Читаем без скачивания Заря вечерняя - Иван Евсеенко
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Девчонки встречают гармониста как самого желанного гостя. Они прекращают пение, усаживают Толю возле окошка и с нетерпением ожидают, пока он развернет гармошку. Одна лишь Галя Комиссаренко, на которую Толя засматривается, кажется, больше, чем на других девчонок, не преминет пропеть ему шуточную, чуть переделанную частушку:
Ой, чего ты, Коропец,Ой, чего ты бедный?..
Толя на это, правда, не обижается. Он не спеша, с достоинством отстегивает на гармошке пуговку, пробегает пальцами по голосам, словно пробуя, не очень ли она застыла на морозе. А потом растягивает гармошку пошире и начинает играть, улыбаясь и подмигивая сразу всем девчонкам. На щеках у него от этой улыбки образуются две веселые ямочки, которые, как нам кажется, смущают не одну только Галю Комиссаренко…
Для начала Толя играет вальс. Девчонки сразу разбиваются на пары и кружат вокруг столба, которым у нас в доме подперта лопнувшая во время бомбежки перекладина. Ребята же не танцуют. Во-первых, мы не умеем, а во-вторых, девчонки, наверное бы, с нами не пошли. Так уж получилось, что все они старше нас на год-два, а это в детском возрасте очень заметно. Зато мы можем сколько хочешь сидеть рядом с гармонистом, слушать музыку, смотреть, как ловко бегают его пальцы. А это, может быть, даже лучше, чем кружиться вокруг столба по глиняному полу…
Чинно и важно, стараясь ничем не выдать своей обиды на девчонок за их невнимание, мы рассаживаемся рядом с Толей, справа — Коля Павленко и я, а слева — Петя Ушатый и Ваня Смоляк, которого мы между собой ласково зовем Смолячком. Ваня меньше всех нас и возрастом, и ростом, но по характеру он бойкий и шустрый. Мы с ним тезки по всем статьям: он Иван Иванович, и я Иван Иванович. Среди наших школьных товарищей вообще много ребят, которые носят отцовские имена. Вот и Петя Ушатый не просто Петя, а Петр Петрович. Когда мы родились, наши отцы были либо на фронте, как у Вани и Пети, либо уже успели погибнуть, как, например, у меня. А вот Коля Павленко родился хоть и в сорок третьем году, но еще при отце, которого в начало войны не взяли в армию по здоровью. Поэтому Колю и назвали Колей, а не Алексеем, как отца. На фронт Колин отец ушел осенью сорок третьего года. Ушел и не вернулся, погибнув совсем недалеко от наших мест. Коле в это время не было еще и года… От отца у Колиной матери осталось три письма, написанные на небольших листочках из записной книжки. Чаще других Коля показывает нам последнее:
«Здравствуй, моя дорогая жена Дуня!
Здравствуйте все мои родные: отец, мать, сестра Ольга, сестра Настя, Галя, Шура, Маруся, моя дорогая дочка Олька и сын Колька! Передаю вам свой горячий красноармейский привет и желаю всего наилучшего в вашей жизни.
Моя красноармейская жизнь проходит пока хорошо. Со мной займищанских ребят никого нет. Три дня назад видел Василия Рыбальченко и Андрея Игнатовича, но где они сейчас, я не знаю.
Вы переживаете, что у меня из дому были плохие лапти, но я их уже давно выбросил, так как получил новое обмундирование, зимнее, теплое.
В настоящий день стоим у Днепра и рвемся душой как можно скорее громить проклятого немецкого паразита, который нагло напал на нашу землю и нарушил нашу счастливую жизнь. Но врет он, ему будет конец, он будет разбит.
Дуня, закончила ты копать картошку или нет и вообще как ты приготовилась к зиме? За сапоги, которые мы купили с тобой, ты теперь расплатись сама, чем тебе будет лучше. Может быть, ячменем или еще чем. Одним словом, ты сейчас хозяйствуй сама, но во всем советуйся с Ольгой и отцом. Передай отцу и Ольге, что я очень прошу их не оставлять моей семьи в беде. И тебя очень прошу, как можешь, жалей моих детей. Я очень-очень скучаю по Олечке и Кольке. Как только вспоминаю, как Олечка говорила «тата», то не могу без слез забыть.
На этом я свое коротенькое письмо кончаю. Жму всем вам руку и крепко целую. Скорее пишите ответ. Хотя скучать и нет времени, но все же скучаю.
20/X. 43 г.
Ваш Алеша.Адрес. Действующая Красная Армия. Полевая почта 01113 Т. Павленко А.».
