Читаем без скачивания Тёмная Лида. Повести и рассказы - Владимир Лидский

кого-то расстреливали, и мельник с младенцем сами собой растаяли в небытии; Лида в отсутствие мельника одна выполняла его работу, молола зерно и всё думала: жизнь перемелется, смерть перемелется, но судьба – камень, её не обойдёшь, – как назначено, так и станет, вот судьба и назначила ей Стаха Рымаря, который, явившись в Хрустальную, сразу отправился к мельнице и поселился там с Лидой на правах хозяина, – она молола зерно, ругалась с мужиками, таскала мешки, а он – холостил барашков, подсвинков и котов в сарайке за мельницей, и раз пришли к нему красные армейцы и увели под ружьём, он думал – всё, и она думала – всё, а нет! – гляньте коня, товарищ ветеринар, сказал ему эскадронный командир, засекается что-то конь, во какие засеки у него, просится, кажись, на свалку истории, – нет, сказал Стах, это добрый конь, он ещё поскачет, поди! расчищать надо по уму… коваль-то, чай, есть у вас? а я полечу, тут стрептоцид же надо, – уж будь ласков, сказал командир, это не конь, а отец родной! – дайте срок, отвечал Стах, как новенький будет, – и вылечил коня; стали привечать его красные армейцы, а он не рад, – дальше от начальства – лучше спишь, и уговорил Лиду уехать в Лиду, – навесили на мельницу амбарный замок да были таковы, но не тут-то было, ибо и в Лиде – красные армейцы, и в Лиде – эскадрон, и в Лиде – Советы, и пришёл тут к Стаху какой-то командир, не такой, правда, как в Хрустальной, высокий и статный, а мелкий, лядащий и, глядя косо, будто подозревая Рымаря в тайном небрежении властями, спросил: ты, что ли, кобылий дохтур? и, не дожидаясь ответа, добавил: ну-ка, пошли! – кавалеристы хотели показать коней, и Рымарь взялся за осмотр – осмотрел всех, двух забраковал, предложив отправить их в котёл эскадрона, а к тем, которые ждали его внимания, принял меры и ушёл восвояси, да тут беда: через день восемь коней в прямом смысле слова откинули копыта, и ледащий командир, багровый от гнева и разъярённый сверх всякой меры, ворвался в дом Стаха, – оттолкнув Лиду, схватил ветеринара за грудь, – держа его левой и брызгая слюной в лицо, правой потрясал офицерским наганом и что-то дико орал, но ветеринар вскричал в ответ, и то был вопль ужаса, – он думал: меня сейчас решат! и правильно думал, его хотели решить, – командир вытащил животного лекаря на двор и, потрясая наганом, поволок дальше, но тут вслед вылетела Лида, кинулась на ледащего и в пылу схватки выручила мужа… командир выстрелил с досады и убил кабанчика, мирно лежавшего в пыли, но павшие кони мечтали мести, и ночью, не обращая внимания на вопли Маленькой, Рымаря забрал красноармейский наряд, – два дня посидел он на гауптвахте в одной из разрушенных башен Лидского замка, а потом поехал в Барановичи, и конвой определил его в Крывое кола, в общую камеру, где уже дожидались участи посадники и аристократы местечек, именуемые по старинке буржуями, – тут прожил он кое-как полтора года по двадцать третье июня сорок первого рокового, когда тюрьма попала под бомбы, и узники её, те, которые уцелели под бомбами, бежали, и Рымарь бежал, но через пару недель явился в Лиде – в довоенной форме СС чёрного цвета с белой повязкой на рукаве, – войдя в дом, Стах снял с плеча трёхлинейку и поставил её в ближний угол, а Лида, увидев мужа, выбросила руки, словно ограждая себя от опасности, и тихо забормотала – нет, нет, нет… но Рымарь не стал вслушиваться, подошёл к ней, сграбастал, впился в рот и повалил на пол! – с грохотом рухнули они, и Лида билась, сопротивляясь, в тщетной попытке освободиться, но Рымарь был сильнее, – одной рукой давил горло, другой бил по лицу и, когда она стихла, стал истово целовать мокрые губы, жадно слизывая с них солёную кровь, а потом задрал юбку и приступил к делу, – она была в ярости, но та ярость, неистовая злоба и ненависть медленно сплавлялись в экстаз, и она уже вопила под ним, извиваясь и теряя себя, – тело её неслось в бездну отчаяния, она