Читаем без скачивания Разомкнутый круг - Валерий Кормилицын

– Кхе! Кхе! – вовремя проснулась старушка.

– В детстве паучкам лапки отрывал, чудовище, – зашептал Максим Оболенскому, и тот, оборвав портьеру, грохнулся на пол и замер…

На смех сил уже не оставалось.

– Ой, мамочки! – вскрикнула пораженная княжна.

– В сердце ранен! – вылез из-за портьеры Максим.

– Да нет, в зад! – произнес умирающий и поглядел на Нарышкина. Тот сразу догадался, что спокойная жизнь для него наступит не скоро.

Днем в караульном помещении Максим написал два письма – матери и в Рубановку; а вечер посвятил своему внешнему виду – трое поручиков и Оболенские готовились к балу.

«Надо же! Узок под мышками и жмет в плечах… – разглядывал себя в зеркале Рубанов, нарядившись в красный вицмундир и белые панталоны. – На новый денег жалко. До весны этим обойдусь, а там в летние лагеря на "травку", затем учения, а осенью закажу…» – размышлял он, когда в дверь постучали, и, не дождавшись разрешения, просунулась голова Нарышкина.

– Мы готовы! Тебя ждем.

– Где же готовы? – вышел из комнаты Максим и окинул взглядом ладную фигуру друга в вицмундире. – А кирасу с каской разве не наденешь?

– Ха-ха-ха! – вывалился из своих апартаментов Оболенский, выдыхая с каждым «ха» свежий запах лимонной водки.

– Уже лимончика откушать изволили? – пропуская мимо ушей рубановскую колкость, поинтересовался у князя Нарышкин.

Оборвав смех, тот побежал одеколониться.

На улице ожидали три кареты. В одной разместились Нарышкин, Софи и старая тетка, в другой – папà и мамà Оболенского с братом и его женой, в третью сели князь Григорий и Максим.

– Не желаете прополоскать рот, господин поручик? – тут же достал откуда-то плоскую стеклянную бутылочку князь.

– Конечно желаю! – взял у него фляжку Рубанов. – Для смелости!..

На бал он ехал с тайной надеждой встретить Мари.

«Тогда точно она была. Лишь у нее такие глаза!» – вспоминал он.

Не успели выйти из кареты, как Софи тотчас подхватила задумавшегося кузена под руку и потащила к ярко освещенному крыльцу.

Первыми, на кого наткнулся Григорий, снимая шинель, были причесывающиеся перед зеркалом мать и дочка Страйковские…

«Лучше бы к Мойше пошел, – затосковал он. Но графини не замечали его или сделали вид… и, покачивая бедрами, начали медленно подниматься по устланной ковром лестнице на второй этаж.

Оркестр заиграл полонез, и Рубанов, независимо улыбаясь, направился выбирать напарницу. Тут же его взяла оторопь, когда взгляд наткнулся на стройную девичью фигуру в светло-зеленом платье, открывающем плечи и небольшую грудь. Белокурая головка повернулась в сторону Максима, и его закружило в зеленых омутах.

«Черт-дьявол – она!» – Он мечтал об этой встрече, но когда она произошла – растерялся.

– Господин Рубанов? Извините! – кто-то тронул его за плечо. – Весьма рад вас видеть, – улыбался из-под усов гусарский полковник, – а я думаю – вы, извините, или не вы? Возмужали, извините, батенька, возмужали… Кстати! – икнул он, вытаращив глаза от удачной, на его взгляд, мысли. – А пойдемте-ка я вас представлю… вот так оказия, – крепко, не вырвешься, словно рукоять гусарской сабли, схватил за кисть Максима и повел в сторону высокого крупного мужчины в генеральском мундире и тонкой фигурки в зеленом платье.

Лоб Максима покрылся испариной.

«Господи! Да что я какой трус?.. Надо быть мужественным, как Нарышкин в бою!» – пытался взбодрить себя.

– Позвольте представить, господа! – хитро улыбался гусар. – Владимир Платонович Ромашов с дочерью, а это, извините, кавалер и гвардейский поручик Рубанов Максим Акимович.

Генерал, хмурясь и пощипывая левой рукой пушистый бакенбард, правую протянул молодому человеку.

– …К тому же ваш сосед по имению! – радостно хохотнул полковник.

Генерал отпрянул, а его дочь, напротив, удивленно глянув на молодого офицера, непосредственно всплеснула руками:

– Помню! Помню! – чуть было не запрыгала она.

На них стали уже оборачиваться.

– Мари! – строго одернул расходившуюся дочь отец. – Очень рад, очень рад! – произнес генерал таким тоном, что сразу стало ясно обратное.

Полковник удивленно поглядел на приятеля и пожал плечами.

– Сосед по поместью, извините, – без прежнего уже энтузиазма произнес он.

– А по-моему, я вас видела в прошлом году, – зеленые глаза Мари ласкали Максима. – Видела, видела! – убеждала она себя. – Но тогда вы были в потрепанном смешном мундире с протертыми локтями и с вытянутыми на коленях панталонами, – засмеялась Мари, – а рядом такие же мятые товарищи.

