и в государственном, казенном, лесе. Нам-то еще ничего, нас кое-как выручает торф, который дают матери в школе как учительнице, а вот другим приходится совсем трудно.

Окна в нашем доме для тепла наполовину забиты соломою. А одно, которое выходит на улицу, так и целиком. От этого в комнатах всегда полумрак. Днем, когда не зажигается лампа, даже больший, чем вечером. Холодом тянет и от глиняного пола, и от входной двери, хотя мы ее стараемся изо всех сил утеплить. Каждую осень по косякам прибиваем новую солому, которую бабка Марья сплетает в длинные тугие косы. Но тепло все равно не держится, по утрам на двери то там, то здесь выступает самый настоящий иней. Вся беда еще в том, что у нас в доме нет рубленых сеней. Вместо них приделан небольшой дощатый коридорчик, продуваемый ветром со всех сторон. В метельные дни в нем образуются целые сугробы снега. Строили этот коридорчик, видимо, временно, но он простоял без малого сто лет. Не зря, наверное, говорится, что временные постройки самые долговечные… Доски на коридорчике позеленели, обросли кустистым седоватым мхом, крыша, покрытая иногда соломою, а иногда толем, то и дело протекает.

Не помогают нам бороться с холодом и завалинки, которые мы с матерью, как только наступает осень, добросовестно ладим вокруг дома, укутываем картофельной ботвой. Землю, как говорит наша бабка, все равно не нагреешь. Глиняный пол, несмотря на то что за долгие годы он намазан до полуметровой толщины, холоднющий-прехолоднющий. Босою ногой на него не ступишь.

Но вообще-то мы народ привычный и на холод но сильно жалуемся. Жить можно. Особенно вечером, когда протоплена лежанка, когда горит на коменке лампа, когда рядом мать, Тася, бабка Марья, кот Мурчик, а в руках книжка, и не какая-нибудь, а «Русские народные сказки». Больше других мне нравится сказка про Покатигорошка, как он отыскал Змея-Горыныча, поел весь его железный хлеб, все железные бобы — и победил.