Читаем без скачивания Разомкнутый круг - Валерий Кормилицын

31 марта князь Петр вместе с Кутузовым были уже в Бухаресте, и в начале апреля новый командующий затребовал конногвардейцев в главную квартиру. Вместе с ними приехал и Аркадий Суворов. Ему ни в какую не хотелось расставаться с полюбившимися гвардейцами.

13 апреля, после бала, по дороге в Яссы Суворову предстояло переправиться через речушку Рымна, прославившую отца. Когда Суворов-сын впервые увидел сию речонку, он развеселился и пошутил, что батюшка, мол, изволил преувеличить насчет этого ручья, в котором во время сражения потонули тысячи турок. Здесь даже на пари не утонешь. Но недавно прошли дожди, река вздулась, превратившись в глубокую и бурную.

– Чего встал? Поехали! – велел Аркадий Суворов ямщику.

Не успели отъехать от берега, как возок перевернулся, и ямщик начал тонуть. Генерал кинулся ему на помощь – нельзя оставить русского человека в беде. Ямщика он спас, а самого, побитого о камни, выбросило в полуверсте от переправы уже мертвого.

Это было ударом для всей армии и командующего. Михаил Илларионович знал и любил Аркадия с самого его детства.

– Кому Бог дает сразу все и смолоду, те долго не живут!.. – произнес старый полководец, морщась и вытирая единственный глаз.

Для подпоручиков, которые сделались друзьями Суворова, потеря была просто невосполнимой… Это трагическое происшествие долго не выходило из головы и бередило их молодые души, точно они были виновны в его смерти.

Над генералами Дунайской армии лежало какое-то проклятие: здесь скончались командующие Михельсон и Прозоровский, Аркадий Суворов, и вот теперь умирал от лихорадки тридцатичетырехлетний Николай Михайлович Каменский. Кутузов искренне жалел командующего. «Следует быстрее кончать эту войну! – думал он. – Ежели такие молодые уходят, что же обо мне говорить?!» – И энергично принялся за дело.

– Силенок у нас маловато! – кряхтел он, просматривая различные ведомости вместе со своим старшим адъютантом.

– По спискам сорок шесть тысяч человек, – уточнял Голицын.

– И с такими силами занимаем тысячу верст… Надо громить живую силу врага, а не сидеть по крепостям. Пишите-ка, батенька, приказ. – С трудом поднялся он с кресла и, заложив руки за спину, принялся топтаться по комнате. – Пусть все наши силы стягиваются к трем пунктам: Бухаресту, Журже и Рущуку.

«Трудновато будет драться с турком, имея всего четыре пехотные и две кавалерийские дивизии, – думал командующий, – но надо бить не числом, а умением». – Вытер заслезившийся глаз, вспомнив слова своего учителя и судьбу его сына.

Кавалергарды тоже получили подпоручиков и вместе с конногвардейцами были назначены ординарцами к командующему.

– Неизвестно, что лучше – то ли бездельничать в Силистрии, то ли носиться как угорелые из Бухареста в Рущук и обратно, – делились они своими мыслями.

Осторожный Кутузов тщательно готовился к кампании и старался все предусмотреть, поэтому менял диспозиции, улучшая их, а ординарцам приходилось доносить эти улучшения до самых отдаленных гарнизонов.

Но конечно, все неприятности забывались, если случалось танцевать на балу с юными женами валашских бояр или бесить надменного Ланжерона. После Силистрии граф Ланжерон уверовал в свой полководческий дар. До приезда Кутузова он временно командовал армией вместо больного Каменского и рассчитывал стать постоянным командующим… и теперь считал себя обойденным. Где только можно он нагло уверял, что стареющий командующий ничего не предпринимает без его совета. Гвардейцы где только можно, нагло уверяли, что генерал Ланжерон ничего не предпринимает, пока не посоветуется с ними…

Красавицы валашки млели от столичных офицеров, и носатому французу все чаще приходилось оставаться с носом.

В болгарских деревнях правого берега Дуная распространился слух о том, что Селим III назначил вместо престарелого Юсуф-паши нового визиря. Надменный француз тут же отрядил конногвардейцев на разведку в Шумлу под предлогом пересылки в Турцию писем турецких пленных, находящихся в России.

По прибытии с задания гвардейцы пошли на доклад не к Ланжерону, а к Кутузову.

– И кто же назначен вместо Юсуфа? – барабанил пальцами по столу командующий.

– Какой-то Ахмед-паша. Как нам сказали, он был начальником Браиловского гарнизона и в прошлом году удачно отбил приступ князя Прозоровского.

– Я, сынки, с Ахмед-пашой познакомился лет двадцать назад – разбил его при Бабадаге… а потом встречался в мирной обстановке – он сопровождал меня в поездках по Константинополю. Так что этот азиат – мой старый знакомец. А сейчас, сынки, идите отдыхайте и спасибо за службу… Скучаете, поди, по столице-то? – по-отцовски улыбнулся Михаил Илларионович.

