Читаем без скачивания Драма жизни Макса Вебера - Леонид Григорьевич Ионин

Тем более что в некоторых других письмах уже его собственная любовь выглядит не только что не благостно, но вообще совсем не так, как можно предположить в процитированном выше отрывке о «несентиментальной манере», и оказывается, что манера любви самого Макса тоже не была совсем уж сентиментальной. Это от 30 апреля того же 1919 г.: «…Ты, кажется, теперь, слава Богу, в мире и покое и практикуешь „лечебное питание“. Это опять нужно, чтобы Ты, маленькое чудо, не была такой нежной. Ты пугаешься, когда я становлюсь „диким“ или что я могу стать „диким“, хотя ведь знаешь, что одно твое слово меня смирит. А я твоей „дикости“ совсем не боюсь, если, разумеется, она не направлена против меня в совсем уж неистовом гневе: тогда конечно, но потом, когда ты снова стала хорошей (да и во время твоего гнева, но тогда со смешанными чувствами), я тобой околдован, ибо это природное в тебе именно в силу его непосредственности, а также из-за красоты и потому, что оно бесконечно истинно (да, синяки я учитываю тоже!). Но как твое тело выносит столько страсти и накала, когда оно столь эфирно, как ты его дрессируешь?» (MWG II/10, 594). Замечание об эфирности, напоминающее о миниатюрности Эльзы, заставляет вспомнить бессмертное набоковское «Приятно зреть…» в романе «Подвиг». Но если серьезно, это никак не свидетельствует о мазохизме Вебера, что бы ни понималось под этим обозначением. Просто некоторые выдержки из писем бывают подобраны односторонне и используются в прессе и даже в научных публикациях, чтобы добавить чего-нибудь острого, немножко патологии, например, в скучные традиционные представления о жизни Вебера.

Это был небольшой экскурс в область мазохизма. Вернемся к письму от 8–9 октября:

…наши отношения, которые ты однажды столь очаровательно описала как отношения «подчинения». Мне так же мало приходит в голову размышлять о том, кто еще «мог бы» тебе принадлежать, как ребенку – о том, «могла бы» его мать иметь еще другого ребенка <…> Я не знаю, в принципе, сильна или слаба моя предрасположенность к «ревности», но если отвлечься от всей «ответственности» и всей безусловной данности твоей жизни ровно такой, какова она есть, а также от того, что мне просто запрещает чувствовать (в моем случае) самая элементарная рыцарственность, она, ревность, конечно, очень важна. И так же поэтому я подтверждаю это «подчинение», что бы при этом не отказывалось «проглотить» мое тщеславие (ибо я не думаю, что оно не при чем даже в этой связи). Но не только поэтому. Ты золотое счастье – все наши отношения сквозь все эти последние, скажем так, 12 лет были сплошной борьбой друг с другом. Ты вела эту борьбу благородно, красиво и открыто, и теперь ты в меру твоих заслуг – победительница. И разве не можешь ты теперь говорить мне постоянно (и ты должна это делать, теперь это так забавно): смотри! Что ты тогда говорил? Как нападал на меня, Эльзу? И что делаешь Ты теперь? И что чувствуешь Ты теперь? Я хотел причинять тебе боль и в тайном обожании нападал и боролся против тебя и теперь покорен тобою в самом сокровеннейшем смысле, спасибо богам! Верность твоих инстинктов, сверхвласть красоты, твоя «умность» (пойми правильно это слово) и кое-что еще – и вот обворожительная дочь Евы подчинила меня так, как только один человек может подчинить себе другого (MWG II/10, 809).

Есть речи, которые бессмысленно комментировать – они говорят за себя сами. Но некоторые моменты все равно нельзя не отметить, например веберовское отождествление самого себя с ребенком и сравнение собственной ревности к другому (кто еще может быть поко́рен Эльзе, а имеется в виду, конечно же, брат Альфред) с ревностью ребенка к матери, которая может родить другого ребенка. Если структура эдипова комплекса, о которой мы говорили выше применительно к другим строчкам письма, могла бы показаться натяжкой, то здесь она рисуется в своей изначальной ясности. Мать, она же страстная возлюбленная, она же свободная «дикая кошка», управляемая безошибочными инстинктами, – это и есть веберовский архетип женщины (как ни условен здесь термин «архетип»). Но при этом трудно избежать одной, на первый взгляд неожиданной ассоциации. Мы видели, с каким плохо скрываемым пренебрежением, а также негодованием (если не отвращением) отнесся Вебер к статье, представленной Отто Гроссом для публикации в «Архиве социальной науки и социальной политики» (с. 176), и какое возмущение вызывала в нем легкомысленная и даже преступная связь Эльзы с Отто. Кажется, что трудно представить себе более далеких друг от друга по социальному статусу, взглядам на мир и практическому поведению людей, чем Макс Вебер и Отто Гросс. Ординарный профессор, патриарх университетской науки, столп благопристойности, пророк рациональности, символ германского величия и миф Гейдельберга, с одной стороны, и анархист, еретик психоанализа, сексуальный революционер, патентованный сумасшедший и харизматичный любовник – с другой. Казалось бы, им, как Востоку и Западу, не сойтись никогда. Но были точки, где они все же сходились, например в вопросе о свободе смерти (с. 312). И был взаимный интерес в основном скорее всего опосредствованный Эльзой. Это и отправка Гроссом статьи в руководимый Вебером журнал, и неоднократные визиты Вебера в Аскону, где на своем поле Отто Гросс был символом и непререкаемым авторитетом. Макса тянуло в Аскону, и необходимость консультировать Фриду Гросс в ее тяжбе с Хансом Гроссом была, конечно, поводом, но никак не достаточным основанием его визитов. Может показаться смешным с точки зрения научного или, если угодно, паранаучного текста, но Эльза не только связала своей жизнью два мира – мир Макса Вебера и мир Отто Гросса, но и способствовала, хотя неполному и неокончательному и даже, скажем так, тайному обращению Макса Вебера в новую для него веру. Если произвести операцию (методологии которой в точном виде не существует) теоретической «возгонки» или, если угодно, сублимации мыслей, сокрытых в страстных письмах Макса к Эльзе, да соединить ее результаты со строгими констатациями «Промежуточного рассмотрения», то я не удивлюсь, если в остатке такой алхимической процедуры (интерпретации) окажется нечто совместимое с идеями Отто Гросса.

Приведу заключительные строки письма Вебера к Эльзе в день ее рождения 8 октября 1919 г.:

Очаровательная новорожденная, новый год начинается для тебя под знаком бесконечного счастья. Пусть судьба будет благосклонной и сохранит его для тебя. Твои инстинкты столь безошибочны, что я знаю: ты дашь мне основательно и твердо чувствовать, что твоя власть для меня – благая власть потому, что именно твоя победа над этим «Граули» привела его, наконец, «к