Читаем без скачивания Правитель страны Даурия - Богдан Сушинский

– Могу лишь повторить уже сказанное, господин генерал, – нервно откликнулся майор, – с моей стороны возражений не последует.

– И хорошо, и прекрасно. «И правильно, и осень-то харасо!», – вспомнилось ему жизнерадостное восклицание Сото. – Для меня это очень важно.

– Вот только решения принимаю не я, – поспешно напомнил ему Петраков. – И не уверен, что кто-либо там, в Москве, станет прислушиваться к моему мнению.

– Высказывать предложение буду я, господин майор. Ваше дело – активно поддержать его.

Майор застенчиво осмотрелся и, сняв кальсоны, вошел в воду нагишом. Генерал последовал его примеру.

Петраков всего лишь минут пять поплескался в прибрежном мелководье, у самых родниковых устьев. Семёнов же сразу нырнул и, пройдя под водой всю бухточку, выплыл у двух прибрежных скал. В сознании это казака море всегда порождало иллюзию какой-то особой раскованности и внутренней свободы. Будучи физически сильным, выносливым человеком, он всякий раз уходил в морскую стихию с той же безоглядной удалью, с какой, сидя в седле, множество раз отправлялся в степные пространства Бурят-Монголии. Вот и сейчас, прорвавшись через пенный прибой у подводных камней, он, широко взмахивая руками, грёб в сторону японского сторожевика, и казалось, не найдётся силы, способной остановить его.

Когда между кораблём и атаманом возникла еще и парусная джонка, майор откровенно занервничал, метнулся к кобуре, но лишь после того, как взвел курок пистолета, понял, насколько бесполезной может оказаться сейчас в его руках эта армейская игрушка. К тому же он обязан был придерживаться жесткого приказа командования: любой ценой воздерживаться от любой стрельбы на Ляодуне, дабы не спровоцировать на конфликт японцев или китайские силы самообороны.

Увидев на полпути к сторожевику это грузовое судёнышко с четырёхугольным парусом, Григорий и сам загорелся мыслью окликнуть хозяина. Попросить, возможно, даже заставить, этого рыбака подбросить его поближе к кораблю. Он был уверен, что и на сей раз имя и чин его сработают. А для капитана не составит труда связаться по рации со штабом Квантунской армии, с её контрразведкой. Но как раз тогда, когда рыбак направил свою лодку к рисковому пловцу, чтобы подобрать его, тот неожиданно вдруг повернул к берегу.

– Я вот о чем подумал, – проговорил атаман, едва ощутив ногами каменистое дно побережья. – Формирование правительства Маньчжурской России я готов начать уже завтра. Не дожидаясь указаний из Москвы. А в тот день, как к вокзалу Дайрена подойдет первый эшелон с красноармейцами, мы уже могли бы объявить об образовании союзного государства.

– Мне кажется, пока что вы слишком плохо представляете себе, в какой роли оказались, – мстительно молвил майор, не желая прощать атаману устроенной нервотрепки с самовольным заплывом.

– Вот я и пытаюсь определить эту самую роль, – спокойно заметил бывший главком – Причем не только свою, в соболях-алмазах.

– Всё еще полагаете себя в этом праве? – откровенно «завёлся» энкавэдист.

– Сами признали, что решаете это не вы, а те, в Москве, – с наслаждением растирал своё уставшее, пропитанное морской солью тело Семёнов.

Майор уже облачился в мундир и только портупею с расстегнутой кобурой все еще держал в руке. В какой-то момент ему показалось, что атаман еле сдерживается, чтобы не вырвать её и не выхватить пистолет. Он был крайне удивлен, когда Семёнов вполне благодушно заявил:

– Кстати, вы могли бы войти в состав моего правительства, в должности, скажем, министра внутренних дел.

Ответом ему стал нахрапистый смех контрразведчика.

– Это вы меня метите?! Нет, что, действительно вы метите меня в свои министры?!

– Можно даже по совместительству с должностью вице-премьера, – подрастерялся Семёнов, чувствуя, как неожиданно развеиваются его последние иллюзии.

– …Не вздумайте произнести нечто подобное в присутствии Ярыгина или любого другого сотрудника консульства! – угрожающе подался к нему командир десантников. – Услышу нечто подобное – лично пристрелю. Тотчас же, на месте! Мне только этого сейчас не хватало. В радиодоносах в Москву меня и так уже, наверняка, называют пособником белобандита. И купание это неожиданное, авантюрное – тоже аукнуться может.

Выслушав все, атаман на какое-то время застыл с широко разведенными руками. Он чувствовал себя так, словно его прилюдно выпороли или, что еще унизительнее, – на офицерской вечеринке плеснули в лицо остатками недопитого вина.