Для скорейшего заключения мира с Турцией в помощь Кутузову из Петербурга прислали известного дипломата Италинского с двумя помощниками – надворным советником Петром Антоновичем Фонтоном и его младшим братом Антоном Антоновичем. За несколько дней до их приезда визирь Ахмед-паша предложил прислать к нему в Шумлу уполномоченного для переговоров. Обрадованный Кутузов направил так кстати прибывшего Фонтона-старшего и с ним трех кавалергардов. «Конногвардейцы теперь пусть с донесениями побегают», – решил он. Посольство не возвращалось долго.

– Гляди-ка, как кавалергардам у турок понравилось, – удивлялся Оболенский.

– И чего там хорошего? Кормят каким-то бурьяном, лучше бы мяса побольше давали, поят шербетом… вот уж гадость-то в сравнении с водкой, тьфу.

– А может, в гарем проникли? – предположил Нарышкин. – С Волынского станется!

Наконец посольство прибыло и привезло с собой турецкого посланника, молодого рыжебородого Абдул-Гамид-эфенди. Турок сразу же заявил, что если русские настаивают на границе по Дунаю, то он тут же уезжает.

– Какой азиат горячий! – хмурился Кутузов. – Его величество еще Каменскому писал: «Мир же заключать, довольствуясь иной границей, нежели Дунай, я не нахожу ни нужды, ни приличия».

Италинский был растерян.

– Полагаю, следует задержать Абдулку подольше в Бухаресте, – высказал предположение Голицын, – а тем временем может что и изменится…

– Как же его задержишь? – совсем загрустил Италинский. – Не в крепость же сажать.

– Зачем в крепость?.. – улыбнулся Голицын. – Есть более надежное средство. Турок молодой, любит поесть и повеселиться. Давайте сведем басурмана с конногвардейцами или кавалергардами?.. Да он плакать станет, когда его будут отзывать.

– Сомневаюсь, конечно, но так и порешим! – закончил совещание уставший Кутузов.

По его приказу и для пользы отечества, трое конногвардейцев по самое горло окунулись в дипломатическую жизнь, развлекая турка. От командующего ему прислали горностаевую шубу и выделили прекрасный дом. Конногвардейцы начали с разговоров о лошадях и женщинах, постепенно переходя к мадере и водке.

– Религия не велит! – не совсем уверенно закрывал рюмку рукой турок.

Переводчиком к ним подвязался Фонтон-младший.

– Жуткая религия! – вздрогнул Оболенский. – Это переводить не надо. Неужели станем кофий с пастилой пить? – ужаснулся он.

– Шалфеев! А принеси-ка, братец, груздочков солененьких, красной рыбки и пару бутылок мадерки, – распорядился Рубанов, брезгливо отодвигая халву. – Господин дипломат!– обратился он к турку через Фонтона-младшего. – Нельзя обижать дом, в котором находишься, и друзей… – обвел рукой застолье.

– Нельзя! Аллах накажет! – согласился Абдул-Гамид-эфенди, решительно выпивая пиалу вина. – Из рюмки все равно пить не стану!

– Аллах с тобой, о достойнейший! Пей из чего желаешь, – жизнерадостно согласился Оболенский, наполняя пиалу водкой. – Отведай сего божественного нектара и закуси русской пищей, а то всё травы жуете.

После мадеры, на зависть трезвым джиннам и непьющему пророку Мухаммеду, посол тяпнул водочки, со смехом принявшись гоняться двумя пальцами за скользкими грибками. Конногвардейцы, выпив за здоровье эфенди, задумчиво наблюдали за ним.

– Не поют ли еще гурии в цветущих садах твоего ума, о несравненнейший? – поинтересовался заплетающимся языком начитанный Нарышкин.

Оболенский от зависти даже подавился грибком.

– Сколько у тебя жен-то? – полюбопытствовал князь, отбросив дипломатию.

Тот растопырил четыре толстых жирных пальца и по очереди облизал их.

– Так я ласкаю своих жен…– начал он. – Они стройны, как молоденькие тростинки… – с трудом поднялся на ноги турок и, покачиваясь, запел… – они легки и воздушны, как облака, цветы вянут в их присутствии…

– Как у нас от Вайцмана, – шепнул Нарышкину Максим.

– …Они обвиваются вокруг возлюбленного виноградной лозой, кожа их благоухает розами… – щеки, как персики, – икнул янычар – и со словами: – … лицо, как луна», – свалился на ковер и захрапел.

– А речи их колючие, словно засохшие ветки, и язык их острее гвоздя! – продолжил за павшего знаток восточного фольклора Нарышкин.