падала, падала, падала, и остановить падение не могло ничто – ни война, ни страх, ни грядущие муки, она па-да-ла и – наконец рухнула! с грохотом, громом – в грязи, в пыли, в слезах! а он… он был верен себе, но, не желая более лечить зверей, напросился к воде, то есть стал возить в телеге бочку с водой, и не просто так – переулками Лиды, а в гетто, в преддверие ада, назначенного насельникам его; первый раз, привезя воду, раздав её и оставив бочку, Рымарь стал искать Шломо Хоскевича, известного всей довоенной Лидчине, – пан Шломо был антиквар, редкий знаток старины, всю жизнь собиравший древности Великого княжества Литовского и хранивший в своей лавке под дюжиной замков меч комтура Куно фон Лихтенштейна, татарский кинжал хана Джелал ад-Дина и даже княжескую печатку Витовта, – пан Шломо был богат, все знали это, и Рымарь знал, вот он, сыскав антиквара, и приступил к нему: дай, дяденька, брильянты, ты где их хава́ешь? но пан Шломо не хотел дать, уверяя Стаха в нищете своей и отверженьи мира: я беден, мямлил Хоскевич, как крыса из по́дпола синагоги, и богатство моё – вселенская скорбь в душе да старый лапсердак на худых плечах, – пан Шломо, говорил Рымарь, я уведу вас из гетто, нет жизни вам в гетто, пропасть вам за это гетто! но антиквар стоял на своём, и сдвинуть его Стах не мог, – плюнув, пошёл он дальше, зная за Лидой ещё дантистов, ювелиров, ростовщиков да бывших купчишек, – ювелира ему сразу и сказали, – то был Мендель, золотых дел мастер, носивший ювелирную фамилию, доставшуюся ему от дальних предков, – Перельштейн, что переводится как жемчуг, и вот жемчуга свои Мендель не укрыл, а, против того, вынул, показывая Стаху, – так они сговорились, и следующим днём водовоз сунул старика в пустую бочку, тронул лошадь и, благополучно миновав привратный пост, выехал из гетто; далее нужно было покинуть город и, преодолев пойменный луг перед Лидейкой, попасть в жидкий березняк, за которым начиналась пуща; Стах выпустил Менделя из бочки, проводил к поляне в преддверии леса и сказал: давай! – тот влез в бездну лохмотьев, долго рылся, подпарывая заскорузлыми пальцами подкладки, и наконец вынул жемчуга, слиток золота и два больших бриллианта, – давай! снова сказал Стах, и Менделю почудилось: глаза водовоза сверкнули; взяв золото, Стах сказал: иди! и тот пошёл, – шагнув вперёд, увидел – лес близко, очень близко, нужно лишь преодолеть поляну, а Рымарь в тот миг вынул из кобуры чёрный люгер, медленно поднял его на боевую позицию, и … Мендель сделал три шага и услышал какой-то металлический звяк, повергший его в отчаяние, – он понял, всё понял, но оглянуться не смог, – не было сил, времени, и тогда он, собравшись с силами, рванул! но Рымарь, хладнокровно поправив направление боя, совместил мушку с прицелом, прищурился… а старик между тем подбегал к лесу, – Стах чётко видел ствол пистолета и размытую медленным бегом спину, натужно колеблющуюся на фоне деревьев, но не видел лица жертвы, искажённого страхом лица, покрытого крупными каплями жемчуга, такого как тот, который, лёжа за пазухой Рымаря, нежно грел его грязную душу, – бег душил Менделя, а глаза его, налитые кровью, не видели пущи, – ёлок, елей, дубов, – он чувствовал грядущую боль и уже ощущал удар свинца, мирно дозревающего в обойме люгера; ювелир – умер, но жизнь ещё билась в нём, он бежал, бежал, бежал… а Рымарь, зная место невидимого финиша, снова поправил линию боя и с радостью спустил курок! – грохнул выстрел, Мендель споткнулся и, как несомый ветром платок, медленно пал, больно ударившись о твёрдую землю, густо посыпанную бурой хвоей… птицы умолкли, застигнутые врасплох выстрелом, и березняк за спиной Рымаря тоскливо притих, – Стах глянул и пошёл прочь, но, пройдя немного, помедлил, задумался и через минуту вернулся к старику; перевернув труп ногой, присел и пальцами полез в рот убитого, – пошарив во рту, вынул пальцы, брезгливо вытер их о штаны ювелира и снова достал люгер; Мендель лежал, вперив глаза в небо, рот его был открыт,