Читаем без скачивания Седьмая жертва - Александра Маринина

Не выстроила, потому что не хотела. Потому что очень страшно было верить в то, что игра идет против нее, а не против Татьяны. И очень хотелось интерпретировать их по-другому. Никому не нравится признаваться себе в неприятных вещах, а уж если это вещи не просто неприятные, а пугающие, тогда тем более. Она всегда так гордилась своей рациональностью, своей способностью отстраниться от эмоций и мыслить четко и последовательно, а оказалось, что она обычный человек, с развитым инстинктом вытеснения. То, что вызывает тревогу, вытесняется из сознания и замещается различными оправданиями, надуманными объяснениями или искусственными фактами.

– Юра, ты мне велишь обращаться к какому-то конкретному психологу из наших, на Петровке, или тебе все равно? – спросила она Короткова, когда справка наконец была закончена.

– Без разницы, – ответил он. – А у тебя есть на примете кто-то получше наших?

– Ларцев.

Коротков вскинул на нее удивленные глаза, помолчал, доставая сигарету из пачки, закурил.

– Не боишься?

– Юрочка, нельзя бояться до бесконечности. Мы с тобой оба знаем, что Володя хороший психолог, кроме того, он разбирается в нашей работе и в наших трудностях. И кроме того, нашей вины нет в том, что случилось. Он сам пошел туда и сам угодил под пулю.

– Но мы его спровоцировали, – заметил Коротков. – Я же помню. Гордеев его вел, как рыбу за приманкой, и заставил сделать то, что он сделал.

– Не правда, – возразила Настя, – Колобок вынудил его пойти на контакт с преступниками, это верно, но искать адрес Натальи Дахно и идти к ней домой его никто не заставлял. Наша вина была только в том, что мы узнали правду о Ларцеве и не захотели с ней мириться. Неужели ты думаешь, что он держит на нас зло за это? Пять лет прошло.

– Ну хорошо, допустим, – сдался Коротков, – а ты уверена, что он продолжает заниматься психологией?

– Продолжает. Я узнавала. С тех пор, как его комиссовали, он закончил специальный курс в университете и занимается тем, что консультирует различные фирмы по вопросам подбора и расстановки персонала.

– А вдруг он тебя поганой метлой погонит? Учти, у него было черепное ранение, люди после таких травм становятся вспыльчивыми и неуправляемыми.

Неужели рискнешь?

Настя засмеялась:

– Я могла бы, конечно, сказать, что рискну, и ты меня зауважал бы за мою феерическую смелость. Но врать не стану, я ему уже звонила.

– Серьезно? – почему-то обрадовался Коротков. – И как он? Я с ним в последний раз общался, по-моему, года два назад.

Вот так, с грустью констатировала Настя. Работаешь с человеком бок о бок, делишь с ним и опасности, и радости, и неприятности, а потом он уходит, ты еще некоторое время поддерживаешь с ним отношения, но это тянется недолго. С каждым месяцем вы перезваниваетесь все реже и реже, потому что вместе не работаете и обсуждать вам уже вроде бы и нечего. И настает момент, когда ты пытаешься вспомнить, когда же в последний раз звонил ему, и оказывается, что это было два года назад.

– Юра, как ты думаешь, это мы с тобой утратили человеческий облик на своей работе или все люди такие? – спросила она.

Коротков передернул плечами, словно продрог, подошел к окну и закрыл форточку. Налив из графина воду в электрический чайник, воткнул вилку в розетку и принялся с сосредоточенным видом доставать из стола чашки.

– Кофе будешь?

– Буду. Юра, я задала вопрос, – настойчиво повторила Настя.

– Только не делай вид, пожалуйста, что тебе необходим мой ответ, – раздраженно откликнулся Коротков. – Мы сейчас с тобой начнем морализаторством заниматься и охать, какие мы плохие и бесчувственные, Володьку забыли, а ведь он остался один с маленькой дочкой на руках, да к тому же больной. Вот я тебе на примере тещи скажу: на похороны человек пятьдесят пришло, из них только трое или четверо все годы, пока она болела, регулярно звонили и справлялись о ее самочувствии, из этих троих-четверых всего один предлагал помощь. А остальные откуда взялись? Когда-то они с ней вместе работали, виделись каждый день, общались, делали одно дело. А потом, когда ее паралич разбил, – он сделал выразительный жест и прищелкнул пальцами, – фьюить! Растворились в небытие. Однако проститься пришли. Так что не вали все на наши с тобой головы и на нашу работу. У всех так.

Вода в чайнике закипела, Юра приготовил кофе и пододвинул Насте чашку с умилительной розочкой, увитой голубыми листочками. Сам он пил из высокой кружки, на которой был изображен свирепого вида бульдог.

– Ты что, посуду по половому признаку раздаешь? – осведомилась Настя, скептически разглядывая узор на чашке. – Девочкам – розочки, мальчикам – служебные собаки.

– Не хочешь – могу поменяться, – отпарировал он. – Мне без разницы, из какой чашки пить. Ты когда к Ларцеву поедешь?

– Сегодня. Вот кофе допью и поеду.

– Привет передашь от меня?

– Давай свой привет, только упакуй как следует, – пошутила Настя.

Некоторое время они молча пили кофе. Коротков исподтишка разглядывал Настю, она чувствовала его взгляд, но никак на него не реагировала. Обычно в таких ситуациях она начинала злиться, потому что терпеть не могла молчания, во время которого ее разглядывают, но сегодня она с удивлением понимала, что ее это нисколько не трогает. Какая разница? Разглядывай не разглядывай, а все равно получишь еще два посторонних трупа, а потом третий, ее собственный. Острый страх, пережитый во время просмотра фильма «Семь», сменился бесчувственностью и ледяным спокойствием. Настя знала, как опасно это спокойствие, оно притупляет внимание и остроту восприятия, и человек в таком состоянии часто сам идет навстречу собственной смерти. Не потому, что хочет ее, а потому, что не видит опасности, хотя должен был бы видеть.

– Ася, почему ты не хочешь, чтобы тебя охраняли? – внезапно спросил Коротков, будто прочитав ее мысли. – Если ты уверена, что Шутник собирается тебя убить, то ведешь себя чудовищно легкомысленно.

– У него на повестке дня еще два убийства, за грех гнева и грех зависти.

Вот когда он их совершит, тогда придет пора меня охранять. Знаешь, – медленно сказала она, отставляя чашку, – мне кажется, что я схожу с ума.

Знать, что должны погибнуть два человека, два ни в чем не повинных и ни о чем не подозревающих человека, и не иметь возможности их спасти, – это тяжкий груз. Я его не вынесу. Этот Шутник почемуто хочет меня убить, предварительно заставив потерять рассудок от страха и ожидания смерти, и для этого ему нужно уничтожить какое-то количество людей. Ты только вдумайся, Юра: чтобы отомстить мне, он убивает других людей. Если посмотреть на эту картинку с другой стороны, то получается, что я сделала что-то плохое, за что мне причитается страшная месть, и в результате будут уничтожены шесть человек. Четверо уже умерли, двоим это еще предстоит. Все эти шесть смертей – на моей совести. Если бы я не сделала то плохое, за что Шутник сводит со мной счеты, все эти люди были бы живы.

– Но ведь ты никогда ничего не делала, кроме своей работы. А все, что ты сделала по службе, было правильным и оправданным, потому что такова служба и таков твой долг, – очень серьезно ответил Коротков. – Государство платит тебе за это зарплату. А разве может так быть, чтобы государство официально разрешало и платило зарплату за то, чтобы люди делали то самое «плохое», о котором ты говоришь? Перестань казниться, Ася, это не дело.

Она сидела на стуле, раскачиваясь из стороны в сторону и уставившись ничего не видящими глазами в край стоящего в углу комнаты сейфа.

– Я не могу, Юра, – пробормотала она едва слышно, – я не могу перестать казниться. Я постоянно чувствую свою вину.

– Глупости! – резко оборвал он Настю. – Это особенности нашей работы, это ее издержки, если хочешь. Все так живут. И все так работают. Не морочь себе голову, поезжай лучше к Ларцеву, может, он что-нибудь умное скажет.

Настя знала, что Коротков отнюдь не черств и не туп, он прекрасно понимал все, что она ему сказала. Но он ее начальник и должен вести себя как начальник, а не как задушевный друг, каким был для нее много лет. Начальник не имеет права жевать сопли на пару со своими подчиненными, когда они раскисают, он должен прикинуться железным Феликсом и мобилизовать личный состав на подвиги, ну в крайнем случае – на добросовестную повседневную работу.

Ларцева она не видела пять лет, с тех самых пор, когда его комиссовали из органов по ранению, хотя несколько раз разговаривала с ним по телефону.

«Интересно, как он выглядит?» – мысленно задавала Настя себе вопрос, поднимаясь в лифте, и тут же отчетливо понимала, что ей это совсем неинтересно. Ей, похоже, теперь вообще мало что интересно, кроме двух вещей:

Шутника и собственной смерти.

Дверь ей открыла красивая шестнадцатилетняя девушка – дочь Ларцева Надя.

– Здравствуйте, тетя Настя, проходите, папа сейчас придет, – сказала она.