– Это нас с гауптвахты выпустили! – радостно подтвердил Рубанов.

«Такой же жук, как и его папаша!» – подумал генерал. – Весьма рад встрече, но разрешите откланяться… Дела!

Его дочь удивленно распахнула глаза.

Полковник подергал свой ус:

– Какие дела? Извините…

– Разные! Разве все упомнишь?..

Максим ничего не соображал. Он глядел на Мари и улыбался.

– Рубанов! – полуобнял его кто-то за плечо, и мужской голос привел в чувство.

– Василий Михайлович! Сегодня сплошные сюрпризы, – пожал Максим протянутую руку.

– А разве со мной не хотите поздороваться? – ярко алела губами его жена.

– С удовольствием! – шаркнув ногой, поцеловал женскую руку Максим. – Василий Михайлович! Поздравляю генералом! – оглядев форму на пышной фигуре, произнес Максим. – А вас, сударыня, – генеральшей! – улыбнулся женщине.

– Голицыны говорят, что вы их покинули… Князь Петр очень переживает. И где вы теперь? – довольно покосился на свой новенький эполет Василий Михайлович.

– Остановился у Оболенских.

Собравшийся было уходить Владимир Платонович остановился и о чем-то задумался.

– Папà! Ну давайте останемся… – капризничала Мари, – не успели прийти и вот… Отчего вы вчера не делали свои дела?

– И правда, Владимир Платонович. Успеешь! Извини меня, но всех дел все равно не переделаешь… – поддержал барышню гусар.

Ромашов колебался…

– Простите, господа! – подошел к ним Оболенский-старший и, попросту взяв Рубанова под локоть, поинтересовался. – Григория не видели?

– Ну хорошо, останемся! – дал согласие Ромашов.

«И когда этот мальчишка успел обзавестись такими связями? – удивился он. – Может далеко пойти…»

– Всех дел и правда не переделаешь… А как поживает ваша маменька? – спросил он у Максима, и тот спокойно, без внутренней дрожи и трепета ответил:

– Постриглась в монахини… Не перенесла смерти отца! – Светская наука положительно сказывалась на нем.

– Да! Жаль Акима, славный был рубака и к тому же гусар!

Оркестр заиграл мазурку.

– Разрешите, сударыня!– галантно поклонился Мари Рубанов и, взяв ее под руку, тут же повернулся к Ромашову. – Господин генерал, разрешите пригласить вашу дочь?

«Прыток! Весьма прыток и, кажется, умен и вежлив. Знакомства какие – Голицыны, Оболенские в друзьях ходят, генералы за своего принимают, даже этот дурак- полковник с ним подружился».

– Разрешаю! – милостиво кивнул он. – Молодежь и ездит сюда для танцев… Это уж нам, старикам… стены подпирать… потанцуем, мадам? – щелкнул шпорами перед женою Василия Михайловича.

«Шустрый мальчишка! – Вполне еще сносно танцевал Ромашов. – Не успел из облезлой Рубановки вылезти, а уже свой в высшем свете… кавалер и гвардейский поручик… порхает на балах и часто видит в Зимнем царя… Я в его годы не смел и мечтать об этом, – косился на дочь и Рубанова генерал. – Ишь как Машеньку развеселил… Что за вздор, интересно, несет, коли она так смеется? – занервничал Владимир Платонович. – А мать его, значит, оставила мирскую суету… жаль, пылкая была женщина», – вздохнул он и стал шептать партнерше любезности.

Рубанов чувствовал необычайную легкость в теле и подъем духа. Он грациозно и ловко вел даму, чуть касаясь ее, и наслаждался капризной прядью, щекочущей шею, и мягким светом зеленых глаз. Он упивался танцем, музыкой и ощущением бесконечной радости от близости своей мечты… И – о Боже! Она улыбалась ему, говорила с ним, и ладонь ее касалась его руки. Он ощущал ее дыхание, гибкий стан и тонкий аромат духов… И это не сон! А может, сон?..

Рубанов сладко зажмурился, прекратив кружение люстр, лиц и стен, и тут же раскрыл глаза, чтобы снова увидеть Ее.

«Господи! Если есть на свете счастье… – думал он, – то я познал его! Прекраснее, наверное, ничего не будет!..»

– Мари! – прошептал он.

– Что?.

А ему просто приятно было произнести ее имя. Ощутить его на своем языке, отведать вкус этого слова… Оно жило в нем, вдохновляло его и делало сильным и счастливым.

– Мари! – опять прошептал он, а может, произнес ее имя мысленно…

Это было приятно, словно поцелуй на губах.

– Не слышу! – смеялась она. – Говорите громче.

На миг глаза их встретились, и он утонул в ее взгляде, чувствуя, что пожелай она сейчас звезду, он сорвет ее с неба, пусть от этого гибнут миры и рушатся галактики… Что ему до какого-то там мироздания, ежели ей захотелось звезду…