Многие из нас родились во время оккупации, родились, как в старину — дома. У меня повитухой была сестра деда Сашка, бабка Борисиха, дожившая после почти до столетнего возраста. Мать рассказывала, что она для начала хорошенько нашлепала меня, поскольку я никак не хотел кричать, а потом перевязала пуповину шелковой ниткой, выдернутой из обыкновенного платка. С тем и живу…
Всем нам выдали метрики на немецком языке. Я их даже чуть-чуть помню. Они ведь были у меня до сорок шестого года, пока мать не принесла из районного загса новенькие, русские, на которых стоит пометка: «Запись восстановлена». Немецкие метрики, к сожалению, не сохранились, а то интересно было бы посмотреть, что там писали о нас немцы. Но зато сохранился материн паспорт времен войны, в котором на всю страничку стоит немецкий штамп. Тася, уже умеющая читать по-немецки, иногда переводит мне слова, написанные печатными и самописными буквами.
Der Die Uschataja Galina
geb. am 1921 ist von
der Passstelle Snowsk unter Nr. 182
Registriert worden Seimischtsche
Größe 158
Statur mittel
Augen grau
Haar dunkelblond
Bes. Kennzeichen keine
Gültig bis 31.3.1944
Bürgermeister
Все это означает: «Ушатая Галина, родилась в 1921 году, зарегистрирована в паспортном пункте города Сновска под номером 182, как жительница села Займище. Рост — 158 сантиметров, сложение среднее, глаза серые, волосы темно-русые, особых примет не имеет. Действительно до 31 марта 1944 года. Бургомистр».
Я слушаю Тасю, и мне совершенно непонятно, зачем это немцам надо было знать, какие у нашей матери глаза, какой у нее рост, какие волосы? Наверное, то же самое немцы писали в наших свидетельствах и о нас. У меня, например, глаза серые, волосы светло-русые, а у Таси — глаза карие, волосы темные и, главное, вьющиеся, — она больше похожа на отца. А вот рост… С ростом я не знаю как быть. Ведь мы еще растем…
Иногда я завожу разговор об этих метриках с бабкой Марьей, которая сейчас, несмотря на шум и музыку, основательно похрапывает в кухне на печке. У нее обо всем свое суждение. Подперев голову больной, искалеченною когда-то в молодости рукою, она говорит:
— Главное, чтоб веры вы были нашей.
Это точно — мы все крещеные по нашим, русским обычаям. Во время войны у нас в Займище церковь не работала, и меня крестили в соседнем селе Носовке. Крестной была материна подружка, тетя Маня, а крестным дядя Миша, Михаил Дмитриевич, племянник бабки Марьи. Но ни крестной, ни крестного во время моего крещения в церкви не было. Дядя Миша воевал на фронте, а тетю Маню угнали в Германию. Мою мать, когда она уже была беременна мною, тоже хотели угнать, но ей кто-то подсказал, и она спряталась на лугу. Иначе не миновать бы мне родиться где-нибудь в Германии.
Крестил меня дед Митька, отец дяди Миши, и бабка Евдоха, мать тети Мани. Крестную свою, которую мы с Тасей все время зовем матерью, я впервые увидел в конце сорок пятого года, когда она вернулась из Германии и привезла мне в подарок шелковую майку и трусы. В этом немецком наряде я долго щеголял летом на улице на зависть всем окрестным ребятишкам. Дядя Миша появился в Займище и того позже. Он еще несколько лет после войны служил в армии.
Толя Коропец между тем все растягивает и растягивает гармошку, кажется, не зная никакой устали. Вслед за вальсом он сыграл фокстрот, польку, падеспань и, наконец, добрался до своей коронной — сербиянки. Лихо развернув мехи, Толя сыпанул такой дробью, что я никак не могу уследить за его пальцами, мне чудится, что их у него штук по десять, не меньше, на каждой руке.
Опережая всех, первой в круг выскакивает Галя, худая, большеротая и проворная донельзя. Она мчится вприпрыжку вокруг столба и начинает петь знакомые нам, только что записанные в тетрадку частушки. Вслед за Галей в круг выскакивает либо Феня, либо Оля Павленко, тоже голосистые, веселые девчата. И начинается у них частушечный разговор, взрослый и серьезный, начинаются девичьи откровения о том, как вернулся с фронта солдат и как девчонке ни за что не удается завладеть его вниманием. Частушки эти длинные-предлинные, но мы терпеливо их слушаем, наперед зная, что закончатся они хорошо и весело.
Подружка моя,Что глядишь невесело? —Твой герой вернулся с фронта,А ты нос повесила! —
поет Галя. А Феня ей отвечает:
Подружка моя,Гордо он себя ведет,Орденами грудь увешалИ меня не узнает.
И опять вступает Галя:
Подружка моя,Я скажу по совести,Он тебя, как прежде, любит,Но молчит от гордости.
А Феня свое:
