Читаем без скачивания Разомкнутый круг - Валерий Кормилицын

– Пусть сейчас говорят что угодно – главное, что скажут потом! –безразличным тоном произнес Кутузов.

Рубанов в сердцах взлетел на коня и, нахлестывая его плетью, поскакал жаловаться Голицыну.

– Как ты вовремя, – обрадовался тот, – я ведь завтра еду домой… Наконец-то увижу сына, – счастливо вздохнул князь Петр, – и жену! А на Михаила Илларионовича не обижайся… Он знает что делает!

– И при Аустерлице знал? – зло произнес Рубанов.

– Там ему все мешали! – успокаивающе накрыл руку молодого офицера князь. – И австрийцы, и даже… – Покрутил головой по сторонам, – император! Все считали себя выдающимися полководцами, а он лишь исполнял их приказы… Посмотришь! Он вскоре разобьет визиря… И жалко, что не могу его поддержать морально, когда вся армия недовольна им, когда генералы считают решение командующего малооправданным! Через некоторое время его станут носить на руках, только каково-то Михаиле Илларионовичу будет прожить это «некоторое время!..»

После того как в конце августа Ахмед-паша спокойно переправился через Дунай, а Кутузова, казалось, это не слишком беспокоило, в Молдавской армии уже никто не понимал действий командующего.

– Мы воевать сюда пришли или бесконечно уступать позиции? – злились гвардейцы. – Турки вон, как черти, на нашем берегу окапываются! Ударить бы сейчас по ним, пока в землю не зарылись…

Вместо этого пришла команда рыть редуты.

«Да что же это такое?» – генералы Марков, Энгельгард и Ланжерон побежали к командующему…

– По сведениям лазутчиков, на нашем берегу лишь тридцать шесть тысяч турок и полсотни пушек. А у нас сотня орудий и около двадцати пяти тысяч человек… Да мы их запросто в Дунае утопим!

Кутузов, сложив ручки на животе, как на нерадивых учеников, глядел на своих генералов и произнес совсем уж, на их взгляд, дикую фразу:

– Чем их здесь больше будет, тем лучше!

– Господа! Это уже смахивает на предательство, – выходя от командующего, произнес Ланжерон, – я буду писать в Петербург!..

Когда большая часть турецкой армии оказалась на левом берегу, обжилась и окопалась, Кутузов вызвал генерала Маркова и велел ему не ударить, как он ожидал, на окопавшихся турок, а тайно переправляться на правый берег и занять высоты позади турецкого лагеря у Рущука.

– То отдаем крепость, то опять берем… – бурчал недовольный Марков, однако вечером 1 октября его семитысячный корпус с тридцативосемью орудиями начал переправу и к утру 2 октября, не замеченный турками, встал на ночевку в пяти верстах за Рущуком.

Ранним утром Кутузов вышел из палатки в парадном генеральском мундире, чем удивил своих ординарцев, и, поднеся к единственному глазу подзорную трубу, внимательно оглядел турецкий лагерь у Рущука.

Все было тихо. Турки спали.

Зевнув, Михаил Илларионович послал ординарцев за генералами. Не успели те собраться, как на турецком берегу началась стрельба.

– Что такое? – недоумевал Ланжерон. – Марков, что ли, начал…

У турок начался переполох.

«Это вам за солдатскую кашу и мою куриную ножку», – улыбнулся своим мыслям командующий и увидел в подзорную трубу русских солдат, входящих в неприятельский лагерь.

Несмотря на то, что турок было в три раза больше, они не сопротивлялись.

«Не совершив утренний намаз, нельзя воевать – вовек рая не увидишь!» – И спаги мужественно улепетывали в разные стороны, спешно запрягая в арбы лошадей.

Через час турецкие пушки перешли к новым владельцам и открыли яростную и меткую пальбу по бывшим хозяевам на левом берегу. Марков захватил турецкие перевозочные средства на Дунае, оставив левобережным туркам лишь несколько дырявых лодчонок… Бежать им было не на чем.

– Победа! – вскричал Кутузов, воздев шпагу.

– Ур-р-ра!!. – подхватили войска.

Ланжерон не кричал, а, понурившись и спотыкаясь, побрел в свою палатку. Кутузов перехитрил его и всех остальных, а он так славно все отписал государю.

Поздним вечером у ног командующего лежали двадцать два турецких знамени.

– Так, так! – жизнерадостно произнес он, вытирая платком слезящийся глаз. – Знамена – это хорошо! Но еще лучше, что Ахмед-паша со своей армией оказался в русском мешке!..

Генералы оживленно переговаривались, армия снова боготворила своего полководца!!!

Не выдержав артиллерийской стрельбы и голода, великий визирь через спившийся цветок алоэ, Абдул-Гамид-эфенди, предложил перемирие… Кутузов согласился начать переговоры, которые открылись в октябре 1811 года. Через десять дней Александр пожаловал Михаилу Илларионовичу графский титул. Вся Дунайская армия была поражена этим решением. Видимо, письма Ланжерона все же сыграли свою роль. Сам он получил графский титул лишь за то, что предал Францию и принял русское подданство.