«А ведь ты, рубака, кажется, так ничего и не понял! – безнадёжно ухмыльнулся про себя майор. – Потерпи, при первом же допросе на Лубянке тебе быстро объяснят, кто ты есть на самом деле, тля лагерная!».

16

Москва, август 1946 года…

Григорий опустил голову на грудь и, сомкнув веки, вызвал в памяти берег моря и точеную фигурку Сото – последней женщины, которую ему суждено было видеть и ощущать рядом с собой. Как же гибельно он устал от всех этих допросов, обвинений и прокурорско-судебных мудрствований! С каким непростительным легкомыслием отдал он себя когда-то в руки этих энкавэдистских костоломов! И это он, боевой, несколько войн прошедший генерал!..

– Подсудимый Семёнов, вы признаёте, что в 1918 году по вашему личному приказу в городе Троицкосавске Забайкальской области была создана особая тюрьма, куда свозили «неблагонадёжных» арестованных – имеется в виду невнушающих доверия с вашей, белогвардейской точки зрения, – из районов Западной Сибири и Дальнего Востока?

Атаман устало взглянул на военного прокурора, ироничным взглядом прошелся по членам Военной коллегии Верховного Суда, восседавшим за столом во главе со своим председателем – Ульрихом. Склонив голову, по-самурайски упираясь кулаками о колени, он долго раскачивался всем туловищем из стороны в сторону, то ли отрицая услышанное, то ли сокрушенно размышляя о превратностях своей судьбы.

– Это была городская тюрьма, – ответил он, только когда прокурор повторил свой вопрос. – Возможно, она существовала там со дня основания города. Даже не сомневаюсь в том, что существовала.

– Но ваши подчиненные расширили её, используя казармы местного гарнизона. По приговору специального суда, возглавляемого сотником Соломахой[97], там было казнено свыше тысячи пятисот заключенных. И более трехсот пятидесяти человек умерло от голода и болезней.

– Насколько мне известно, когда городом овладели красные, там тоже была тюрьма, и за годы советской власти там было истреблено вдвое больше людей, чем за период временного пребывания в Троицкосавске моих частей, – спокойно ответил Семёнов. – В те годы было голодно. Возможно, кто-то действительно умер от голода, но в основном умирали от ран, тифа и прочих болезней.

Прокурор взглянул на секретаря суда и сидевших рядом с ним стенографистов, и те без слов поняли: «Этот ответ в протокол не заносить!». Сам же он оспаривать слова атамана не стал, а ровным, монотонным голосом продолжил допрос:

– Вы признаете тот факт, что на станции Андриановка военнослужащими ваших частей были расстреляны три тысячи человек? И что трупы их вывезли в сорока вагонах и закопали?

– Мне об этом ничего не известно.

– То есть вы не желаете признавать этот факт? Несмотря на то, что он засвидетельствован показаниями нескольких свидетелей.

– Я лишь сказал, что лично мне об этом ничего не известно. Не исключаю, что речь идет о захоронении погибших во время боев за эту станцию, причем допускаю, что в число погибших входили и мои солдаты, а также мирное население. В том числе и люди, которые были расстреляны коммунистами[98].

– Подсудимый Бакшеев, вам тоже ничего не известно по этому факту?! – набыченно поинтересовался военный прокурор, сорокапятилетний, с апоплексически багровой лысиной подполковник юстиции, с набором орденских колодок на кителе. Все замечания подсудимых обвинители попросту игнорировали.

– Мне не приходилось бывать на этой станции. Но знаю, что там велись бои, как, впрочем, и по всей Забайкальской железной дороге.

– Подсудимый Семёнов, какие конкретные меры вы предпринимали против мирного населения районов, которые оказывались в зоне действия ваших войск.

– Когда речь шла о враждебном нам населении, предпринимались меры, обычные в данной ситуации. В том числе и принудительного характера.

– Расстрелы применялись?

– Конечно же, применялись, – пожал плечами атаман. – Без этого борьба невозможна.

– И вешали тоже?

– В основном расстреливали.

– И многих расстреляли[99]?

– Я не могу сказать, сколько было расстреляно, поскольку непосредственно на казнях не присутствовал.

– А другие формы репрессий вы применяли? Если население оказывало вам сопротивление, ваши люди сжигали деревни?[100]

– Если население оказывало слишком яростное сопротивление… – пожал плечами атаман, – не исключаю, что кое-кто из моих подчиненных прибегал и к подобным методам устрашения. Жестокости гражданских войн и бунтов общеизвестны, в соболях-алмазах.