Читаем без скачивания Дерзкий рейд - Георгий Свиридов

— Клади коня! Клади!

Это кричал Мурад. Джэксон пытался заставить лошадь опуститься, но та его не слушалась. Мотала упрямо мордой. И вдруг, дико заржав, рванула поводья. Вырвавшись, она растворилась в пыльном вихре.

Сидней попытался было догнать ее. Но через несколько шагов остановился. Он ничего не видел перед собой. Глаза были залеплены песком.

— Скорей ложись! Скорей ложись!

В гуле и шуме ветра он еще различал голос Мурада. Джэксон повернул назад и, вытянув вперед руки, стал на ощупь искать товарища.

— Иди сюда! Еще два шага!

Мурад лежал, прижимаясь к животу копя. Сидней, выплевывая песок, опустился рядом. Туркмен выругал его: коня упустил. Потом сунул в руку Джэксону платок:

— Замотай лицо.

Пустыня, еще недавно тихая и покорная, неистовствовала. Ветер выл, гудел, скрежетал, и Джэксон спиною ощущал его горячее дыхание. Он плотнее прижимался к вздрагивающему мелкой дрожью крупу коня.

Вдруг Джэксон почувствовал, что их засыпает. Он хотел привстать, освободиться от навалившегося песка. Но его удержал Мурад.

— Надо лежать! — закричал он в самое ухо Сиднея.

Сидней молча повиновался.

2

Буря свирепствовала долго. Может быть, сутки, может быть, трое. Джэксон толком не знал. Сначала он забылся, потом забытье перешло в сон.

Проснулся Джэксон от настойчивых толчков. Его тормошил Мурад:

— Вставай! Вставай!

Сидней неохотно поднялся, размотал платок, открыл глаза и — не узнал пустыню.

Все вокруг изменилось, словно они с помощью волшебства перенеслись в другое место. Сидней зажмурил глаза и снова открыл. Нет, он не спит, но все вокруг иное. Вместо горбатых барханов, которые тут были еще недавно, теперь до самого горизонта простиралась ровная песчаная гладь, слегка покрытая мелкой рябью.

— Вот это чудо!

— Никакой чуда нет, — ответил туркмен, — пески всегда живой, как человек, любят ходить.

Мурад перебрал поклажу. Часть безжалостно отложил в сторону. Оставил лишь необходимое и важное — воду, еду, винтовки и патроны. Все это навьючил на своего коня.

Сами пошли пешком.

3

Полуостров Бузачи. Мелководье. Никаких, даже самых примитивных причалов. Песок, глина, чахлая растительность. Капитан, бормоча татарские ругательства, нехотя подвел шхуну «Абассия» к берегу, вернее, на самое доступное для тяжело загруженного судна место неподалеку от берега. Приказывает бросать якорь.

— Ближе ни на сажень не подойду! — И между ругательствами вставлял понятные фразы: — Хотите на мель посадить?..

Джангильдинов не слушал капитана. Он смотрел на берег, там, чуть в стороне, за прибрежными песчаными буграми, теснились плоскокрышие мазанки, стояли юрты. Аул. Большой аул. Любознательные мальчишки высыпали на берег. Алимбей поднес к глазам бинокль. Вдалеке, подняв облако пыли, скакал табун.

«Угоняют скот, — подумал Джангильдинов, — принимают нас за царских солдат».

На прибрежном песке, где лежали на боку две рыбацкие лодки, стоял казах, парень лет двадцати, приставив ладонь ко лбу, рассматривал неизданных пришельцев. В бинокль хорошо видно испуганно-тревожное выражение его худого лица. Незнакомые большие корабли, солдаты с ружьями. А там, где солдаты и ружья, ничего хорошего не жди.

— Шлюпки на воду! — скомандовал капитан.

— В аул не ходить, — приказал Алимбей, — ничего не трогать!

Отряд начал переправляться на берег. В третьей шлюпке поплыл Джангильдинов. Матросы гребли дружно и лихо. Завидев бойцов, мальчишки с криками кинулись в аул. Берег опустел, лишь одиноко стоял молодой казах.

Джангильдинов сошел на утрамбованный и вылизанный морскими волнами мокрый песок. Чуть дальше вдоль берега тянулась полоса мусора и водорослей, выброшенных волнами. Алимбей почему-то вспомнил слова старого грузчика-араба, сказанные в порту Александрия: «Море как человек, чистоту любит и всякую грязь старается выкинуть».

Подозвал к себе молодого казаха, стоявшего возле лодок. Тот, оставляя голыми ступнями след на мокром песке, не спеша приблизился. На плечах рваный, выцветший халат, короткие штаны. Приложил руку к сердцу, поклонился:

— Абсала-магалейкум!

— Угаллейкум-ассалам, — ответил Алимбей, как требовал обычай.

В глазах парня напряжение сменилось удивлением: человек в солдатской одежде — и вдруг казах!..

— Вы красный? Большевик?

— И красный, и большевик, и казах. Ты чему удивляешься?

— Ишан[20] говорит, что красные и большевики бывают только русские, они хуже царских солдат, убивают и грабят… Меня будут сейчас убивать? — сказал парень, с тревогой посмотрев на подошедших бойцов.

Те заулыбались, а один из них — казах — не выдержал:

— За такие слова тому ишану шкуру спустить надо и из нее бурдюк сделать. Пользы будет больше.

Красноармейцы дружно рассмеялись. Джангильдинов положил руку на плечо парня:

— Кто у вас самый мудрый в ауле, самый уважаемый?

— Аксакал Жудырык, — ответил тот. — Ему много-много лет, охотником был и рыбаком. Его вся степь знает.

— Иди к аксакалу Жудырыку и скажи, что командир хочет его видеть.

— Хорошо, агай. — Парень быстрым шагом, потом бегом направился в аул.

Подошла вторая шхуна, бросила якорь невдалеке от «Абассии». Приплыл на шлюпке Колотубин, гладко выбритый, подтянутый.

— Что решаем, командир?

— Выгружаться будем. — Джангильдинов повел Степана по берегу. — Давай место выберем, где груз положить.

Они поднялись на бугор, поросший высохшей колючкой, осмотрелись. Холмистая унылая равнина убегала к горизонт ту. Слева, около аула, чахлые деревца саксаула, одинокие, пропыленные. Глушь беспросветная.

— Невеселый край. — Степан задумчиво покачал головой.

— Веселое идет от человека. А степи тут хорошие, травы весной много, видишь, кругом сколько понакосили, около каждой кибитки сложено. Скотину разводи. А море рыбу дает.

— Не уговоришь. Я московский водохлеб.

4

Аксакал Жудырык жил на другом конце аула в низкой мазанке, обнесенной желтым камышовым заборчиком. Обычная хижина бедного казаха. За длинную жизнь Жудырык не скопил никаких богатств, а глинобитная мазанка постарела вместе с хозяином. Под навесом на веревке сохли и вялились нанизанные рыбины, пропитанные янтарным оранжевым жиром, да в комнате с низким потолком в углу лежали две тюленьи шкуры и несколько волчьих. Но это не все его трофеи. Если пройтись по аулу зимой, то, почитай, чуть ли не добрая половина мужчин щеголяет в треухах, отороченных рыжим лисьим мехом, который добыл в степях беспокойный охотник Жудырык. И сейчас Жудырык часто бродит с длинным шомпольным ружьем, неказистым на вид, древним, как и он сам, и редко возвращается без удачи.