– Графом быть, конечно, неплохо! – шли толки по армии. – Но за уничтожение лучших турецких войск можно бы, кроме титула, и фельдмаршальский жезл преподнести!..

23

В конце октября гвардейцев отозвали в Петербург. Ссылка закончилась!.. По дороге в столицу Оболенский уговорил друзей пожить у него. Нарышкин дал согласие, так как у Оболенских мог чаще видеть Софи, а Рубанову просто негде было остановиться, он хорошо помнил наказ княгини Катерины.

Но по приезде в Петербург вежливость требовала нанести визит Голицыным, к тому же там оставались вещи: вицмундиры, бальные туфли, парадный мундир и шинель с бобровым воротником. Максим неожиданно для себя разволновался, подъезжая к дому Голицыных.

«Чего это я? – подтрунивал он над собой. – Князь Петр будет просто рад видеть меня! Княгиня Катерина тоже должна быть довольна, что на этот раз остановился не у них… Вот еще! Я уже и забыл о той ночи… Так чего же нервничать?..» – анализировал Рубанов свое состояние.

В это время, натянув вожжи, извозчик во всю глотку завопил: – Тп-р-р-у-у! Ро-д-е-е-м-м-ы-е! Приехали, барин, – обернувшись, уже спокойно произнес он.

Не успел он подойти к дверям, как услышал за спиной:

– Н-н-о-о! Ми-и-л-а-и-и!

«Черт горластый!» – только поднял руку, чтоб постучать, как дверь приоткрылась и высунулась голова старого, больного, хромого и прочая, и прочая… лакея.

– Пожар? Ась? – глядел он сквозь Рубанова слезящимися глазами.

– Всего лишь наводнение, – отстранил старичка.

Навстречу ему летел молодой лакей.

– Как прикажете доложить? О-о-о! Ваше благородие! – заорал тот, пожалуй погромче извозчика.

«Чего они сегодня вопят все?» Докладывать, разумеется, не пришлось. Сверху уже спускался, расставив руки для объятий, князь Петр, а за его спиной стояла и с тревогой глядела на Рубанова, тиская в руках платочек, Катерина Голицына.

– Милый Рубанов! Друг мой! Живы и здоровы… Слава Богу! – на ходу говорил князь и, подойдя, крепко обнял Максима, прижимая его к своей груди.

Рубанову стало стыдно и захотелось поскорее уйти. Максим с удивлением подумал, что в Молдавской армии, где не было княгини Катерины, совесть его не мучила и никакого стеснения по отношению к Голицыну он не испытывал. Все произошедшее с ним и княгиней казалось давно забытым и ушедшим в прошлое… Но получается, что это не так…

– Когда приехал? – не убрав рук с плеч и отступив на шаг, разглядывал его князь Петр и расстроился, узнав, что жить Максим станет у Оболенских.

– Как же так? – удрученно повторял он.

Максим уже взял себя в руки и даже пошутил:

– Княгиня! Вы намерены вновь обучать меня хорошим манерам? – кивнул на платочек и поцеловал ее подрагивающую руку.

– Как нога, не болит? Смотрю, даже не хромаете? – когда прошли в комнаты и сели в кресла, произнес Максим.

– У флигель-адьютанта и кавалера ордена Святого Георгия 4-й степени ногам не положено болеть, господин поручик…

«Поручика» Рубанов пропустил мимо ушей.

– Господин флигель-адьютант?! – по слогам произнес он, поднявшись с кресла. – И кавалер? Поздравляю! – пожал руку князю.

– Благодарю, господин поручик! – произнес тот, поудобнее устраиваясь в кресле и подмигнув жене.

До Рубанова наконец-то дошло:

– Пор-р-у-чик? Ошибаетесь!..

– Никак нет-с. Полковники не ошибаются… И кроме того – кавалер! Жалованы орденом Владимира 4-й степени с бантом.

– Кавалер! – как эхо, повторил за ним Рубанов.

– Поручиками стали вы все! А вот кавалер – ты один… – наслаждался произведенным эффектом Голицын. – Наверстали! Корнетами переходили, так поручиков раньше получили… – радовался князь едва ли не сильнее Рубанова. – А теперь самое главное! – рывком поднялся с кресла. – Извольте следовать за мной, – указал рукой на дверь.

Поднимаясь, Максим заметил, как побледнело лицо княгини. «И чего волнуется? – пожалел ее. – Может, и ребенок еще не мой?! А грех молодости Бог простит…»

Ступая на цыпочках, князь прошел в детскую.

– Все спит? – шепотом спросил у кормилицы, хотя и сам прекрасно видел, что спит.

Максим взглянул на княгиню, успев приметить ее пылающие щеки, и тут же с любопытством принялся всматриваться в маленького человечка, лежащего в колыбели и укрытого атласным стеганым одеялом. Его головку покрывал синенький чепчик в рюшечках и оборочках.