Читаем без скачивания Драма жизни Макса Вебера - Леонид Григорьевич Ионин
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
В одном из писем Вебер заявляет, что у него состоялась вторая молодость, а потом вроде бы обрывает сам себя и задается вопросом: «А разве у меня была первая?» (MWG II/10, 391). Когда читаешь это обсуждаемое сейчас письмо, совершенно ясно понимаешь, что у него не было другой юности, кроме той, что состоялась сейчас, когда ему стукнуло 55; только юноша может с восторгом рассказывать своей любимой, что все в его жизни соотносится с ней, что бы он ни узнал и ни почувствовал, этим невозможно не поделиться с любимой. Это ведь новость и радостное открытие для Макса Вебера, а для тех, кто влюблялся в юности, – это не новость и не откровение. Это и многие другие письма – письма пятидесятипятилетнего юноши своей первой возлюбленной. Конечно, Эльза – его первая возлюбленная, она стала таковой еще до Мины, хотя судьба, очевидно, не позволила ему и Эльзе стать любовниками десятью годами раньше в далеком 1909 г.
И еще один момент в «автопортрете» мужчины Вебера: возлюбленная отождествляется у него с матерью. Любой психолог и не обязательно фрейдист с удовольствием расскажет о том, как велика роль матери в воспитании мужчины, о том, что любовь к матери – это дорожная развилка, которой не минует ни один юноша, и это если даже рассказчик не упомянет эдипов комплекс. Что уж говорить о Вебере, на котором лежит грех отцеубийства, хотя это и не буквальное и прямое, а фигуральное и трижды косвенное отцеубийство. Мать Вебера – в его воображении на этом последнем году его жизни – «юная и несказанно прекрасная безгранично любимая мать». Трудно сказать, насколько красивой была реальная мать Макса фрау Елена Вебер, урожденная Фалленштайн; фотографические портреты того времени не только в силу качества, но и стиля съемок вряд ли могут дать об этом адекватное представление. Кажется, что она была высокой и статной женщиной, известно также, что она была строгой и высокоморальной особой, воспитывающей сына в духе строгой дисциплины и протестантской морали. Она очень любила своего «большого», и он отвечал ей тем же. Мы говорили, что после женитьбы у Вебера оказались две матери (с. 63): одна – Е лена, а другая – Марианна, теперь можно сказать, что Эльза стала в некотором смысле третьей матерью, и с Эльзой нашла свое полное воплощение подлинная структура эдипова комплекса – Макс Вебер наконец-то сделал свою мать своей возлюбленной. Вряд ли он сам об этом догадывался, но чтобы понять это, мы и читаем письма Вебера к любимой им Эльзе. Но читаем дальше.
Ах да – работа. Это как будто капюшон надет на голову, а я ни словом, ни жестом не могу показать, что́ раскаленно и остро живет внутри, но тогда оно едва живет. О да, тогда и глаза смотрят на мир иначе: объективно, напряженно, отвлеченно. Но это невозможно вынести и исполнить без постоянного живого чувства, что миг – и ты уже в прекрасном или так близко к нему, что через несколько часов передашь себя в ее руки, которые гладят, щиплют, шлепают или дают целовать, дают умереть в излиянии того, что живет под коркой лавы, и срывают шапочку с головы – но не для полета вдаль, а для полета к «берегам твоих губ» (MWG II/10, 808).
Здесь вдруг повторяется, но еще выразительнее и сильнее то, что удивило в предыдущем отрывке: идеальная мать, которая наказывает, шлепает ребенка, но не сильно, а только для вида. А здесь уже то же самое делается руками возлюбленной, но еще сильнее – эти руки не только шлепают, но и щиплют. Здесь начинаешь вспоминать достаточно многочисленные высказывания о мазохизме Вебера. Несколько лет тому назад рассказами о мазохизме Вебера отметились даже газеты[48]. Но когда не только шлепают, но и щиплют, это, наверное, не совсем обыкновенно, но не так уж причудливо, и может случиться даже во вполне нежных и лирических отношениях, даже если шлепают и щиплют не женщину, а мужчину. Но есть в читаемых нами письмах и другие удивительные высказывания. 8 сентября Вебер пишет Эльзе из Гейдельберга: «…Ах, слава Богу… еще видны Твои зубы на моей правой руке, но главное, знает спина, что она по справедливости претерпела» (MWG II/10, 765). Не следует вроде бы углубляться в такие детали, но можно ведь сказать, что след зубов – это достаточно обыкновенный след страсти, а вот то, что «по справедливости» (а это справедливость владелицы «ткача льна» Вебера) испытала спина, заставляет вообразить нечто не совсем обычное, плетку например. Он горд тем, что его Цирцея как богиня из «Одиссеи» превратила его в овцу. И также по следам страстного свидания пишет: «Но пойми, как хороша для меня Твоя такая несентиментальная манера. Другие дуются или печалятся, если им не дают сразу то, чего они (по праву) ожидают, а Ты гневаешься и – ну да, бьешь, мучаешь и заставляешь умолять и чувствовать себя униженным, это так сильно действует, веет мощным духом здоровой земли и помогает. Конечно, помогает иногда и твоя тонкая нежная рука, ложащаяся на лоб и глаза, и многое-многое другое, что можешь Ты, сладкая волшебница, и только Ты. Но именно эта терпкая и жесткая манера – о, как она тебе волшебно идет!» (MWG II/10, 586). Я не склонен разбрасываться ярлыками и приписывать Максу Веберу мазохизм как половое извращение, тем более что сейчас бывшие извращения трактуются как особенности, а некоторые вообще начинают восприниматься как норма. Поэтому мне хочется видеть в его субмиссивном поведении особенность его любовного романа с Эльзой. Тем более что в многолетней связи с Миной, с которой у него тоже была нежная переписка (иногда даже Макс отправлял всем троим своим женщинам письма в один и тот же день), ничего похожего не просматривается. То есть, логически рассуждая, если у него не было этого с Миной, но было с Эльзой, то, скорее всего, причина не в нем, а в Эльзе. Можно даже предположить (подчеркиваю, только предположить), как «большой Макс» приспосабливается к сексуальным причудам своей страстно любимой Эльзы и видит в ее несентиментальной манере «дух здоровой земли», а не способ не совсем обычной любви. Поэтому называть Вебера мазохистом представляется мне необоснованным, несправедливым или
