Читаем без скачивания Душехранитель - Сергей Гомонов

Аколит верховного жреца мягко прыгнул на плиты — словно сильный разыгравшийся зверь. Коснулся рукой камня, оттолкнулся, выпрямился и положил живую, человеческую ладонь на рукоять своего меча.

Танрэй бросилась к нему, и он, рассмеявшись, поймал ее в свои объятья.

Жрица скинула капюшон с его головы…

— Ренка! — кричал Николай, выволакивая жену из машины и укладывая на высохшую бурую траву.

Рената была мертва. Пустые глаза смотрели в небо, растрескавшиеся губы блестели от крови. Она была безнадежно мертва.

— Рена! Ладонька! Ну что же ты наделала? — молодой человек теребил и тряс ее, но какого ответа можно добиться от пустой оболочки?

Орел наметил жертву, сложил крылья и спикировал вниз. Лишь одна птаха замешкалась и бросилась к людям — словно за помощью.

— Как же так можно, ну как?! Как?!!

От рывков ее белая рука безвольно болталась, цепляя землю.

Жаворонок[20] пролетал точно над людьми, когда орел нырнул и впился когтями в его тело.

И тогда капля крови убитой птицы, подхваченная ветром, полетела вниз, дрожа и меняя форму. Орел уселся на столб, выдернул мощным клювом кусок плоти своей жертвы и бесцеремонно огляделся по сторонам.

А почти ледяная капля крови упала под сердце женщины.

Тело Ренаты дрогнуло. Она втянула воздух, тяжело, с долгим всхлипом. Изо рта ее выплеснулась белая пена с горчайшим запахом полыни. Николай повернул ее набок. Спазмы то проходили, то вновь овладевали несчастной.

Наконец она вывернулась из рук мужа и, отдыхая, судорожно ловя ртом воздух, какое-то время лежала в траве.

— Ну всё! Всё прошло! Нам нужно ехать, — он неуверенно протянул руку и коснулся пальцами ее волос, перепачканной щеки. — Моя любимая… Я подумал, что… — Николай стряхнул страшное наваждение: — Нам нужно ехать дальше.

Рената подняла голову и непонимающе огляделась. Очень быстро глаза ее приобрели осмысленность, стали непрозрачными, будто кусочки серого гранита. Распухшие губы упрямо изогнулись, дрогнули в улыбке.

— Как ты? А, Рената? Тебе лучше?

В улыбке появилась легкая — не её — лукавинка. Николай думал, что Рената уже разучилась смеяться.

Она приложила к губам указательный палец и виновато покачала головой.

Гроссман нахмурился. Было в том, как она это сделала, что-то нехорошее. Ненормальное. Она что-то хотела сказать и не говорила.

Они сели в машину, и Николай погнал дальше. Рената молчала, глядя перед собой.

— Ты не можешь говорить? Что произошло?

Она опустила глаза, пожала плечами, вздохнула, слегка поморщилась, будто от неприятного вкуса. В машине сильно пахло горечью полыни.

— У тебя что-то во рту? — Николай отвлекся от дороги, одной рукой ухватил ее подбородок. — Покажи.

Она заупрямилась, но потом приоткрыла рот. Гроссман готов был увидеть самое страшное: развороченную десну, прокушенный язык, еще что-нибудь похуже. Но все было в полном порядке.

— Ты пугаешь меня!

Рената напряглась, пытаясь что-то произнести. Выражение лица изменилось, глаза на несколько секунд стали прежними — янтарными, солнечными, с легкой, почти незаметной зеленцой, и в глазах этих растаяло сразу лет десять. Она издала несколько звуков, похожих на слабый стон, и страдальчески сдвинула брови.

— Ты сорвала голос?

Может, и к лучшему, что она не может сейчас говорить? Николай больше всего боялся одного ее вопроса. О Саше. А его больше нет. Странно, страшно поверить в это, представить себе… Еще десять минут назад он прикасался к ним, разговаривал с ними, вел их по этой жизни. А теперь… Теперь Гроссман с трудом вспоминал даже его лицо. В этом было что-то неправильное, что-то несправедливое…

«Самое постоянное в ЭТОЙ жизни — наша оболочка.

Мы никуда не денемся от нее. Мы скованы ею, но ею же и хранимы.

И никто не заблуждается более уверенного в том, что так было, так будет и ничего нельзя изменить… Мы сами оценим поступки своего духа через тысячелетия, не помня лиц тех, кто их совершал…

Да и не стараясь вспомнить»…

Николай встряхнулся. Кто прошептал ему это?.. Только что в голове прозвучал голос. Не женский, не мужской. Словно он сам разговаривал с собой. Но это не его мысли!

Рената исподтишка поглядела на него, и снова улыбка слегка покривила ее незнакомые губы. Вернее, знакомые… но… не вспомнить. Не вспомнить… Как сон, что не можешь ни воскресить в памяти, ни избыть…

— Рената, некоторое время нам придется поездить по Крыму. Понимаешь? Ты не против? Я боюсь привезти этих… к маме. Когда мы убедимся, что нас потеряли, то поедем в Одессу. Хорошо? Ты понимаешь меня, ладонька?

Она задумчиво кивнула и отвернулась в окно. И Николаю показалось, что ей уже абсолютно все равно, что происходит в этой жизни.

Темнело. Дорога бездушной серой змеей бросалась под колеса, шипела, оставаясь позади. Пахло морем и горькой-горькой полынью…

«И никто не заблуждается более уверенного в том, что так было, так будет и ничего нельзя изменить.

Деяния нашего духа оценим мы сами, не помня, какими были наши лица, цвет глаз, волос, кожи…

Мы нереальны, пока существуем только ЗДЕСЬ или только ТАМ.

Вселенная пустит нас к звездам лишь тогда, когда мы найдем гармонию меж тонким и грубым.

Новый виток спирали произойдет непременно.

Однако же…

…Если я буду иметь дело с камнями,

То не стану ломать преграды.

Я наберусь терпения, как ты, о, вода!»

Часть 2. «Я сотворю твое имя!..»

Тот, кто довольствуется тем, что имеет,

лучше всех.

Тот, чьи действия неотразимы,

обладает волей.

Тот, кто не теряет того, что приобрел,

обретает постоянство.

Тот, кто, умирая, не прекращает быть,

обретает вечность…

ДЕВЯТЬ ДНЕЙ СПУСТЯ…

Одна из теней отделилась от мрачной каменной стены. Беззаботный, гибкий, с головой шакала, но повадками чувственной Баст, он скользнул к Страннику:

— А ты здесь какими судьбами?! — весело и чуть удивленно вопросил он старого знакомого. — Воистину, я не ведаю всех чудес миллионов лет и миров! Что делаешь ты у Стены Дома, тайного именем?